https://wodolei.ru/catalog/mebel/60cm/
Легче всего это можно было проследить на примере изображения самого профессора. В то время как одна, ближайшая ко мне, грань была полностью согласна с моими глазами и изображала Франкенберга седым старцем, произносившим речь не мне, но к Вечности, другая, словно насмехаясь и над соседкой, и над хозяином, демонстрировала мне разевающую рот глупую рыбу в шутовском наряде звездочета. На третьей грани профессор вообще молчал и хитро так поглядывал в мою сторону. В какой-то момент мне показалось, что он едва заметно подмигнул…
Не стану спорить – скорее всего, увидев, что я засмотрелся на кристалл, он и в самом деле замолчал, но вот чтоб подмигивал – не похоже.
– Вас что-то отвлекло? – спросил профессор.
– Да, – признался я, – необычный язычок у вашего колокольчика – длинный, но, кажется, бесполезный…
– Это «Колокольчик с примерзшим языком», – пояснил Франкенберг, – вы когда-нибудь в детстве пробовали во время сильного мороза коснуться языком голого металла?
– Да где сейчас вы найдете голый металл! – воскликнул я и переспросил: – Так он что, примерз к столу?
– Это метафора. У колокольчика вытянулся язык, когда он пытался оторвать его. Язык стал длинным, но бесполезным.
– А змею зачем вы привязали?
– Змею? Ах да, вы говорите об оркусовском удаве. Он душит жертву, завязываясь вокруг нее узлом, но и сам при этом становится беспомощным, поскольку может развязаться, лишь когда высосет из жертвы всю кровь и прочие мягкие внутренности… Вот видите, теперь вы и меня отвлекли, – добавил он.
– Предлагаю вернуться к гномам.
– Сейчас я вам кое-что покажу… – сказал он серьезно и как будто на что-то решившись. Затем обратился к своему компьютеру. Но показать он мне ничего не успел – взвыл сигнал тревоги, и тут же страшный удар сотряс башню. В момент удара Франкенберг стоял, склонившись над экраном, и от сильного сотрясения не смог удержаться на ногах. Он упал навзничь, сильно ударившись головой о твердый, как мрамор, подлокотник своего старинного кресла. Я бросился его поднимать. Одновременно я пытался разглядеть в окно атакующих. Удар импульсного излучателя ни с чем не спутаешь. В окне промелькнула черная точка. Неизвестный флаер находился далеко – вне зоны действия защитного поля, поэтому импульсы были не столь опасны для профессорского убежища. Но они могли разрушить генераторы защитного поля, и тогда, уже с близкого расстояния, нападавшие могли уничтожить нас вместе с башней.
Я разрывался: нужно было помочь профессору, нужно было уносить отсюда ноги, и в то же время я не мог не взглянуть на экран.
– Уходите, это пришли за мной, а не за вами, – хрипел Франке нберг.
Я усадил его в кресло. Рана на затылке была пустяковой – шишка, только и всего. Но профессор заметно ослаб: его физические силы истощились задолго до моего прихода, а удар о подлокотник кресла был последней каплей… или предпоследней, поскольку Франкенберг еще мог кое-как двигаться и говорить.
Явно или косвенно, я послужил причиной смерти Перка. Если погибнет и Франкенберг, то это будет уже вторая смерть за два дня, и все по моей вине. Да даже и без меня – две смерти за два дня для нашей планеты – это перебор. Не знаю, как там на Земле, но на Фаоне такое редко бывает – я говорю о насильственной смерти. Не удержался, взглянул на экран. С него на меня смотрели ОНИ.
Не знаю, откуда взялась уверенность, что это были именно ОНИ, – наверное, я все еще находился под впечатлением от рассказа Франкенберга. Четыре лица, четыре взрослых человека – при других обстоятельствах я не увидел бы в них ничего особенного, но теперь… Я увеличил изображение. В воздухе повисла голограмма, стала медленно поворачиваться. Под рукою не было ничего, чем бы я мог скопировать, отсканировать или любым другим способом зафиксировать увиденное. Я боялся снова притронуться к компьютеру – было такое чувство, что изображение вот-вот пропадет, исчезнет навсегда, как те локусы, с которых началось расследование. Когда в моем распоряжении есть только простая человеческая память, я запоминаю лица, срисовывая их в нее. То есть, я представляю себе, как я нарисовал бы то или иное лицо, будь я художником. Сразу оговорюсь – рисовать я не умею, ну, то есть абсолютно. Но зато не раз видел, как это делается. Татьяна неплохо рисует. Тем не менее она запоминает лица совсем по-другому. Про первого из четверых она бы сказала: «Не идет ему такая прическа, да и цвет волос никуда не годится, надо бы его перекрасить в блондина». Так она бы запомнила его прическу. Или воскликнула бы: "Да он косит! " – так она про Верха однажды сказала, хорошо, он не слышал. Но зато она запомнила, какие у Верха глаза.
– Это и есть ваши гномы? – спросил я профессора. Дом сотряс еще один удар, и я не расслышал ответ. «Гомоиды» – так он их назвал и сказал что-то еще – про рекомбинацию синапсов, если я правильно его понял.
Все четверо были молоды, лет двадцати плюс-минус пять – точнее никак сказать нельзя. Лица вытянутые, с тонкими, правильными чертами, но скорее мужскими, чем женскими. Светлые глаза зеленоватого оттенка, исключая одного – у него глаза были темные, но не черные. В глазах – никакого выражения, взгляд – устремленный в бесконечность, пустой и оттого страшный. Чтобы четыре лица не слились в моей памяти в одно, я придумал гомоидам имена. Того, кого Татьяна перекрасила бы из светло-русого в блондина, я так и назвал – Блондин, хотя, строго говоря, это было неправдой. Гомоида с чересчур (для андрогина) выпирающим кадыком я назвал Старшим – он действительно выглядел несколько старше остальных. У темноглазого гомо-ида было две родинки под подбородком и я назвал его «Пятнистый». Четвертого, на вид – самого молодого, с тусклыми водянистыми глазами и восковой, будто искусственной кожей, я назвал Младшим и, думаю, не сильно ошибся. Я поймал себя на мысли, что про себя говорю о любом гомоиде «он». Мужской шовинизм? Вряд ли. Любая женщина на моем месте тоже сказала бы «он». Правда, скорее с целью отделить себя и свой пол от этих существ.
Нужно было уходить. Но для взлета необходимо выключить защитное поле и тем самым – дать противнику возможность приблизиться. И тогда мы с профессором попросту не успеем добраться до флаера. Единственный выход: не выключая защитного поля выбраться из дома, дойти до моего флаера и взлететь в тот момент, когда атакующий выведет из строя генераторы поля. Я взвалил Франкенберга на себя и потащил из кабинета. Профессор оказался тяжеловатой ношей. В холле – в том самом, где я оказался перед тем, как войти в кабинет, я остановился, чтобы перехватить его поудобнее. В ту секунду он словно очнулся, оттолкнул меня и бросился назад, в комнату.
– Уходите один, я остаюсь, – крикнул он.
– Но почему, черт возьми?! – заорал я, стараясь перекричать вой сирены и гул термических ударов. 2
– Я вам уже ответил – надо было внимательнее меня слушать, – прохрипел Франкенберг, и толстая металлическая створка навсегда разделила нас. Вернуться к нему я уже не мог, но путь к отступлению был свободен. Я добежал до той стенной ниши, где оставил комлог и оружие. Закрывавшая ее панель не поддавалась, как я ни старался. На раздумья времени не оставалось, и я поспешил к выходу. К счастью, внешняя дверь была открыта – профессор давал мне возможность беспрепятственно уйти.
Меня выручило то, что атака велась со стороны океана и атакующий меня не видел. Пока мы с профессором беседовали, снега выпало немного, но все же достаточно, чтобы скрыть мой небольшой флаер. Утоптанная дорожка вкупе со страхом помогли мне добраться до него минут за десять. Пока я продирался, я тешил себя мыслью, что раз Франкенберг решил остаться, то, возможно, у него есть какое-то неизвестное мне средство, чтобы противостоять нападавшему противнику.
Приборы флаера внезапно ожили – это могло означать только одно – генераторы защитного поля разрушены. Я дал команду на взлет. Последние надежды рассеялись, когда я был уже в восьми километрах от башни, – в экране заднего вида я увидел черный зловещий гриб, выраставший на том месте, где прежде находилась профессорская башня. Ею силуэт напомнил мне то страшное птицеголовое божество, чья статуя стояла в кабинете профессора, слева от письменного стола.
Всю обратную дорогу я делился впечатлениями с бортовым комлогом, поскольку мой собственный, в виде пыли и пепла, носился холодным южным ветром где-то над Океаном. Я тараторил без умолку, смешивая услышанное от Франкенберга со своими собственными домыслами. Разбираться буду потом. Один раз комлог переспросил меня, мол, понимаю ли я, что говорю, но я велел ему заткнуться и писать все, как есть. Из вещественных доказательств у меня с собой был лишь кристаллик внешней памяти – перед тем как попытаться спасти хозяина, я схватил его со стола и машинально сунул в карман.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛАБИРИНТ
– М-да, итоги, прямо скажем, неутешительные, – задумчиво произнес Шеф и посмотрел мне в глаза. Последовавшая затем пауза получилась у Шефа весьма многозначительной. Медная проволочка была, как всегда, в его руках, и на этот раз он согнул ее в большой вопросительный знак.
– Мне нечего сказать, – вздохнул я, – нас постоянно кто-то опережает…
– А эти гномы, кто они?
– Гомоиды – дети из пробирки – андроиды или вроде того. Искусственные человекообразные существа. Франкенберг назвал своих гомоидов «гномами», поскольку, как и гномы Парацельса, гомоиды что-то такое знают – то, чего нам с вами знать не дано. Это я понял из его рассказа. А что я НЕ понял – я надиктовал в комлог и написал в отчете. – И я кивнул в сторону экрана. – Думаю, Перка и Франкенберга убили либо те, кто уничтожил информацию с накопителей, либо…
– Либо не те… Понятно, – отмахнулся Шеф, – еще какие соображения? Только не тараторь так…
И я принялся вслух рассуждать – медленно и обстоятельно – в надежде, что порядок в мозгах наступит сам собою, непосредственно в процессе рассуждений.
– Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Во-первых, два трупа – Перк и Франкенберг. Во-вторых, пропавшая информация о каких-то биологических исследованиях. Строго говоря, ее-то у нас как раз и нет, но то, что она пропала, – это факт. Далее, очевидно, существует некая связь между этими двумя убийствами и исчезновением данных с накопителей.
– Не то чтобы совсем очевидно, но… ладно, пусть будет так. Смерть Франкенберга, без сомнения, убийство, но вот Перк мог и сам выпрыгнуть. – Шеф пытался возражать, но без видимой охоты.
– Да хоть бы и сам, но не без причины ведь. Адрес Франкенберга он стер перед смертью, следовательно, Франкенберг тоже замешан. Когда я отправился к профессору, убийца следил либо за мною, либо за домом и попытался убить нас обоих, потому что мы оба – и я и Франкенберг – связаны с Перком. Возможно, убийца не планировал убивать меня, но ему подвернулся удобный случай, к тому же он испугался, что Франкенберг мне все расскажет… В общем, тут все, на мой взгляд, понятно. Теперь о гномах. Когда я первый и единственный раз беседовал с Перком, я спросил о них напрямик. Перк все отрицал, но, по-моему, очень неубедительно. Добавьте к этому стертые локусы с гномами, рассказ самого Франкенберга и, наконец, снимки в его кабинете, и вы поймете, что гномы – не плод моего воображения. Гномы действительно существуют!
Последняя фраза у меня получилась что надо! Если бы кто-нибудь услышал только ее, то ему и в голову бы не пришло со мною спорить – кто же спорит с сумасшедшим. Но Шеф слышал все и потому сказал:
– А если «гномы» – это всего лишь название для биороботов, ведь Франкенберг ими занимался какое-то время. Надо бы показать твою запись о беседе с Франкенбергом специалистам по биороботам.
Делиться со специалистами мне не хотелось.
– Не стоит. Франкенберг действительно конструировал биороботов – лет двадцать назад. Что делал потом, никому неизвестно – вся информация исчезла. Стоило ли ее уничтожать, если бы он продолжал заниматься только ими. Из биороботов никто не делает тайны, они же, в сущности, та же нейросеть, только не на кристаллах, а на нуклеотидных цепях. А снимки? Биороботов не делают похожими на людей. Единственное исключение – детские куклы. Нет, тут что-то другое.
– А что нам вообще известно про Франкенберга? Кроме того, что он умер, – спросил Шеф.
– До того срока, что я назвал – довольно много. Учился на Земле, в Еврапе…
– В Европе… произносится – Европа, – вежливо поправил меня Шеф.
– А… ну да, в Европе, потом работал в … э-э-э… (я боялся опять переврать название) в общем, справку я подготовил, она должна быть у вас. Я проверил – ни с кем из тех, кого мы знаем, я имею в виду сотрудников института и их окружение, в контакт не входил. В Институте антропоморфологии Франкенберг не работал. Но опять-таки, моя информация устарела уже лет на двадцать. Можно предположить, что он сотрудничал с Институтом, но негласно. Перк, безусловно, об этом знал. Среди уничтоженной информации наверняка было что-то, что указывало на такое сотрудничество.
– А не мог ли Перк сам ее уничтожить? Я уже задавался подобным вопросом, и потому ответ был у меня готов, если это можно считать ответом:
– Вся каша заварилась, когда пользователи пожаловались в ОИБ. Нужна ли была Перку такая шумиха? Не разумней ли уничтожить информацию потихоньку, без лишнего шума, без скандала.
– Резонно. Итак, кроме Перка и Франкенберга, в деле замешаны еще какие-то лица. Кто они – мы пока не знаем.
– Факт! – радостно согласился я. Мне нравится, когда Шеф прав – в таких случаях с ним можно соглашаться не кривя душой.
– Да, забыл сказать, – продолжал тем временем Шеф, – я побеседовал со Службой Общественной Безопасности и я так понял, что жена Перка сказала им про комлог.
– Еще бы она не сказала – упаковку-то они бы в любом случае нашли!
– Ладно, для нас сейчас важно не это. Для нас важно знать, как скоро полиция найдет тебя и сколько будет стоить то, чтоб они от тебя отстали.
Я представил себя в тюрьме. Татьяна будет фрукты носить – такое вроде бы разрешается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Не стану спорить – скорее всего, увидев, что я засмотрелся на кристалл, он и в самом деле замолчал, но вот чтоб подмигивал – не похоже.
– Вас что-то отвлекло? – спросил профессор.
– Да, – признался я, – необычный язычок у вашего колокольчика – длинный, но, кажется, бесполезный…
– Это «Колокольчик с примерзшим языком», – пояснил Франкенберг, – вы когда-нибудь в детстве пробовали во время сильного мороза коснуться языком голого металла?
– Да где сейчас вы найдете голый металл! – воскликнул я и переспросил: – Так он что, примерз к столу?
– Это метафора. У колокольчика вытянулся язык, когда он пытался оторвать его. Язык стал длинным, но бесполезным.
– А змею зачем вы привязали?
– Змею? Ах да, вы говорите об оркусовском удаве. Он душит жертву, завязываясь вокруг нее узлом, но и сам при этом становится беспомощным, поскольку может развязаться, лишь когда высосет из жертвы всю кровь и прочие мягкие внутренности… Вот видите, теперь вы и меня отвлекли, – добавил он.
– Предлагаю вернуться к гномам.
– Сейчас я вам кое-что покажу… – сказал он серьезно и как будто на что-то решившись. Затем обратился к своему компьютеру. Но показать он мне ничего не успел – взвыл сигнал тревоги, и тут же страшный удар сотряс башню. В момент удара Франкенберг стоял, склонившись над экраном, и от сильного сотрясения не смог удержаться на ногах. Он упал навзничь, сильно ударившись головой о твердый, как мрамор, подлокотник своего старинного кресла. Я бросился его поднимать. Одновременно я пытался разглядеть в окно атакующих. Удар импульсного излучателя ни с чем не спутаешь. В окне промелькнула черная точка. Неизвестный флаер находился далеко – вне зоны действия защитного поля, поэтому импульсы были не столь опасны для профессорского убежища. Но они могли разрушить генераторы защитного поля, и тогда, уже с близкого расстояния, нападавшие могли уничтожить нас вместе с башней.
Я разрывался: нужно было помочь профессору, нужно было уносить отсюда ноги, и в то же время я не мог не взглянуть на экран.
– Уходите, это пришли за мной, а не за вами, – хрипел Франке нберг.
Я усадил его в кресло. Рана на затылке была пустяковой – шишка, только и всего. Но профессор заметно ослаб: его физические силы истощились задолго до моего прихода, а удар о подлокотник кресла был последней каплей… или предпоследней, поскольку Франкенберг еще мог кое-как двигаться и говорить.
Явно или косвенно, я послужил причиной смерти Перка. Если погибнет и Франкенберг, то это будет уже вторая смерть за два дня, и все по моей вине. Да даже и без меня – две смерти за два дня для нашей планеты – это перебор. Не знаю, как там на Земле, но на Фаоне такое редко бывает – я говорю о насильственной смерти. Не удержался, взглянул на экран. С него на меня смотрели ОНИ.
Не знаю, откуда взялась уверенность, что это были именно ОНИ, – наверное, я все еще находился под впечатлением от рассказа Франкенберга. Четыре лица, четыре взрослых человека – при других обстоятельствах я не увидел бы в них ничего особенного, но теперь… Я увеличил изображение. В воздухе повисла голограмма, стала медленно поворачиваться. Под рукою не было ничего, чем бы я мог скопировать, отсканировать или любым другим способом зафиксировать увиденное. Я боялся снова притронуться к компьютеру – было такое чувство, что изображение вот-вот пропадет, исчезнет навсегда, как те локусы, с которых началось расследование. Когда в моем распоряжении есть только простая человеческая память, я запоминаю лица, срисовывая их в нее. То есть, я представляю себе, как я нарисовал бы то или иное лицо, будь я художником. Сразу оговорюсь – рисовать я не умею, ну, то есть абсолютно. Но зато не раз видел, как это делается. Татьяна неплохо рисует. Тем не менее она запоминает лица совсем по-другому. Про первого из четверых она бы сказала: «Не идет ему такая прическа, да и цвет волос никуда не годится, надо бы его перекрасить в блондина». Так она бы запомнила его прическу. Или воскликнула бы: "Да он косит! " – так она про Верха однажды сказала, хорошо, он не слышал. Но зато она запомнила, какие у Верха глаза.
– Это и есть ваши гномы? – спросил я профессора. Дом сотряс еще один удар, и я не расслышал ответ. «Гомоиды» – так он их назвал и сказал что-то еще – про рекомбинацию синапсов, если я правильно его понял.
Все четверо были молоды, лет двадцати плюс-минус пять – точнее никак сказать нельзя. Лица вытянутые, с тонкими, правильными чертами, но скорее мужскими, чем женскими. Светлые глаза зеленоватого оттенка, исключая одного – у него глаза были темные, но не черные. В глазах – никакого выражения, взгляд – устремленный в бесконечность, пустой и оттого страшный. Чтобы четыре лица не слились в моей памяти в одно, я придумал гомоидам имена. Того, кого Татьяна перекрасила бы из светло-русого в блондина, я так и назвал – Блондин, хотя, строго говоря, это было неправдой. Гомоида с чересчур (для андрогина) выпирающим кадыком я назвал Старшим – он действительно выглядел несколько старше остальных. У темноглазого гомо-ида было две родинки под подбородком и я назвал его «Пятнистый». Четвертого, на вид – самого молодого, с тусклыми водянистыми глазами и восковой, будто искусственной кожей, я назвал Младшим и, думаю, не сильно ошибся. Я поймал себя на мысли, что про себя говорю о любом гомоиде «он». Мужской шовинизм? Вряд ли. Любая женщина на моем месте тоже сказала бы «он». Правда, скорее с целью отделить себя и свой пол от этих существ.
Нужно было уходить. Но для взлета необходимо выключить защитное поле и тем самым – дать противнику возможность приблизиться. И тогда мы с профессором попросту не успеем добраться до флаера. Единственный выход: не выключая защитного поля выбраться из дома, дойти до моего флаера и взлететь в тот момент, когда атакующий выведет из строя генераторы поля. Я взвалил Франкенберга на себя и потащил из кабинета. Профессор оказался тяжеловатой ношей. В холле – в том самом, где я оказался перед тем, как войти в кабинет, я остановился, чтобы перехватить его поудобнее. В ту секунду он словно очнулся, оттолкнул меня и бросился назад, в комнату.
– Уходите один, я остаюсь, – крикнул он.
– Но почему, черт возьми?! – заорал я, стараясь перекричать вой сирены и гул термических ударов. 2
– Я вам уже ответил – надо было внимательнее меня слушать, – прохрипел Франкенберг, и толстая металлическая створка навсегда разделила нас. Вернуться к нему я уже не мог, но путь к отступлению был свободен. Я добежал до той стенной ниши, где оставил комлог и оружие. Закрывавшая ее панель не поддавалась, как я ни старался. На раздумья времени не оставалось, и я поспешил к выходу. К счастью, внешняя дверь была открыта – профессор давал мне возможность беспрепятственно уйти.
Меня выручило то, что атака велась со стороны океана и атакующий меня не видел. Пока мы с профессором беседовали, снега выпало немного, но все же достаточно, чтобы скрыть мой небольшой флаер. Утоптанная дорожка вкупе со страхом помогли мне добраться до него минут за десять. Пока я продирался, я тешил себя мыслью, что раз Франкенберг решил остаться, то, возможно, у него есть какое-то неизвестное мне средство, чтобы противостоять нападавшему противнику.
Приборы флаера внезапно ожили – это могло означать только одно – генераторы защитного поля разрушены. Я дал команду на взлет. Последние надежды рассеялись, когда я был уже в восьми километрах от башни, – в экране заднего вида я увидел черный зловещий гриб, выраставший на том месте, где прежде находилась профессорская башня. Ею силуэт напомнил мне то страшное птицеголовое божество, чья статуя стояла в кабинете профессора, слева от письменного стола.
Всю обратную дорогу я делился впечатлениями с бортовым комлогом, поскольку мой собственный, в виде пыли и пепла, носился холодным южным ветром где-то над Океаном. Я тараторил без умолку, смешивая услышанное от Франкенберга со своими собственными домыслами. Разбираться буду потом. Один раз комлог переспросил меня, мол, понимаю ли я, что говорю, но я велел ему заткнуться и писать все, как есть. Из вещественных доказательств у меня с собой был лишь кристаллик внешней памяти – перед тем как попытаться спасти хозяина, я схватил его со стола и машинально сунул в карман.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛАБИРИНТ
– М-да, итоги, прямо скажем, неутешительные, – задумчиво произнес Шеф и посмотрел мне в глаза. Последовавшая затем пауза получилась у Шефа весьма многозначительной. Медная проволочка была, как всегда, в его руках, и на этот раз он согнул ее в большой вопросительный знак.
– Мне нечего сказать, – вздохнул я, – нас постоянно кто-то опережает…
– А эти гномы, кто они?
– Гомоиды – дети из пробирки – андроиды или вроде того. Искусственные человекообразные существа. Франкенберг назвал своих гомоидов «гномами», поскольку, как и гномы Парацельса, гомоиды что-то такое знают – то, чего нам с вами знать не дано. Это я понял из его рассказа. А что я НЕ понял – я надиктовал в комлог и написал в отчете. – И я кивнул в сторону экрана. – Думаю, Перка и Франкенберга убили либо те, кто уничтожил информацию с накопителей, либо…
– Либо не те… Понятно, – отмахнулся Шеф, – еще какие соображения? Только не тараторь так…
И я принялся вслух рассуждать – медленно и обстоятельно – в надежде, что порядок в мозгах наступит сам собою, непосредственно в процессе рассуждений.
– Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Во-первых, два трупа – Перк и Франкенберг. Во-вторых, пропавшая информация о каких-то биологических исследованиях. Строго говоря, ее-то у нас как раз и нет, но то, что она пропала, – это факт. Далее, очевидно, существует некая связь между этими двумя убийствами и исчезновением данных с накопителей.
– Не то чтобы совсем очевидно, но… ладно, пусть будет так. Смерть Франкенберга, без сомнения, убийство, но вот Перк мог и сам выпрыгнуть. – Шеф пытался возражать, но без видимой охоты.
– Да хоть бы и сам, но не без причины ведь. Адрес Франкенберга он стер перед смертью, следовательно, Франкенберг тоже замешан. Когда я отправился к профессору, убийца следил либо за мною, либо за домом и попытался убить нас обоих, потому что мы оба – и я и Франкенберг – связаны с Перком. Возможно, убийца не планировал убивать меня, но ему подвернулся удобный случай, к тому же он испугался, что Франкенберг мне все расскажет… В общем, тут все, на мой взгляд, понятно. Теперь о гномах. Когда я первый и единственный раз беседовал с Перком, я спросил о них напрямик. Перк все отрицал, но, по-моему, очень неубедительно. Добавьте к этому стертые локусы с гномами, рассказ самого Франкенберга и, наконец, снимки в его кабинете, и вы поймете, что гномы – не плод моего воображения. Гномы действительно существуют!
Последняя фраза у меня получилась что надо! Если бы кто-нибудь услышал только ее, то ему и в голову бы не пришло со мною спорить – кто же спорит с сумасшедшим. Но Шеф слышал все и потому сказал:
– А если «гномы» – это всего лишь название для биороботов, ведь Франкенберг ими занимался какое-то время. Надо бы показать твою запись о беседе с Франкенбергом специалистам по биороботам.
Делиться со специалистами мне не хотелось.
– Не стоит. Франкенберг действительно конструировал биороботов – лет двадцать назад. Что делал потом, никому неизвестно – вся информация исчезла. Стоило ли ее уничтожать, если бы он продолжал заниматься только ими. Из биороботов никто не делает тайны, они же, в сущности, та же нейросеть, только не на кристаллах, а на нуклеотидных цепях. А снимки? Биороботов не делают похожими на людей. Единственное исключение – детские куклы. Нет, тут что-то другое.
– А что нам вообще известно про Франкенберга? Кроме того, что он умер, – спросил Шеф.
– До того срока, что я назвал – довольно много. Учился на Земле, в Еврапе…
– В Европе… произносится – Европа, – вежливо поправил меня Шеф.
– А… ну да, в Европе, потом работал в … э-э-э… (я боялся опять переврать название) в общем, справку я подготовил, она должна быть у вас. Я проверил – ни с кем из тех, кого мы знаем, я имею в виду сотрудников института и их окружение, в контакт не входил. В Институте антропоморфологии Франкенберг не работал. Но опять-таки, моя информация устарела уже лет на двадцать. Можно предположить, что он сотрудничал с Институтом, но негласно. Перк, безусловно, об этом знал. Среди уничтоженной информации наверняка было что-то, что указывало на такое сотрудничество.
– А не мог ли Перк сам ее уничтожить? Я уже задавался подобным вопросом, и потому ответ был у меня готов, если это можно считать ответом:
– Вся каша заварилась, когда пользователи пожаловались в ОИБ. Нужна ли была Перку такая шумиха? Не разумней ли уничтожить информацию потихоньку, без лишнего шума, без скандала.
– Резонно. Итак, кроме Перка и Франкенберга, в деле замешаны еще какие-то лица. Кто они – мы пока не знаем.
– Факт! – радостно согласился я. Мне нравится, когда Шеф прав – в таких случаях с ним можно соглашаться не кривя душой.
– Да, забыл сказать, – продолжал тем временем Шеф, – я побеседовал со Службой Общественной Безопасности и я так понял, что жена Перка сказала им про комлог.
– Еще бы она не сказала – упаковку-то они бы в любом случае нашли!
– Ладно, для нас сейчас важно не это. Для нас важно знать, как скоро полиция найдет тебя и сколько будет стоить то, чтоб они от тебя отстали.
Я представил себя в тюрьме. Татьяна будет фрукты носить – такое вроде бы разрешается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55