Шеф, хоть и ниже меня на голову, но и на столько же умнее. И свои собственные соображения он любит держать при себе до поры до времени. Вариант: сотрудники ОИБ засветились где не следовало, и теперь им нужны независимые люди. Поэтому я ответил:
– Все ясно, вопросов нет.
– В самом деле? – Шеф не поверил своим ушам. – Ну тогда ступай, раз нет вопросов. Да, там Татьяне привет передавай… Он был, по-видимому, в хорошем расположении духа.
– Обязательно передам, – пообещал я и удалился к себе в кабинет.
Наши с Шефом кабинеты находятся на одном этаже. И размером мой кабинет не меньше шефского, но лишь по одной причине – он у нас с Берхом один на двоих. Расследование стоило начать с самого простого, а именно – с тех данных об институте, что лежат в открытом доступе. Открытые данные были организованы по давно заведенному правилу: история создания института, круг изучаемых вопросов, названия отделов и научных программ, список сотрудников (всего шестьсот человек). Я пришел к выводу, чго открытых данных либо слишком много, либо слишком мало. Посматривая краем глаза в отчет ОИБ, я начал просматривать досье на сотрудников, чьи локусы пострадали от вируса. Таковых было пятеро:
Дэн Симонян, заместитель директора, заведующий отделом Прикладной Генетики, тридцать девять лет, женат, двое детей – девочки, пятнадцати и восьми лет соответственно. Интересно, о чем Яна думала, когда писала слово «соответственно». Возраст Яна указывает в собственных земных годах – так полагается делать во всех официальных документах. В дальнейшем я буду поступать точно так же.
Лесли Джонс, Отдел изучения Ретро… Транспо… Транс-зо… нет, это название я и под пыткой не выговорю… старший научный сотрудник, двадцать шесть лет, не женат, детей, насколько известно Яне, не имеет. Что-то он слишком молод для «старшего», подумал я.
Альм Перк, руководитель Лаборатории Тонких Нейроструктур, лауреат всего чего угодно, пятьдесят пять лет, состоит во втором браке, имеет от второй жены ребенка – мальчика пяти лет от роду.
Фил Шлаффер, Доминантные Структуры, заведующий отделом, сорок четыре года, женат, причем трижды, имеет семнадцатилетнего сына от первого брака.
Лора Дейч, Лаборатория Тонких Нейроструктур, тридцать два года, ни мужа, ни детей. Хм, симпатичная, – я невольно засмотрелся на ее снимок. Дальше шла приписка, что, мол, список пострадавших составлен со слов самих пострадавших.
Я откинулся в кресле и положил ноги на стол. Если бы Шеф увидел меня в такой позе, он бы подумал, что у меня нет никакого желания заниматься делом Института антропоморфологии. И он был бы прав. Своим отношением к сотрудникам Шеф в зародыше подавляет любой здоровый трудовой энтузиазм. Верха Шеф в последнее время шпыняет, как мальчишку, хотя тому уже сорок один год, и он один из наших самых опытных сотрудников.
Меня, ни словом не поблагодарив за успешно завершенное расследование и не дав отдохнуть даже пару деньков, загружает новым делом, которое вдобавок ко всему еще и не по моему профилю. Когда я не испытываю особого энтузиазма по поводу очередного расследования, я пытаюсь найти разгадку, не выходя из кабинета. За те три года, что я работаю в Отделе, мне лишь однажды удалось вот так, сидя в кресле, найти преступника. Что и говорить, статистика печальная, но я не теряю надежды повторить достижение.
Хотя кабинет у нас с Берхом один на двоих, нам в нем не тесно – мы редко видимся с ним на рабочем месте. Обычно либо я, либо он на задании. Общаемся же мы, по большей части, через комлог. Он очень замкнутый, этот Берх, слова лишнего из него не вытянешь. Но он мне симпатичен, поэтому я очень обрадовался, когда вдруг услышал знакомые шаги за спиной, скрип соседнего кресла. Берх буркнул «Привет» и напялил нейрокоммутатор. Лично я предпочитаю пользоваться архаичной мануалкой, дабы не терять связь с внешним миром. Для работы это очень даже полезно.
– Привет, – говорю, – ты чего, не в духе? Мог бы и не спрашивать: кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы Берх был в духе?
– Нет… ну что за бред! – Берх ударил кулаком кого-то очень виртуального и что есть силы оттолкнулся ногами от стола, отчего его кресло отъехало аж до противоположной стены, а кабель коммутатора едва не порвался.
– Давай выкладывай, что на этот раз.
Молчание и изредка – сопение.
Стоит только побывать у Шефа, как заражаешься его, скажем так, не совсем вежливыми манерами. А с Берхом так нельзя. Он человек легко ранимый и разговаривать с ним нужно деликатно, а я – «Давай, выкладывай». Нет, так не годится. Я сделал второй заход:
– Слушай, мне необходим твой совет… Таких вещей Берх мимо ушей не пропускает.
– Так бы сразу и сказал. Что стряслось? – вмиг отозвался он.
– Представь себе абстрактную ситуацию…
– Представил.
– Погоди, я же еще не объяснил – какую.
– Тогда она уже не будет абстрактной, – саркастически заметил Берх.
Вот и разговаривай с ним после этого.
– Хорошо, – вздохнув, согласился я, – пусть будет не абстрактная, а более или менее конкретная ситуация…
– Это совсем другое дело, – признал он и тоже вздохнул.
Я продолжил:
– Так вот. Представь себе, что есть шестьсот человек и пятеро из них утверждают, что они пострадали от рук неизвестного преступника. Преступник находится среди этих шестисот. Если бы ты был этим преступником, стал бы ты называть себя среди пострадавших?
– А проверить, кто на самом деле пострадал, а кто – нет, нельзя?
– Нет, о преступлении известно только со слов пострадавших.
– В любом случае глупо причислять себя к жертвам, когда их пять на шестьсот, ведь любой следователь начнет работу именно с них. Вот если бы пострадавших было человек триста или больше, тогда другое дело. Надо все время быть среди большинства – не в жизни, конечно, а в … э-э-э… – Берх никогда не был среди большинства, оттого и замялся.
– А в конкретной, совсем не абстрактной ситуации, – подсказал я.
– Ты все правильно понял, – неуверенно согласился он.
– Ладно, спасибо, ты меня утешил.
– Не за что… А в каком смысле утешил? – Берх уловил фальшь.
– Теперь мне выбирать не из пяти, а из шестисот…
– Мне очень жаль, – посочувствовал Берх.
– Кстати, у тебя такой вид, что тоже невольно посочувствуешь…
Я невольно напомнил ему о его собственных проблемах.
– Да к черту все… – Он вскочил и принялся мерить шагами комнату. А чего, спрашивается, ее мерить, и так всем известно – четырнадцать в длину, девять – в ширину.
– Тоже очередное задание получил? – Я не оставлял адежды его разговорить.
– Что значит тоже? А, ну да, раз ты здесь… Новое, в таком-то смысле даже слишком новое!
– Не тяни, выкладывай. – Я забыл, что собирался быть деликатным.
– Тебе знакома такая аббревиатура – АККО – Агенство по Контролю и наблюдению за Космическими Объектами?
– Не-а, не знаю, я же не космический объект. А что с ними?
– Работу нам подкинули.
– И она досталась тебе?
– Вот именно.
– Так чего тебе не нравится-то?
– Бред, другими словами и не назвать… просто бред. Информацию из Верха приходилось выжимать по капле.
– А в чем бред?
– Астронавт у них пропал. Понимаешь – взял и потерялся.
– Ну и что?
– А то… представь себе – я теперь должен его искать!
Задание действительно странное. Нет, в принципе мы подобными делами занимаемся – розыском пропавших людей, я имею в виду. Но не астронавтов – для этого есть космические спасательные службы. И уж во всяком случае, не Берху заниматься поисками людей. Мне – еще куда ни шло. Но у Верха совсем другой профиль: высокие технологии, финансы, на худой конец.
– Так, значит, ты только что от Шефа, – догадался я. – Ну да, сразу после тебя предстал пред его ясными очами…
– Не очень-то они у него ясные… А Шеф как-нибудь объяснил, почему посылает именно тебя?
– Сказал, что все остальные сотрудники заняты.
– А Номура?
– Сказал, что тот молод еше, а в этом деле ему нужен человек опытный… польстил мне, короче.
– Однако странно… – Прежде чем я успел закончить фразу, в кабинет заглянул Номура.
– О, легок на помине, – вырвалось у Верха.
Номура не стал спрашивать, по какому поводу его поминали. Вот Берх обязательно спросил бы. И я спросил бы. И любой другой – кроме Номуры. Мне всегда было интересно, он по природе такой сдержанный или просто японское имя обязывает вести себя подобающе. Если бы родители назвали меня Номурой или как-нибудь еще по-японски, то я бы значительно спокойнее относился к тому, как коверкают мое имя все кому не лень. Кроме имени, от далеких предков Номуре достался только тяжелый взгляд исподлобья и необычная перламутровая бледность кожи. Когда я впервые увидел его рядом с Берхом, я попытался сформулировать для себя, чем взгляд одного отличается от взгляда другого. Проницательная Яна нашла ответ быстрей меня. Она сказала, что Номура смотрит, будто читает твои мысли, а Берх, наоборот, старается определить, можешь ли ты прочитать его, Верха, мысли. Работал Номура у нас всего четвертый месяц, и Шеф не ошибался, называя его неопытным. Среди всех сотрудников Отдела моложе него только Яна – ей двадцать шесть, а Номуре – двадцать семь. Все та же Яна насплетничала, что до прихода в Отдел Номура служил астронавтом-испытателем в Секторе Улисса, но как он оказался у нас, она не знала.
– Добрый день, – вежливо поздоровался Номура и поздравил меня с успешным завершением дела. Мне показалось, что Номура был бы рад и Верха поздравить с чем-нибудь, но не знал с чем. Я ответил, что, мол, день и впрямь добрый, и еше сказал «спасибо» за поздравление. Берх сказал «привет» и отвернулся. Номура ушел, так и не сказав, зачем приходил.
– А где тот астронавт потерялся? – спросил я Верха. Мне было интересно найти связь между пропажей астронавта и Отделом.
– На Плероме, – обреченно вздохнул Берх.
– Ну ничего себе… – присвистнул я. Связь с Отделом все еще не просматривалась. – Она же вот-вот взорвется!
– Может, Шеф хочет таким образом от меня избавиться? – грустно пошутил Берх, найдя, таким образом, искомую связь.
– Шансы невелики, если серьезно.
– Шефу лучше знать. Это Берх верно подметил.
– Ладно, успеха тебе… И держи меня в курсе, – добавил я.
Долго засиживаться в Отделе мне не хотелось – не привык я думать о работе на рабочем месте. Дома почему-то гораздо легче сосредоточиться. Я переписал все документы по делу Института антропоморфологии в свой комлог (делать такие вещи строжайше запрещено) и вернулся к себе в термитник.
«Термитниками» мы называем то же, что на Земле называют «муравейниками», а на Оркусе, который еще дальше от Земли, – «формикариями» – язык сломаешь. Я давно уже заметил, что чем дальше от Земли, тем более «неживыми» становятся названия. Татьяна говорит, что происходит своеобразная пространственно-временная инверсия относительно орбиты Луны. В том смысле, что слова и понятия из глубины Земного Времени растекаются в ширь и даль Внеземного Пространства. Я с ней не спорю. Потому что как ни называй – «муравейник», «термитник» или, извините за выражение, «формикарий», выглядит ЭТО везде одинаково: поистине циклопический, объемом в одну восьмую кубического километра, жилой дом. Будь он единственной постройкой во всей округе, его можно было бы смело назвать городом. Окна в моей квартире выходят на озеро. Оно бесформенное точно клякса, зато пресное и с двумя маленькими островками посередине. Береговая линия до того извилиста, что ее хватило бы на десять озер такого же размера, но более правильной формы. С другой стороны, длинная береговая линия позволяет строить на берегу озера достаточно домов для тех, кто может себе позволить летом влажную озерную прохладу, а зимой – катание на буере по хрупкому ледяному зеркалу.
Все термитники в столице Фаона (Фаон-Полис, если угодно) выстроены вокруг озера – в полукилометре от берега, но лишь жалкие проценты от общего числа квартир выходят окнами на озеро, а не, скажем, на горы или вообще в никуда – я говорю про те квартиры, у которых вместо окон – световоды. Поэтому двойной блок с окнами на озеро – такой, как у меня, – стоит столько же, сколько тройной, но без окон. Лет тридцать назад термитники были экзотикой, а теперь в них выросло целое поколение. Матери рассказывают детям сказки про мрачных домовых, что живут в напичканных коммуникациями подвалах. Легких на подъем эльфов они обычно селят под крышей, то есть прямо надо мной, а кровожадных вампиров – в лифтовые шахты. И если трезво взглянуть на вещи, то где им еще жить?
Здание Редакции куда меньше термитника. Построено оно не на берегу озера, а немного поодаль – там, где заканчиваются красные прибрежные дюны и начинается полупустыня – мелкий кустарник, песок и камни. Только вокруг здания есть растительность выше меня ростом, но вырастили ее искусственно. Деревья рассадили как попало, чтобы парк походил на настоящий лес и чтобы мы поскорее забыли (а наши дети никогда и не узнали) о его искусственном происхождении.
Мой термитник и здание Редакции расположены по разные стороны озера. По прямой между ними всего двадцать километров. Но по прямой летать над городом нельзя – только кругами. На высоте до километра – по часовой стрелке, выше километра – против. Озеро находится в центре воображаемых маршрутных окружностей, и воздушное пространство над ним предназначено для перехода с одного высотного уровня на другой: сектор для подъема и сектор для спуска. Неявно подразумевается, что флаеры могут сталкиваться только при совершении подобных маневров, а раз так, то пусть лучше падают в воду, чем на дома.
Описав над городом тридцатикилометровую дугу, я приземлил флаер на крыше термитника и, игнорируя лифт, сбежал по крутой узкой лестнице к себе на этаж.
На столе лежала записка от Татьяны – аккуратная такая, черным карандашом на розовой бумажной салфетке, хорошо хоть не иероглифами, а нормальными человеческими буквами: "Стас заболел. Вместо него взяли на… (неразборчиво, черт знает – то ли планета какая-то, то ли здесь где-нибудь), связь через ифер-код… " Надо мною издевается:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55