Сердце бешено заколотилось. Положив руки на рычаги управления, я ощутил, как вспотели ладони. Я вызвал в автопилоте адрес Отдела и стал вспоминать, чему меня учили на курсах аутотренинга.
Шеф встретил меня радушно. Поздравил с возвращением к нормальной жизни, даже пожал руку. Что он там крутил из проволочки, я не видел – загораживал стол.
– Я смотрю, дело Перка само собой уладилось? – спросил я его после ответных приветствий.
– Не само собой, а просто уладилось. Еще лучше сказать – благополучно разрешилось, – поправил он меня.
– А как быть с Номурой?
Вопрос был для Шефа болезненным. Он поморщился:
– С Номурой вышло не очень удачно. Для всех – он погиб при исполнении служебного долга. Я возразил:
– Номура умер не своею смертью – в него стреляли. Это – раз. Гомоид из пещеры мне тоже не померещился – я его видел и даже записал, но не моя вина, что записи исчезли. Это – два. Кстати, пустой комлог – тоже доказательство, что в пещере был кто-то еще. Плюс то сообщение, что мы с Номурой получили перед тем, как спуститься в пещеру: «Твое освобождение уже близко». И, наконец, самое главное – Джон Браун. Вы о нем ничего не знаете, но я дам вам почитать материалы его дела.
Я передал Шефу присланные Виттенгером материалы и пересказал свои соображения на сей счет. Содержание и сам факт моей беседы с гомоидом я решил держать про запас – как и знак на груди Номуры. Шеф и так поверил в гномов. Сидевший во мне страх подсказывал, что большего мне пока не нужно. Все, кто общался или мог общаться с гомоидами, на этом свете не задерживались. Роль Номуры была самым темным пятном во всем расследовании.
Шеф мельком взглянул на дело Брауна.
– Так ты говоришь, что именно его снимок ты видел в кабинете Франкенберга?
– Да, я в этом абсолютно уверен.
– Ну а тот пещерный гомоид, он тоже был на снимке? Шеф задал трудный вопрос.
– Видимо, гомоиды сильно меняются с возрастом, – предположил я, – какая-то неизвестная болезнь или вроде того…
– Иначе говоря, ты его не узнал. – Шеф догадался, почему я мямлю.
– Не узнал, – повторил я вслед за ним, – но с нас достаточно и Брауна – его-то я точно узнал! Франкенберг говорил о четырех созданных им существах. И я видел четыре портрета. На одном был Браун. На другом – гомоид из пещеры. Вероятно, он и убил Номуру. Но и ему недолго осталось жить – у него вид был, как у утопленника. Остаются еще два. Где их искать, я пока не знаю.
Шеф упорно стоял на своем:
– Номура мог стрелять в кого угодно, хоть в вапролоков. Выстрелы вызвали обвал. Он погиб, ты – выжил, такое случается на нашей работе.
Я напомнил ему про сообщение, пришедшее на комлог флаера перед тем, как мы вошли в пещеры.
– Удалось вычислить источник?
– Да мы и не вычисляли…
– А зря! – воскликнул я.
– Здесь я решаю, что зря, а что не зря! – взревел Шеф.
Я был готов растерзать его собственными руками – оружие у нас на входе отбирают. В некрологе написали бы: «Погиб при выполнении служебного долга». И это было бы сущей правдой. Если Номура сам вызвал обвал, то Шеф своим упрямством сам довел меня до помешательства. Наверное, Шеф понял, что находится на волосок от гибели, поскольку быстро поправился:
– Ладно, мне нужно подумать. У самого-то какие планы? По-моему, тебе следует отдохнуть недельку-две, слетай на Землю…
– … на Оркус, – выпалил я.
– На Оркус? Ты же его терпеть не можешь. Я рассказал ему про письмо Абметова.
– Думаешь, клюнули на твою авантюру с письмом в редакцию? – Он удовлетворенно потирал руками. Пришлось его слегка разочаровать – я сказал, что Абметов мог попросту наткнуться на мой запрос по Лефевру.
– Черт, ну и времена настали, ничего нельзя скрыть! Стоит заказать пару носков, как на следующий же день тебе присылают рекламу нового крема для ног! – Шеф внезапно разоткровенничался. Замечу, что фразу произнес начальник Отдела оперативных расследований. Что же тогда должны думать простые смертные? Вероятно, они должны думать, что скрыть можно все что угодно.
– Полностью с вами согласен, – поддакнул я и поспешил уточнить: – Ну так как насчет Оркуса?
– Давай работай, – Шеф обошелся без подробных инструкций, – помощники нужны?
Один помощник у меня уже был, но недолго.
– Нет, – ответил я.
– Ну, как знаешь… давай, поосторожней там. – И он постучал пальцем себе по лбу.
Выйдя от Шефа, я зашел на минутку к Ларсону. Будучи нашим штатным экспертом-биологом, он, казалось, и ночевал в лаборатории. Стоило мне переступить порог, как Ларсон подскочил ко мне с каким-то инструментом в руке и попытался сунуть его мне в ухо. Я вырвался, но вышло это у меня несколько неосторожно – Ларсон чуть не повалился на стойку с препаратами.
– Ты что такой бешеный? От Шефа нагоняй получил, что ли? – Он здорово испугался. Ларсон привык, что мы с некоторых пор стали довольно спокойно относиться к его эксцентричным выходкам. Да, именно так: сначала мы привыкли к его выходкам, а потом он привык к нашему спокойствию. Его последней хохмой был аппарат для записи снов. Что такой аппарат вот-вот должны построить, всем известно благодаря «Сектору Фаониссимо». На самом деле, высокотехнологичная компания «Нейроника Стокса» еще год назад обещала создать видеозаписывающее устройство для снов – сновизор.
И вот Ларсон во всеуслышание объявляет, что он, дескать, такой аппарат построил вперед всех. В любом другом учреждении его бы подняли на смех. Но не в нашем – у нас все серьезно. В качестве испытуемого Ларсон выбрал Верха. Сказал, что Берх из нас самый впечатлительный и что однажды Берх хотел рассказать ему свой сон, но так и не смог его толком вспомнить. Верха обвесили с ног до головы проводами, дали снотворного. Первые три часа Берх спал довольно беспокойно – ворочался, кряхтел, даже стонал время от времени. Видно, сны были бурными. Потом внезапно затих и проспал как убитый еще два часа. Лишь много позже выяснилось, что Ларсон ввел ему еще одну дозу снотворного – специально, чтобы Берх начисто забыл все свои сновидения. После пробуждения испытуемого Ларсон показал всем нам очень интересную видеозапись. Мужчины пребывали в восторге, дамы – в тихом замешательстве и не все досидели до конца просмотра. Я думаю, не стоит пояснять, что именно показал нам Ларсон. Как только он умудрился все это смонтировать? Берх его чуть не придушил, но потом отошел. Самое смешное, что Берх поначалу и сам поверил в то, что изготовленный Ларсоном фильм – его сон. Но репутацию Ларсон испортил себе навсегда. Особенно – среди дам.
– А ты чего? – вскипел я. – Это у тебя что, устройство для записи слуховых галлюцинаций?
– Нет, для чтения мыслей через среднее ухо, – ответил Ларсон. Он потирал ушибленный локоть.
– Ладно, извини.
– От лабиринтов все никак не отойдешь? – спросил он.
– Да вроде отошел. Скажи, тебе, конечно же, приходилось обследовать сотрудников на предмет… как бы это сказать… ну, скажем, заболеваний профессионального характера?
– Например?
– Например, связанных с нарушением психики.
– Хм, даже не знаю, как тебе ответить. Врачебная тайна – сам должен понимать.
– Не нужны мне твои тайны! Своих по горло хватает. Я же не по именам спрашиваю… Так «да» или «нет»?
– Ну случалось… Ты говори прямо – не стесняйся. И не бойся – Шефу не скажу.
Этого-то я как раз и не боялся – при всех своих недостатках, Ларсон болтуном не был. В определенном смысле, конечно.
– Скажи, ты можешь мотивированное чувство преследования отличить от немотивированного?
– У себя или у другого?
– У другого.
Ларсон мгновенно посерьезнел, прошелся несколько раз по кабинету.
– Беременность страхом… – тихо пробормотал он и с опаской посмотрел на меня, раздумывая, услышал ли я диагноз. Затем предложил:
– Можно, конечно, сделать анализы, но ты ведь не о том спрашиваешь. Тебе нужно, чтобы я определил, следит ли за тобой кто-нибудь или это тебе только кажется.
От Ларсона трудно что-либо скрыть, и я ответил, что он угадал верно.
– А традиционными способами пробовал проверять? Пусть кто-нибудь за тобой походит, посмотрит. Потом проанализируете картинку… – посоветовал он.
– Пробовал, разумеется, но – все чисто. – Мне нужен был совет врача, а не следователя. И не Ларсону объяснять мне, что такое двойная слежка.
– Давай попробуем гипноз.
После случая с Берхом о гипнозе он мог бы и не заикаться. Я отказался.
– Тогда я вряд ли смогу помочь. Но анализы все же стоит сделать. Камеру слежения носишь?
– Нет, а что?
– Поноси, спокойней будет.
– Пожалуй, так и поступим… – со вздохом согласился я.
Я сходил к себе в кабинет, забрал камеру и вернулся к Ларсону. Он помог мне установить камеру так, чтобы она брала панораму градусов в сто позади меня. Раз Ларсон сказал, что так будет спокойнее, то почему бы не попробовать.
– Так что насчет гипноза? – спросил Ларсон после того, как мы закончили с камерой.
– Спасибо, но – в другой раз.
– Ладно, не за что, – пожал плечами Ларсон.
– Вот именно, – ляпнул я не задумываясь.
– Тебе нужно сменить обстановку, – посоветовал он мне на прощание.
У меня не было возможности пустить кого-либо по собственному следу. Доверить такое я бы смог только Берху… Ноги сами несли меня домой, но я понимал, что сейчас они слушают не меня. Назло себе я решил немного погулять по лесу. Сотня гектаров, засаженная скромными деревцами разных пород – местными и адаптированными, – вот и весь наш лес. Плодородный слой почвы на Фаоне чрезвычайно тонок, а зимой вдобавок еще и промерзает, поэтому деревья тут растут только самые неприхотливые. Высокая трава, кустарник, карликовые, в полтора метра ростом, деревья – таков обычный фаонский пейзаж. Почву для искусственного леса завозили специально, зато и деревья выросли, по фаонским меркам, просто гигантские – метра на три с половиной, а то и на все четыре. Но до парка возле Института антропоморфологии нашему лесу еще расти и расти.
Принято говорить, что времен года на Фаоне всего два: одно – сухое, другое – холодное. Названия даны от противного – сухое, потому что не влажное, а холодное… хотел бы я посмотреть на того, кто назовет его теплым. При этом в холодный период влаги не больше, чем в сухой, а последний лишь немногим теплее первого. Но никто не запрещает пользоваться и обычными, земными названиями: зима, лето, весна, осень… И теперь, в начале сентября по синхронизированному времени, так уж совпало, что зима втихомолку вытесняла осень, и даже днем стали случаться заморозки.
Натянув капюшон, как пещерный гомоид, то бишь гном, я пересек стоянку флаеров, прошел вдоль опушки до прямой, как стрела, главной аллеи. По ней можно дойти до самого озера, что я и сделал. Главная аллея, в отличие от остальных дорожек, присыпана мелким оранжевым гравием. Другие дорожки попросту протоптали любители утреннего и вечернего бега. Шел пятый час вечера и вечерние бегуны еще не появились. Гравий кое-где поистерся и выступила земля, утрамбованная, жесткая, она приобрела бледно-оранжевый оттенок. С наступлением холодов в трещинках на земле появился лед. Интересно, откуда берется лед, если воды там никогда не было? А воды в трещинах я отродясь не видел.
Свернув с аллеи, я принялся бродить не разбирая дороги. Я то шел, нарочно громко хрустя сухими ветками, то резко останавливался и прислушивался – не хрустит ли кто вслед за мной. Но осторожный преследователь (если он был) внимательно следил куда ступить и ничем себя не выдал. Я вернулся на главную аллею и пошел по направлению к зданию Редакции. Осенью и весной, незадолго перед закатом, есть такой момент, когда солнце, уже совсем было скрывшееся за Верхушками деревьев, внезапно появляется в западном конце аллеи, чтобы ненадолго осветить целиком всю аллею (ее оранжевый цвет тут как нельзя кстати) и увидеть свое отражение в зеркальных стеклах. Я все еще шел в сторону здания, как вдруг увидел перед собою свою собственную тень – и без того длинная, она была бы еще длинней, если бы не серый портал Редакции. Я обернулся, чтобы проводить глазами заходящее солнце, постоял так несколько минут и, когда солнце окончательно спряталось за деревьями, я почувствовал, как неожиданно хмуро и неуютно стало вокруг. Вдалеке от меня, ближе к противоположному концу аллеи я заметил несколько фигур – появились первые вечерние бегуны. Но одна фигура стояла неподвижно. Разглядеть мне удалось немногое: стоявший был скорее мужчиной (или, в крайнем случае, гомоидом), но не женщиной; он стоял лицом ко мне. Трудно сказать, был ли он там все то время, что я наблюдал за солнцем, или появился из леса, лишь когда исчезли длинные тени, способные, как круги на воде, выдать мне его местонахождение. Мы стояли и смотрели друг на друга, а моя камера смотрела в прямо противоположном направлении. Я развернулся и неторопливым шагом направился к восточной опушке леса. Чтобы было легче вертеть головой, я снял капюшон. Бегуны меня догоняли; мне стоило больших усилий не оборачиваться, через минуту они меня обогнали – мужчина и женщина в спортивных костюмах – по-моему, наши сотрудники, но из другого отдела. В конце аллеи я Обернулся – все чисто, никого нет. Дошел до стоянки флаеров, отыскал свой, забрался в него и велел везти меня домой.
Лишь когда входная дверь захлопнулась у меня за спиной, я перевел дух.
– Ужинать будешь? – спросила Татьяна. Есть мне хотелось меньше всего. Я ответил, что поем попозже.
– Как знаешь, – ответила Татьяна.
– Смотри, а то остынет, – добавила она, потом спросила: – Что, с Шефом поругался?
Наверное, до сего дня я отказывался от ужина только после перепалок с Шефом.
– Нет, не поругался, все нормально. Ты извини, мне нужно немного поработать… – сказал я. Татьяна, ничего не ответив, ушла в другую комнату.
Запись визора пришлось просматривать в замедленном режиме – картинка так тряслась, что при обычной скорости ничего, кроме мешанины из деревьев, дорожек, окон Редакции и облаков, рассмотреть было невозможно. Никто меня не преследовал. Наконец я добрался и до захода солнца. Когда оно только появилось в главной аллее, сама аллея была пуста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55