Без уравнений, знаете ли, никак… Вы готовы?
– Ничего, потерплю, – без энтузиазма пообещал я ему.
– Отлично. В таком случае зададимся вопросом: кого мы вообще считаем мыслящим или разумным существом?
– Я бы сказал, себе подобных. По индукции, понимаете? Во-первых, я считаю разумным себя. Вы мыслите и ведете себя более или менее так же как я, следовательно, по всей вероятности, вы тоже – разумный. Если вы назовете кого-то разумным, я поверю вам на слово – и разумных существ разом станет больше. Ну и так далее…
Абметов улыбнулся:
– А что, если я считаю свою собаку разумным существом?
В комнату неожиданно вошла Татьяна – что-то ей срочно понадобилось. Она слышала вопрос Абметова и поспешила его успокоить:
– Если вы только про одну собаку так думаете, то вам не о чем беспокоиться – со всяким бывает…
– Вот-вот, – поддакнул я, – главное, чтобы ваша собака всех остальных собак не считала разумными. И потом, если вы считаете собаку разумным существом, то тем самым вы даете мне повод усомниться в вашей собственной разумности.
Не знаю, что уж там Татьяна подумала, но посмотрела она на нас, как на двух идиотов:
– Ну и проблемки вы тут решаете… – Она пожала плечами и вернулась в спальню. Абметов принялся разъяснять:
– Для науки такой метод не подходит – метод простого перечисления или индукции. Требуется более общее определение, хотя согласен, предпочитая общность, мы жертвуем точностью. В общечеловеческом смысле разумен тот, кто способен посмотреть на себя со стороны. Внутри себя мы имеем не только образ внешнего по отношению к нам самим мира, но и образ самих себя. Наше внутреннее "Я" смотрит на нас со стороны. Можно задаться вопросом, а способно ли внутреннее "Я" посмотреть на себя со стороны? По всей вероятности, способно, но для этого нужно еще одно "Я". Это уже будет третье "Я".
Ограничимся пока тремя "Я". Таким образом, первое "Я" взаимодействует со вторым, второе – с третьим Во всех существующих моделях взаимодействие одного "Я" с другим описывается системой уравнений, не будем уточнять каких – сейчас это не важно. Важно, что система уравнений для обоих пар "Я" должна быть одной и той же. В противном случае мыслящее существо не сможет правильно оценивать самого себя.
– Но я встречал добрую сотню людей, которые неправильно оценивали себя, и что с того?
– Это всего лишь ваше субъективное мнение. Мыслящее существо должно само иметь возможность всякий раз убеждаться, что оно имеет о себе правильное представление. Уясняете, в чем разница? Не вы должны оценивать, насколько другой человек адекватен, а в первую очередь он должен правильно оценивать свое мнение о самом себе. Природа так и задумала, чтобы человек не нуждался во внешнем наблюдателе или, выражаясь вашим языком, «оценщике». Безусловно, природный механизм тонок, и если он разлаживается, то человек переСтаст давать себе отчет в своих действиях. Но это – исключение, а не правило. В большинстве случаев люди способны анализировать свои ошибки, потому что понимают, что они, то есть ошибки, – это их собственные ошибки. Такой анализ возможен, поскольку есть связь, есть единство между поведением модели человека внутри себя и реальным поведением человека. Мозг сопоставляет внутреннюю картину и внешнюю – это и есть рефлексия.
Абметов даже вскочил, так он разволновался.
– Успокойтесь, доктор, мне все ясно, – заверил я его, – вы меня убедили, системы уравнений должны быть одинаковы и точка. А у Франкенберга они выходили неодинаковыми?
– Неодинаковыми, – подтвердил он и посмотрел мне в глаза. Он старался определить, понял ли я его объяснение или только притворяюсь. Я же почти не притворялся.
– Хорошо, а чем эта неодинаковость чревата? Два решения уравнения вместо одного – это что– то вроде раздвоения личности. А как интерпретировать неодинаковость уравнений?
– Синдром дереализации вас устраивает? Я присвистнул. Меня даже раздвоение личности не устраивало.
– Ничего себе – раздвоенная личность и каждая – шизофреник. Это же не лечится!
– Вы правы, не лечится, – кивнул он.
– И вы утверждаете, что у нестабильного сознания присутствуют оба синдрома сразу – и раздвоение личности и дереализация?
Абметов замялся.
– Нет, не обязательно оба. Что-нибудь одно – это точно.
– Уже легче, – обрадовался я.
Абметов снова уселся в кресло, положил руки на колени, точно древнеегипетское изваяние, и поджал губы. Так он ждал новых каверзных вопросов. Я сказал:
– Смотрите, вот мы только что доказали, что не только какие-то там выдуманные гомоиды, но и вполне обычные люди могут вести себя так, как предсказывает нестабильная модель – и дереализация, и раздвоение личности встречаются и у людей. Правда, мы таких людей считаем больными, но мы же не считаем, что они перестали быть мыслящими существами! Почему же тогда антропологи убеждены, что теория Франкенберга не может бьпь воплощена в жизнь. Почему его оппоненты говорили, что нестабильные модели нереализуемы практически?
Абметов ответил не сразу.
– Понимаете ли, в чем дело… Вести себя так, как предсказано нестабильной моделью – это не то же самое, что реализовать такую модель. Психические отклонения у людей – это всего лишь отклонения, а не общее правило. У двух разных болезней могут быть одинаковые внешние симптомы, но лечить-то их нужно по-разному. Поэтому ваша аналогия с человеком не совсем удачна. Теперь о том, что говорили оппоненты. Знаете, природа, во-первых, требует простоты. А во-вторых – долговременное или, иначе говоря, стабильности. Простота может быть принесена в жертву стабильности. Очевидный пример тому – человек. Стабильная модель рефлексирующего разума и проще нестабильных моделей, и она УЖЕ более или менее успешно реализована в человеке. Заметьте, никто не говорит, что эта модель полностью человека исчерпывает. Я также согласен с тем, что человек несовершенен, как, впрочем, и весь наш мир. Если допустить существование иерархии мыслящих существ и если предположить, что человек занимает лишь некоторую ступень в этой иерархии, причем не самую высокую, то из этого еще не следует, что те, кто стоит выше, на нас совсем не похожи. В том смысле, что следующая ступень не обязательно должна отвергать предыдущую. К чему природе испытывать остальные модели, если даже при поверхностном рассмотрении они никуда не годны…
– Вы все про природу да про природу, – перебил я Абметова, – речь-то идет об искусственных существах, о гомоидах!
– Нельзя создать то, что не предусмотрено самой природой, – отрезал он, – вам нравится квадрат больше, чем эллипс – ради бога, но планеты летать по квадрату вы не заставите. Так и тут – слепить Голема из глины всякий сможет, но чтоб вдохнуть в него жизнь – одной пентаграммой не обойдешься!
– Какой такой пентаграммой? – спросил я и подумал, только бы он про Адама Кадмона не вспомнил.
– "Шем ха фораш", что означает «истинное имя Бога» Так в свое время оживляли големов-гомоидов.
Что-то уж больно он разнервничался. Я продолжал его донимать:
– Очень кстати вы вспомнили о Големе. Помнится, за завтраком вы рассказывали прелюбопытную теорию о том, как легенды превращаются в быль. Так вот вам еще один пример: Франкенберг воплотил в жизнь легенду о Големе.
– За големов и биороботы сойдут, – огрызнулся Аб-метов, – вы либо и впрямь не понимаете, либо не хотите понять: все что ни делает человек, все несет печать его, человеческого, способа мышления. Чтобы со здать субъекта, мыслящего по-другому, нужно быть по меньшей мере Господом Богом. Мало того, нужно весь существующий мир переделать так, чтобы само существование этого субъекта стало возможным. Как в примере с планетами: чтобы заставить одну-единственную планету летать по квадрату, необходимо всю Вселенную перестроить по новым законам.
Ну вот, думаю, и Господа Бога приплел.
– Вы хотите сказать, что существование гомоидов противоречит законам физики. И каким же, позвольте спросить?
– Второму началу термодинамики, если угодно! – выпалил он не задумываясь. Опять врет, подумал я.
Из-за двери в спальню выглянула испуганная Татьяна.
– Вы еще не подрались? Может, вас обедом покормить, а то вы друг друга сожрете скоро.
– Не думаю, что это своевременная идея, – сухо заметил Абметов. Он вдруг превратился в этакого обиженного педанта.
– Закажем в номер, – отозвался я.
Не вовремя Татьяна вмешалась – мне почти удалось вывести его из себя. Хорошо испытанный на Шефе способ общения – сначала довести собеседника до белого каления, а потом внимательно выслушать все, что он на самом деле о тебе и обо всем на свете думает, – результата не дал. Татьяна заказала обед и включила телевизор. Уходить она больше не собиралась.
– Продолжайте, продолжайте, я не слушаю, – сказала она, глядя в экран. Реклама «Глобального Страхового Общества» прорывалась и здесь: «Если вы застрахованы у нашего конкурента, то мы застрахуем вас от его банкротства», – обещали с экрана.
Абметов вспомнил о сделке:
– Теперь ваша очередь рассказывать. Кто такой этот ваш Джон Смит?
Ни слова не говоря, я протянул ему выдуманный мною самим адрес.
– И это все? – возмутился Абметов. – По этому адресу человека найти невозможно.
Я пожал плечами:
– Это все, что у меня есть. – И это была чистая правда. Абметов, однако, не поверил:
– Вы сами-то пробовали связаться с ним по этому адресу.
– Бесполезно, – уклончиво ответил я. Абметов задумался.
– Знаете что, – выдал он минуты через три, – сдается мне, никакого Джона Смита нет и в помине.
Если бы, сказав это, он посмотрел мне в глаза, то, безусловно, прочитал бы в них утвердительный ответ, поскольку, чтобы врать систематически, мне необходимо вдохновение, а вдохновения в ту минуту у меня как раз и не было. К счастью, Абметов смотрел не на меня, а куда-то в пол. Пока он кончиком ботинка приглаживал ворсинки на ковре, у меня возникла одна идея.
– Вот, взгляните. – Я протянул ему крылатую пирамидку.
– Что это? – удивился Абметов и осторожно, двумя пальцами взял у меня пирамидку.
– Да я, собственно, у вас хотел спросить. Пирамидка какая-то…
– А, трисптерос показываешь! – воскликнула Татьяна, не оборачиваясь. Она все-таки подслушивала.
– Не знаю, никогда не видел ничего подобного, – равнодушно ответил Абметов, – откуда она у вас?
– Купил в сувенирной лавке, внизу, рядом с вестибюлем, – ответил я не совсем точно.
– Я не заметил там никаких сувенирных лавок, – возразил Абметов.
– Я неточно выразился, я имел в виду застекленную галерею, что примыкает к вестибюлю гостиницы. Там магазинчики всякие, лавочки… Торгуют всяким таким барахлом, – пояснил я.
– Мне кажется, это должно быть что-то древнеегипетское, – сказала Татьяна, продолжая смотреть в экран.
– Возможно-возможно, – не очень уверенно произнес Абметов, – но не берусь судить.
Он без особого интереса рассматривал загадочный сувенир и вернул мне его как-то слишком поспешно.
– Здесь много всякой ерунды продается, – пожал он плечами, – надо же как-то подогревать интерес у публики. Вот и выдумывают мифические артефакты мифических сапиенсов.
– Это верно, – согласилась Татьяна, – где ж наш заказ-то – через десять минут обещали прислать, – вспомнила она об обеде.
Абметов тоже как будто о чем-то вспомнил, несколько раз взглянул на часы и начал прощаться:
– К сожалению, не могу составить вам компанию – уже поздно, а мне надо еще кое-что успеть, – пробормотал он. Убедить его в том, что дела могут подождать, нам не удалось, и он ушел.
– Куда это он так сорвался? – спросила Татьяна. – Это его дело как-то связано с вашим разговором?
– Не знаю. – Для меня поведение Абметова тоже было непонятным. – А что ты там ляпнула про трис… птерос? – Я не был уверен, что правильно повторил небрежно брошенное Татьяной слово.
– Ну да, «трисптерос» – означает «трехкрылый». Раз мы решили, что все артефакты имеют земное происхождение, то и название должно быть каким-нибудь земным. Я и придумала – «трисптерос». Тебе не нравится?
Я сказал, что очень даже нравится. Татьяна взяла пирамидку и принялась ее разглядывать.
– Думаешь, мы что-то пропустили? – спросил я.
– Посмотри на нижнюю грань – на ту, которая без крыла. – И она повернула пирамидку так, чтобы я мог разглядеть.
– Видишь, тут посередине такое круглое пятнышко. – Она ткнула ногтем в середину основания пирамидки.
Я пригляделся. Татьяна была права – в центре свободной грани темнело едва заметное пятно величиною с косточку от вишни. На ощупь пятно было гладким, в то время как остальная поверхность пирамидки – слегка шершавой.
– Что, если на месте пятна находилось четвертое крыло, но его отломали, – предположил я.
– Вряд ли, – возразила она. – След облома должен быть более светлым и более шершавым. Смотри, каждое из трех крыльев направлено вдоль средней линии соответствующей грани, причем направление одно и то же – от вершины к основанию. Четвертое крыло нарушило бы симметрию, следовательно, его там никогда и не было, – заключила Татьяна. Она была очень довольна своею безупречной логикой и принялась развивать мысль: – Нам этот след как бы намекает, что на его месте должно быть еще одно крыло. Таким образом мастер, изготовивший пирамидку, передает нам свое послание… – Она остановилась, увидев, что я едва сдерживаю смех. – Не понимаю, что в этом смешного?
– Татьяна, ты тысячу раз права – у тех, кто изготавливает все эти сувениры, очень плохо с воображением.
– Я согласна, но при чем тут пирамидка?
– Потом расскажу.
– Опять потом? – возмутилась она.
– Опять… – подтвердил я, – а сейчас мне срочно нужно побеседовать с торговцем. Погоди, я мигом…
До которого часа работают сувенирные лавки, я не знал, но оставалась некоторая надежда на то, что они все еще открыты. В вестибюле толпились приезжие, но в самой галерее не было ни души. Свет в витринах погасили, и их стекла из прозрачных обратились в зеркальные. Теперь все магазины выглядели на одно лицо. Та лавочка, где мы с Татьяной приобрели пирамидку, располагалась в самом конце галереи – там, где галерея сворачивала налево, чтобы, посредством недлинного перехода, соединиться с параллельной галереей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55