Я мог бы сообразить и раньше…
– Кто еще знал о том, что Альм-младший… ну… не совсем человек, скажем так?
– Только те, кто не мог не знать: Перк, его жена и Франкенберг.
– Но не вы ..
– Нет. Перк доверил мне свою тайну уже после смерти.
– Признаться, я не совсем вас понял.
– Через неделю после его смерти я получила от него письмо.
– Письмо «до отмены»?
– Да, такое письмо, которое посылается автоматически, если адресат в течение определенного времени не отменит отправку сообщения.
– Понятно. Вы покажете мне письмо?
– Нет, я его сразу же стерла. Сами понимаете почему…
– Что было в письме?
– Перка обложили с двух… нет, с трех сторон, если считать и вас. Но про вас он тогда не знал. Он боялся, что Абметов вот-вот пронюхает про Альма-младшего. Перк не хотел его отдавать. Третий гомо-ид, Антрес, подбирался с другой стороны… Потом вдело вмешались вы.
– Да, мы подключились несколько позже. А на чьей стороне была Эмма Перк?
– Ни на чьей. Конечно, особой привязанности к мальчику она не должна была испытывать – ведь Альм-млад-ший не был ее сыном. Но Эмма Перк не могла иметь собственных детей. Она вообразила себе, что имеет на ребенка больше прав, чем все остальные. Она боялась потерять его, боялась, что Перк сбежит от нее вместе с ребенком или, хуже того, отдаст мальчика Абметову для его опытов. Мне кажется, все дело в этом…
– Хорошо, – вздохнул я, – все равно, теперь это уже не имеет значения. Скажите, а о Лесли Джонсе Перк упоминал? Или о Сэме Бруце?
– Нет. А кто такой Сэм Бруц?
– Один из сообщников Абметова. А имена Номура, Зимин, Вэндж – не встречались?
Снова мимо. По словам Лоры, в письме Перка фигурировали только Абметов, Франкенберг и Эмма Перк – никаких новых имен в нем не было. Лора, собравшись с духом, спросила:
– Вы так и не ответили мне, что вы собираетесь делать с ребенком. Прошу вас, оставьте его мне. Мы улетим с Фаона – куда скажете, хоть – на Землю. Я сделаю все что угодно, лишь бы никто никогда не заметил, что он не человек.
– Вы не всесильны, вы не знаете, что от него можно ожидать. Какое у него сублимационное число?
– Так спрашивают про породу собаки! – с негодованием воскликнула она.
– И все же…
– Чуть меньше единицы, и в отличие от Антреса, Альм абсолютно безопасен для людей… Даже наоборот…
– Откуда вам известно про сублимацию? Из письма Перка?
– Да, из него.
– Следовательно, он описал и ту модель, что использовалась при создании Альма-младшего.
– Нет, он упомянул только сублимационное число. И то лишь для того, чтобы я не боялась мальчика так же, как Перк боялся Антреса.
– И больше ничего? Неужели он никак не описал, что собой представляют гомоиды, как они устроены, что у них творится внутри, в голове, наконец. Я, к сожалению, абсолютно не владею вашей биологической терминологией, поэтому, наверное, несколько по-дилетантски формулирую вопрос, но вы же меня понимаете?
Она кивнула:
– Конечно, понимаю. И Перк прекрасно понимал, что найдется кто-то, кто будет задавать подобные вопросы, поэтому не оставил ни мне, ни вам ни единого намека.
– А может, все-таки, оставил? Но вы, не желая, чтобы тайна происхождения Альма-младшего вышла наружу, уничтожили материалы исследований.
– Думайте что хотите…
– Но сами-то вы представляете себе, кем он станет, когда вырастет. Чем-то же он будет отличаться от всех остальных людей.
– Он будет добрее…
– Это я уже понял, а еще?
– Еще… Мы не заметим ничего такого, чего не замечаем в других людях – люди ведь тоже разные… Если ребенок вырастает в обезьяньей стае, могут ли обезьяны понять, чем он отличается от них? И может ли человек, выросший среди обезьян, догадаться, что он не такой, как они, что он способен на что-то, что обезьянам недоступно.
– Но мы не обезьяны.
– Это только пример. Сколь бы ни был ребенок гениален от природы, никто об этом никогда не узнает, если его не учить хотя бы азам того, в чем он мог бы стать гениальным. Поэтому мы учим детей всему подряд – ведь заранее никогда не известно, что ему пригодится в жизни. А чему мы можем научить Альма? Только тому, что знаем сами, Следовательно, и его отличия от нас будут укладываться в наши, человеческие рамки. Поэтому будь что будет. Пусть растет среди людей, и пусть эти люди никогда не узнают, кто он и откуда… Вы согласны?
– Согласен. Но кроме того, что он – гомоид, он еще и андрогин. Вы вряд ли сумеете это скрыть. Если Альму потребуется медицинская помощь, то любой врач без труда определит в нем гермафродита.
– Не забывайте, что я тоже врач, – напомнила она. У меня мелькнула догадка:
– Вы хотите сказать, что собираетесь, как бы это помягче выразиться, внести необходимые исправления…
– Уже внесла. Оставшиеся отклонения встречаются и у людей. Теперь он мальчик, а когда вырастет – станет мужчиной не хуже вас. – И она с улыбкой оглядела меня с головы до ног.
– Ну это мы еще посмотрим, – сказал я и расправил плечи. И тут же спохватился: – Но детей у него быть не может, от обычной женщины, я хочу сказать.
– У гомоидов не могло быть детей ни от кого. В том числе и от самих себя. Франкенберг был, конечно, гениальным ученым, но не настолько… – На любой мой довод у нее находился ответ. – Я не думаю, что его идея соединить в мыслящем существе все, на что это существо могло бы опереться в жизни, слишком удачна. Излишняя полнота провоцирует распад как превышение критической массы. Я исправила его ошибку. В конце концов, точки опоры должны быть разнесены в пространстве, чтобы придать устойчивость… постойте… – Она схватила меня за руку, думая, что я собираюсь снова войти в ту комнату.
Но я встал вовсе не для этого.
– Я уже сказал вам, о ребенке никто не узнает – он останется с вами. Улетать с Фаона я вам не советую – здесь вам есть к кому обратиться за помощью.
Лора обещала подумать над моим предложением. Я улетал из поселка переселенцев с двойственным чувством. Я нашел четвертого гомоида и мог считать свое задание выполненным. С другой стороны, финал оказался не таким, как я ожидал. И я мысленно согласился с Лорой: «будь что будет».
С самого утра на синхронизированном календаре стоит восемнадцатое октября. За минувшую неделю произошло несколько событий – и хороших, и не очень – в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Берх пошел на поправку – это хорошо с любой стороны. Позавчера врачам удалось вывести его из комы. Но слишком обнадеживаться не стоит – память вряд ли когда-нибудь к нему вернется. Он начнет жизнь с чистого листа, и там уже не будет ни меня, ни Татьяны, ни Шефа, ни Плерома. От одних я слышал, что Бог наказывает людей, отнимая у них разум. Плером отнял у Верха память – прижизненная реинкарнация, – так называют это другие. Le petit mort – сказала Татьяна, но не думаю, что она права.
Шеф всерьез занялся поисками членов Трисптероса среди сотрудников Редакции; это дело он ведет сугубо лично, и о результатах мне ничего не известно. Ларсон исследовал останки Лесли Джонса, но, как и следовало ожидать, ничего «нечеловеческого» не обнаружил.
Виттенгер куда-то исчез, но не в том смысле, в каком исчез Сторм, а в обычном, то есть не отвечает на мои сообщения, интерактивной связи с ним нет и, похоже, он улетел с Фаона, Вероятно, по поручению Шефа.
Лора Дейч с Альмом-младшим также покинули Фаон, но, в отличие от Виттенгера, навсегда. Я так и не смог убедить ее остаться. Она даже не разрешила проводить ее до космопорта.
Пришло два неожиданных письма. Первое – от Абметова из камеры предварительного заключения. Наверное, он хотел, чтобы последнее слово осталось за ним. Но оно в любом случае будет за ним – перед вынесением приговора, я имею в виду. Абметову не дает покоя мысль, что и он и его тайное общество явили себя перед людьми, совершив преступление, а не благодеяние. Заочно он старался убедить меня, что смерть торговца – не более чем случайное стечение обстоятельств. Они с Бруцем хотели только обыскать лавку и заглянуть в компьютер хозяина, когда тот неожиданно вернулся. Тодаракис первый бросился на них с шокером. Справиться с двоими ему оказалось не под силу, но убивать его никто не собирался – только оглушить. Дальше в письме Абметов пускался в свою обычную риторику по поводу «настоящего знания», о несовместимости такого знания с насилием, ну и о прочих подобных вещах. В принципе, я готов ему поверить, но вот поверит ли суд. «Неумышленные убийства тоже вредят туризму», – так сказал один из судей корреспонденту теленовостей. Еще Абметов просит меня не раскрывать на страницах «Сектора Фаониссимо» Трисптерос («известное вам название» – так он написал). Но это не от меня зависит, а от Редактора. Учитывая, что в Трисптеросе состоял один из сотрудников Отдела, вряд ли Шеф захочет раскрывать Трисптерос. Абметов клялся, что кроме Номуры никаких «кротов» он к нам не подсылал. Да и про Номуру Абметов сказал, что, мол, он уже давно никакого активного участия в деятельности Трисптероса не принимал, а с гомоидами согласился помочь только после того, как Антрес, взорвав завод, убил его брата. Не знаю, верить ли ему или нет… То сообщение на флаер прислал Абметов – для поддержания духа, так сказать.
Прежде чем приступить ко второму письму, закончу с Абметовым и его компанией. Суд над доктором состоится через две недели. Фил Шлаффер остается главным свидетелем обвинения – он видел Абметова выходящим из задней двери сувенирной лавки в то самое время, когда, предположительно, произошло убийство. Сэм Бруц проходит по делу как сообщник. О Трисптеросе в оркусовских криминальных новостях – ни полслова. Братство дрэггеров – астронавтов-испытателей из Сектора Улисса – мы проверили. Есть у них и свой символ, с виду весьма похожий на трехкрылый треугольник, только на нем ковши вместо крыльев. И носят его не на груди. Как гностики – во времена гонений, Бруц хотел выдать свой тайный знак за чужую эмблему. Бруц, как ни странно, и в самом деле служил когда-то астронавтом-испытателем и был знаком с Номурой. Про Абметова ничего подобного установить не удалось.
Теперь – о втором письме. Его автором был Себастьян Дидо. Собственно, писал он не мне лично, а в редакцию «Сектора Фаониссимо». Дидо рассказывал о необычной встрече, произошедшей с ним на Оркусе – о встрече с женщиной по имени Бланцетти. Он сразу заподозрил, что с этой дамой – Бланцетти – что-то не то. Исходящие от нее психоны (так паломники называют частицы – переносчики духовной энергии) не походили на человеческие. Дидо утверждал, что он обладает способностью к гиперсенсорному общению и отличить человеческие психоны от нечеловеческих – для него пара пустяков. Теряясь в догадках, он спросил совета у Большой Воронки, и ее ответ поразил его: Воронка сказала, что Бланцетти – иноплане-тянка-гоморкус. Но, должно быть, Бланцетти подслушала его разговор с Воронкой, поскольку в тот же день исчезла. Несколькими днями позже Дидо прочитал в «Секторе Фаониссимо» старую публикацию о Джоне Смите. "Это не может быть совпадением! " – заключает Себастьян Дидо и требует от редакции, во-первых, точный адрес Джона Смита, а во-вторых, содействия в розысках пропавшей Бланцетти. Я представляю себе, как теперь Редактор ломает голову, решая, что делать с Дидо и его письмом. Дал бы он Ларсону написать ответ. А Ларсон напишет, что, мол, на Оркусе пропадают не только Бланцетти, и порекомендует в следующий раз принять двойную дозу антиоркусовских пилюль. Я бы на месте Редактора попросту проигнорировал бы Дидо – мало ли кому что нашептали оркусовские воронки. Да и женщины на нашем пути всякие попадаются…
На предыдущем дне, вероятно, и следовало бы закончить эту историю, если бы за ним не наступил день сегодняшний Как всегда, когда я не в отпуске и не на задании, я начал новый день с просмотра поступивших за ночь плохих новостей
Последнее время во время просмотра новостей меня стали одолевать одни и те же мысли… Но можно ведь и по-другому сказать: мол, если ты не в отпуске, когда вообще не нужно ни о чем думать, и когда ты не на задании, то есть от работы мозги не плавятся, то не относящиеся к делу мысли сами лезут в голову, а новости тут ни при чем. На самом деле это Татьяна любит так порассуждать. Она говорит, что существует некий принцип взаимности, и формулирует его так: «Мы знаем о мире ровно столько, сколько мир знает о нас». Мол, познавать мир мы можем, лишь изменяя его, а по этим-то изменениям Мир и узнает о нас Иначе говоря – никак нам не спрятаться, в щелку или замочную скважину не подглядеть. Вот я и думаю: когда я просматриваю заботливо отсортированные и упорядоченные моим компьютером последние известия, то нет ли кого-то, кто точно так же просматривает меня или по крайней мере мог бы просмотреть, если б только захотел. Наверное, люди так стали думать с тех пор, как у них появилась возможность не выходя из дома наблюдать за событиями, происходящими в других местах и с другими людьми. Или это манией преследования называется, а на моей работе манию преследования заработать легче, чем простуду. Но возвращаясь к вопросу о том, знает ли мир о нас столько же, сколько и мы о нем, утешает одно: если и впрямь существует такая симметрия, то нет риска однажды оказаться у какого-то сапиенса на приборном стеклышке раньше, чем он окажется на моем. Смешная картина получается: лежу я под микроскопом, а в то же время наблюдатель или его друзья сами находятся под вооруженным оптическим прибором, всевидящим оком Хью Ларсона.
«„Вапролоки Фаона“ – „Гоморкусы“ – ноль – три», – с ходу огорчил меня нейросимулятор. Можно подумать, наши когда-нибудь у них выигрывали «Конец света отменяется» – гласило следующее сообщение. Нейросимулятор буквально воспринял мое указание не считать известие о грядущем конце света плохой новостью и теперь спешил огорчить меня тем, что, паче чаяния, конец света в ближайшее время не наступит. Я уже собирался пролистнуть «отмену конца света», как неожиданно на новостийном канале появилась сияющая физиономия полковника Виттенгера – он с удовольствием давал интервью фаонской службе новостей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55