Дей-
ствительно, вовсе не обязательно, чтобы поэт был Гофманом
или Э. По. Поэзия есть выражение; она есть выражение ин-
теллигентное; она есть интеллигентное выражение, данное в
той или другой форме взаимоотношения выражаемого и вы-
ражающего; и т. д. Все это есть и в мифе. Можно на этом ос-
новании, употребляя понятие мифа в широчайшем смысле
слова, сказать, что поэзия невозможна без мифологии, что
поэзия собственно и есть мифология. Но под мифологией
можно понимать (и большею частью так и понимается) более
узкий и более определенный предмет; а именно это есть пора-
жающая своей необычностью выразительная действительность.
Мы уже не говорим, что поэзия <незаинтересованна>, а мифо-
логия - <заинтересованна> и вещественна, телесна. Если по-
нимать мифологию так, то поэзия вовсе не есть мифология.
Она не обязана давать такие образы, которые будут чем-то
особенно необычным. Борис Годунов и Евгений Онегин у
Пушкина суть несомненно поэтические образы; тем не менее
в них нет ничего странного, необычного, отрешенного в ми-
фическом смысле. Это - поэтически-отрешенное бытие, но
не мифически-отрешенное. С другой стороны, поэзия не обя-
зана создавать такие образы, которые были бы живой и веще-
ственной реальностью. Даже изображение в поэзии истори-
ческих лиц и событий вовсе не есть изображение реальности
как таковой. Поэтический образ, раз он действительно есть
поэтический образ, даже в изображении исторических фактов
остается отрешенным, и с точки зрения чисто поэтической со-
вершенно не существует вопрос, соответствует ли пушкин-
ский Годунов историческому Годунову или нет. Поэтическая
действительность довлеет сама себе; и она - в своей отрешен-
ности - совершенно самостоятельна и ни на что не своди-
ма. - Итак, поэзия, имея много общего с мифологией, расхо-
дится с нею в самом главном; и можно сказать, что она ни-
сколько не нуждается в мифологии и может существовать без
нее. Не обязательно было Гоголю все время создавать образы,
""Добные тем, что даны в <Заколдованном месте> или в <Вие>.
Он мог создать и образы <Ревизора> и <Мертвых душ>.
Ь) Труднее ответить на вторую половину поставленного
выше вопроса: возможна ли мифология без поэзии? Не должен
ли образ быть сначала поэтическим, а потом уже, после при-
26]
бавления некоторых новых моментов, мифическим? Или
сходство между поэзией и мифологией таково, что сходные
элементы в мифе скомбинированы совершенно по иному
принципу, так что вовсе нет надобности мифологию получать
из поэзии, через добавление новых элементов, а надо мифи-
ческий образ конструировать самостоятельно, без всякого об-
ращения внимания на поэзию? На первый взгляд проще всего
мифический образ получить из поэтического путем добавле-
ния соответствующих моментов и, стало быть, трактовать поэ-
тический образ как нечто необходимо входящее в состав ми-
фического образа. Ближайшее рассмотрение, однако, этому,
по-видимому, противоречит. Именно обратим внимание на
тот несомненный факт, что мифическим характером обладает
не только поэзия. Мы, напр., видели уже в предыдущем изло-
жении, что мифические черты может содержать и всегда со-
держит позитивная наука. Это не значит, что она сначала
должна быть поэзией или содержать поэтические элементы, а
потом это приведет ее к мифологии. Нет; наука, видели мы,
мифологична сама по себе, только благодаря своему сущест-
вованию в гуще исторического процесса, а не потому, что
она - поэтична. Стало быть, мифология как будто нисколько
не нуждается в поэзии. Другой пример менее очевиден, но он
также имеет решающий характер. Это - мифологический со-
став религии. Что религия всегда содержит в себе мифоло-
гию - это не вызывает никаких сомнений. Больше того.
Можно даже поставить вопрос: возможна ли религия без ми-
фологии? Этого вопроса нечего решать в данном месте. Но
что религия совершенно не нуждается в поэзии и искусстве,
чтобы быть религией, это, мне кажется, тоже довольно бес-
спорный факт. Не важно, что реальные религии всегда даны в
художественной форме и нуждаются для своего развития и
выражения в искусстве. Но что религия сама по себе не есть
искусство и во многих отношениях даже находится с ним в ан-
тагонизме (если одно добровольно не подчинится здесь друго-
му) - это, по-видимому, факт окончательно установленный.
Итак, религия теснейшим образом связана с мифологией и
может совершенно свободно обойтись без поэзии. Явно, что
религиозная мифология, как и та, которой питается - боль-
шею частью бессознательно - положительная наука, обхо-
дится без поэзии, хотя ничто, конечно, не мешает им вступить
с нею в очень тесный союз. Наконец, мифом пропитана вся
повседневная человеческая жизнь (об этом нам еще придется
говорить), но совершенно невозможно сказать, что эта жиз-
262
ценная мифология дана в меру поэтичности нашей жизни.
Такое суждение было бы нелепым. Следовательно, мифология
возможна без поэзии, и мифический образ можно констру-
ировать без помощи поэтических средств.
7. Как же это возможно? Что это за миф, который не свя-
зан существенно с поэзией и, след., не содержит в себе ни ее
смысла, ни ее структуры? Мы уже знаем, что основное отли-
чие мифического образа от поэтического заключается в типе
его отрешенности. Выключивши из мифического образа все
поэтическое его содержание и оформление, - что мы получа-
ем? Мы получаем именно этот особый тип мифической отре-
шенности, взятый самостоятельно, самую эту мифическую от-
решенность как принцип. Взятая в своей отвлеченности, она
действительно может быть применяема и к религии, и к науке,
и к искусству, и в частности к поэзии. Здесь удобно сказать
несколько слов об этой мифической отрешенности как прин-
ципе особой формы или специфического слоя в тех или дру-
гих формах. Никакое другое сопоставление и отграничение из
тех, которые были рассмотрены выше, не давало нам возмож-
ности сосредоточиться на этом моменте специально. И только
сопоставление с поэзией, точнее же - выключение всего поэ-
тического из мифа, обнажает теперь перед нами во всей непо-
средственности этот мифически-отрешенный образ. Не забу-
дем, что, выключивши поэзию, мы выключили все богатство
ее форм и содержания, выключили всю стихию выразитель-
ности, словесности, картинности, эмоциональности и т. д.
Мы уже говорили об отличии мифического отрешения от
поэтического. Стало быть, если в нем и содержатся какие-ни-
будь черты поэтической отрешенности, - выключим и их и
оставим голую и беспримесную мифическую отрешенность.
Что она такое вообще - мы также говорили уже. Что она
такое в окончательной своей роли, об этом мы будем гово-
рить, когда переберем все составные элементы мифа и когда
поймем истинное положение ее среди всех этих элементов.
Сейчас же необходимо поставить только такой вопрос: какова
структура этой чистой и беспримесной мифической отрешен-
ности Это и не вопрос об ее общем смысле, на который мы
уже ответили, и не вопрос об ее диалектическом месте в систе-
ме цельного мифического образа, о чем мы еще будем гово-
рить. Это вопрос средний между тем и другим. Какова струк-
тура чистой и голой мифической отрешенности?
Мифическая отрешенность есть отрешенность от смысла
и идеи повседневных фактов, но не от их фактичности. Миф
263
фактичен ровно так, как и все реальные вещи; и если есть
какая-нибудь разница между мифической реальностью и фак-
тической, вещественной реальностью, то вовсе не в том, что
первая - слабее, менее интенсивна и массивна, более фантас-
тична и бесплотна, но скорее именно в том, что она - силь-
нее, часто несравненно более интенсивна и массивна, более
реалистична и телесна. Стало быть, единственная форма ми-
фической отрешенности - это отрешенность от смысла
вещей. Вещи в мифе, оставаясь теми же, приобретают совер-
шенно особый смысл, подчиняются совершенно особой идее,
которая делает их отрешенной. Ковер - обыкновенная вещь
повседневной жизни. Ковер-самолет - мифический образ.
Какая разница между ними? Вовсе не в факте, ибо по факту
своему ковер как был ковром, так им и остался. Разница в
том, что он получил совершенно другое значение, другую
идею, на него стали смотреть совершенно иными глазами. Во-
лосы, когда их выметают вместе с прочим сором в парикма-
херской, и волосы как амулет - ровно ничем не отличаются
по своей фактической реальности. И в том и в другом случае
это - самая обыкновенная и простая вещь. Но волосы как
амулет, как носители души или душевных сил или как знаки
иных реальностей получают новый смысл, и с ними поэтому
иначе и обращаются. Нельзя, напр., быть настолько нечут-
ким, чтобы не видеть разницы между стеарином и воском,
между керосином и деревянным маслом, между одеколоном и
ладаном. В стеарине есть что-то прикладное, служебное, к
тому же что-то грязное и сальное, что-то нахальное и само-
мнительное. Воск есть нечто умильное и теплое; в нем кро-
тость и любовь, мягкосердие и чистота; в нем начало умной
молитвы, неизменно стремящейся к тишине и теплоте сердеч-
ной. Также нахален и неблагодарен керосин; он меряет лю-
бовь на пуды и теплоту на калории; он духовно нечист и воня-
ет смрадом; он - машина и смазочное средство. Как табак -
ладан сатане, так керосин - соус для беса. Одеколон же вооб-
ще существует только для парикмахеров и приказчиков и,
может быть, только еще для модных протодиаконов. Так, мо-
литься со стеариновой свечой в руках, наливши в лампаду ке-
росин и надушившись одеколоном, можно, только отступив-
ши от правой веры. Это - ересь в подлинном смысле, и по-
добных самочинников надо анафемствовать. Таково же и
значение бороды. Стоглавый Собор постановил: <Аще кто
браду бреет и умрет тако, не достоит над ним служити, ни со-
рокоустия по нем пети, ни просвиры, ни свещи по нем в цер-
264
вь принести. С неверными да причтется. От еретик бо се на-
коша>. И при всем том везде тут речь идет о вещах, и только
Мифический смысл вещи не мешает ей быть вещью, а
. Qpgg наоборот, как-то подчеркивает ее вещность. <Честная
дда> и <скобленое рыло> одинаково суть реальности; только
о _- хорошая реальность, а другое - дурная. - Итак, ми-
веская отрешенность есть отрешенность фактов по их идее
т их обычного идейного состава и назначения.
8. Это мы уже знаем и сейчас только вспомнили об этом.
qQ вытекает отсюда для структуры мифической отрешеннос-
ти или мифически-отрешенного слоя в любой другой структу-
ре сознания?
а) Раз дана такая отрешенность, то, в чем бы она ни заклю-
qgJiacb, она объединяет вещи в каком-то новом плане, лишая их
присущей им естественной раздельности. Ковер - некая вещь
естественного распорядка. Летание по воздуху - некий реаль-
ный процесс определенного естественного распорядка (для
птиц насекомых и прочих). Но вот <ковер> и <летание по воз-
духу> объединяются в один образ. Что это значит? Это значит,
что несмотря на все их естественное различие и в некотором
смысле даже несоединимость, они объединяются тут согласно
особой идее объединения, и их естественное различие уже зна-
чительно померкло. При этом идея, их объединившая, сделала
их отрешенньт бытием, перевела их из сферы обычных вещей
и процессов в сферу отрешенную. Есть, следовательно, какая-
то общая точка схождения этих вещей, какой-то общий и еди-
ный взгляд на них, в котором моментально потухает их естест-
венная непримиримость и они вдруг оказываются сразу объ-
единенными и примиренными.
Ь) Отсюда следует, что мифическая отрешенность предпо-
лагает некую чрезвычайно простую и элементарную интуи-
цию, моментально превращающую обычную идею вещи в
новую и небывалую. Можно сказать, что каждому человеку
свойственна такая специфическая интуиция, рисующая ему
мир только в каком-то особенном свете, а не как-нибудь
иначе. И потому мифическая отрешенность есть явление ис-
ключительное по своей универсальности. В каждом человеке
можно заметить, как бы ни была богата его психика, эту одну
общую линию понимания вещей и обращения с ними. Такая
линия свойственна только ему и никому больше. На любом
писателе это можно проверить и показать. Но только наши
историки литературы и литературоведы мало занимаются та-
К1ши вопросами. Вопросы же эти - совершенно эмпиричес-
кие и реальные и требуют массы фактических и статистичес-
265
ких наблюдений для выяснения общего уклона образности и
прочих словесных особенностей данного писателя. Эта основ-
ная и примитивная интуиция есть нечто совершенно простое,
нечто совсем, совсем простое, как бы только один взгляд на
какую-нибудь вещь. Это действительно взгляд, но не на ту или
иную вещь, а взгляд вообще на все бытие, на мир, на любую
вещь, на Божество, на природу, на небо, на землю, на свой,
наконец, костюм, на еду, на мельчайший атом повседневной
жизни, и даже собственно не взгляд, а какая-то первичная ре-
акция сознания на вещи, какое-то первое столкновение с ок-
ружающим. В этом пункте мифическая отрешенность совер-
шенно не отличима от этой примитивно-интуитивной реакции
на вещи, ибо вся разница будет только, может быть, в степени
или подвидах этой общей примитивно-биологически-интуи-
тивной установки сознания на бытие. И можно сказать, что
миф, если выключить из него всякое поэтическое содержа-
ние, есть не что иное, как только общее, простейшее, до-реф-
лективное, интуитивное взаимоотношение человека с вещами.
Реально ощутить эту до-рефлективную реакцию можно на
примерах нашего повседневного общения с чужой психикой.
Вот человек плачет или смеется. Как мы это воспринимаем?
Взглянувши на лицо человека, мы сразу, без всякого выво-
да, - можно сказать, почти мгновенно - схватываем это
страдание или этот смех. В нас еще нет мысли о страдании, но
мы уже точнейшим образом констатировали страдание этого
человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55