Два больших симметрично расположенных бассейна служили гоморкусу глазами. Россыпь бассейнов размерами поменьше изображала, должно быть, слезы умиления.
Флаер пересек узкую полоску джунглей, что отделяла Оркус-Отель от океанского побережья, повернул на запад и около получаса летел над бескрайними песчаными пляжами, теми самыми, куда так влекло Татьяну. Затем мы повернули на юг, в глубь континента. Флаер проглатывал километры сотня за сотней; поднимавшаяся над влажными джунглями сизая дымка испарений обтекала корпус как океанская волна, давая ощущение скорости, хотя на самом деле флаер летел не слишком быстро, дабы пассажиры могли хорошенько рассмотреть пока еще не захламленные человеком знаменитые оркусовские джунгли.
Воронка возникла прямо под нами так неожиданно, что на мгновение мне показалось, будто разверзлась чья-то пасть и флаер вот-вот в нее затянет – для этого хозяину пасти достаточно было лишь легонечко вдохнуть. Флаер шел вниз по спирали, мы опустились примерно на два километра ниже края воронки и на полтора километра ниже уровня океана. Из чрева воронки поднимался горячий смог, и дальнейший спуск ничего бы нового не дал – видимость и так была уже нулевой. Мы вынырнули – сначала из смога, потом – из воронки и пошли на посадку.
Посадочную площадку «Большая Воронка» построили в полукилометре от воронки. Первым, кого я увидел выходя из флаера, была Татьяна – рот до ушей и еще машет мне руками, будто я только ее и ждал. И сразу стало понятно, что держали в голове архитекторы Оркус-Отеля, когда проектировали посадочные ладони. «Супруга – всюду за ним следит», – услышал я за спиной приглушенный голос Абметова – так он объяснил Дидо внезапное появление Татьяны. Пока я устраивал ей выговор, Абметов познакомился с Бланцетти (я ее предупредил, что тот в курсе операции) и подвел ее к Дидо. Дидо пожал ей руку, но более никак не отреагировал. Кроме нашего флаера, возле воронки стояло с десяток похожих прогулочных судов. Еще два флаера сели сразу после нас, и толпы туристов заполонили всю посадочную площадку. Я боялся, как бы не потерять Дидо в этой суматохе. Наконец толпа кое-как сорганизовалась и длинной вереницей двинулась к смотровой площадке.
Природа позаботилась о том, чтобы подойти к краю воронки и заглянуть в нее (а это – мечта любого, кто прилетает на Оркус) было невозможно. До странности беззвучная, непролазная оркусовская сельва (по научному – orcuselvas) делала невидимыми крутые склоны и не давала подойти к манящей бездне ближе, чем на двести – триста метров. Для любителей острых ощущений соорудили специальную смотровую площадку, своего рода неширокий помост длиною с полкилометра. Он начинался сразу за посадочной площадкой, проходил над зарослями, а затем двухсотметровой стрелой нависал над самой пропастью.
Когда толпа схлынула, я заметил, что Дидо, Абметов и Бланцетти стоят все на том же месте – рядом с флаером. Абметов оживленно жестикулировал, показывая то в сторону смотровой площадки, то в сторону джунглей. Нахохлившийся Дидо мотал головой из стороны в сторону, видимо, от чего-то отказываясь. Мы с Татьяной подошли.
– Чего не поделили? – спросила Татьяна.
Абметов ответил, что, мол, вот, смотрите сами, Дидо наотрез отказывается идти вместе со всеми на смотровую площадку.
– Детские забавы, – сквозь зубы процедил Дидо.
– Он хочет отыскать проход прямо к воронке, – пояснил Абметов.
– Зачем вам туда понадобилось? – спросила Татьяна у Дидо. Ее непосредственность меня когда-нибудь доконает. Дидо вспылил:
– Я уже говорил господину Абметову, не заставляйте меня повторять. И вам меня не отговорить!
Видимо, Абметов порядком его достал, если он так резко отреагировал на вполне безобидный вопрос. Я посмотрел на Абметова. Тот развел руками и, будто оправдываясь, забормотал:
– Я его отговаривал. Подумать только – голос вселенной из преисподней. Себастьян считает, что поле Оркуса претерпевает в воронках определенные физические изменения, концентрируется особым образом, и воспоминания приобретают смысл – как сообщения или послания.
У Абметова был вид врача, который сделал все возможное для спасения пациента и теперь умывает руки.
– Так со смотровой площадки вам же будет удобнее, – сказал я Себастьяну.
– Там слишком много людей, а мне нужна тишина.
– Хорошо, делайте как знаете, но я буду следовать за вами (Дидо дернулся, желая возразить), успокойтесь, мешать вам я не буду.
Стоило мне сказать это, как и все остальные тут же вызвались нас с Дидо сопровождать.
– Черт с вами, – сказал Дидо, – но только больше не приставайте с глупыми расспросами. – Он повернулся и зашагал к воронке. Сделав шагов десять, он, словно передумав, притормозил и украдкой оглянулся на Бланцетти. Заметив, что мы смотрим на него во все глаза, он зашагал дальше. Я посмотрел на Бланцетти, та в ответ отрицательно покачала головой.
Так мы и двигались – Дидо шел впереди, следом – мы с Абметовым, затем – Татьяна и Бланцетти. Поначалу идти было легко. По обе стороны от посадочной площадки оркусельву расчистили, когда строили помост, а новый лес еще не успел вырасти. Абметов возмущался по поводу трансцендентного оркусознания, но я его не слушал. Постепенно мы углублялись в джунгли.
Склон воронки становился все круче. Под ноги я смотрел чаще, чем по сторонам, поэтому то и дело терял из виду и Дидо, и всех остальных. В какой-то момент мне все это надоело, и я сказал, что если Дидо желает свернуть себе шею, то пусть делает это самостоятельно и без нашего участия. Если он и вправду убийца, то туда ему и дорога. Абметов и Бланцетти меня поддержали, Татьяна, как всегда, воспротивилась. В ответ я применил грубую силу. Дидо, не вняв нашим предостережениям, стал спускаться дальше. Абметов с Бланцетти сказали, что пойдут прогуляются вдоль границы расчищенного участка. Татьяна сопроводила удалявшуюся парочку ехидным взглядом, затем уселась на лысом холмике в двадцати шагах выше меня – по ее словам, оттуда открывался изумительный вид на Большую Воронку.
По поводу Дидо меня начали одолевать сомнения. С Бланцетти мы договорились так: если она узнает в нем своего обидчика, то, предупредив об этом меня, она должна сказать Дидо, что она его узнала и что подозревает его в убийстве торговца. Если же она его не узнает, то сказать все это ему она должна только по моему знаку. Был уже час дня, Бланцетти Дидо не узнала, знака я не подавал. Я нашел местечко посуше, убедился, что за мною никто, кроме Татьяны, не наблюдает, и включил комлог. В запасе было еще три наиболее вероятных кандидата на роль гомоидаубийцы и одиннадцать менее вероятных. Один из трех, по имени Юджин Шварц, прибыл в отель за день до нашего прибытия. Но дело не в имени или фамилии. И не во внешности – она была ничуть не подозрительней, чем у Дидо, особенно учитывая, что на снимке Шварц был виден только в профиль.
Я обозвал себя идиотом, – нет, я был дважды идиот, поскольку еще два дня назад у меня на руках были все необходимые факты. Когда Блапцетти расспрашивали о нападении, она проговорилась, сказав, что живет в отеле уже два дня. В день нашего с ней знакомства я не видел у нее никакого багажа – лишь дамская сумочка и ничего больше. А ведь мелькнула же мысль, когда проницательный Бруц заметил, как мы неловко разыграли алиби с Абметовым.
Я спросил Татьяну, куда делись Абметов с Бланцетти.
– По-моему, они пошли вниз по склону. – И Татьяна махнула рукой в сторону зарослей, немного дальше того места, где спускался Дидо.
– Сиди здесь, – приказал я ей, а сам бросился вниз по склону.
Я ошибался, думая, что оружие я всегда успею достать и что пока в нем нет необходимости – лучше иметь руки свободными. Оркус – это не холодный Фаон и громоздкий бластер под легкой одеждой не спрячешь, поэтому я носил его в небольшом рюкзачке за спиной. Хватаясь руками за ветви, я сначала бежал, точнее – спрыгивал с кочки на кочку, а потом просто ехал на заднице по скользкой глинистой почве, обнажившейся после схода селевого оползня. Когда я доехал таким образом до узкой топкой площадки у самого края воронки, оружие доставать было поздно. Действие антиаллергенов подходило к концу, глаза начинали слезиться и, даже будь оружие в моих руках, я бы не смог попасть в цель и с двух шагов. Я еле разглядел Абметова – он был смертельно бледен, брюки и рубашка вымазаны грязью. Он попытался предупредить меня, издав какой-то нечленораздельный, хриплый звук.
– Стойте смирно и не дергайтесь, – раздался справа знакомый и одновременно незнакомый голос.
На моих глазах с Бланцетти происходила странная метаморфоза: сначала полетел в сторону парик, затем быстрым движением она сорвала с липа полупрозрачную маску. Темно-синие глаза вдруг стали бесцветными и холодными. В руке она (или теперь уже – он) сжимала бластер наподобие того, что лежал у меня в рюкзаке. Еще секунда, и Бланцетти окончательно превратилась в Шварца – гомоида, которого я назвал Блондином. От тяжелых испарений резь в глазах стала невыносимой, я тер их без устали и, наверное, походил на человека, который, завидев впервые гомоида, не верит свои глазам.
– Черт, я должен был сообразить… – вырвалось у меня. . – Вы правы, еще немного – и эта дура выдала бы меня с головой, – усмехнулся гомоид.
– Кто вы, наконец, и что вам нужно? – взвизгнул фальцетом Абметов.
– Кто я – вы знаете. Поэтому вы оба сейчас умрете. Вопрос ровно один – с кого из вас начать! – небрежно бросил ему гомоид.
– Послушайте, Шварц…
– Не называйте меня так. Мое настоящее имя – Антрес, – прервал меня гомоид.
Странно, но я не чувствовал ни ненависти, ни страха – только безграничное удивление, будто оружие держало в руках не мыслящее существо, а компьютер, у которого внезапно отросли конечности.
– Хорошо, Антрес так Антрес. Убить нас вы всегда успеете, но скажите, черт побери, зачем, зачем вы это делаете?! – Мой голос сорвался на крик. – Зачем вы уничтожаете всех направо и налево? В чем провинился ваш создатель, профессор Франкенберг? А Перк и его жена – чем они-то вам не угодили? А безобидный торговец?
– Ну, ну, – ухмыльнулся Шварц-Антрес, – не надо все валить в одну кучу. Торговца я не убивал, да и убийство Перка – не моя работа, хотя если бы жена не выкинула его из окна, то мне самому пришлось бы сделать что-нибудь подобное. Кстати, а с чего вы взяли, что она попросту не покончила с собой?
Вопрос гомоида подарил мне еще одну минуту жизни. Я ответил:
– На экране ее компьютера остался текст «Я никого не убивала». Его написала Бланцетти, которой вы стали сразу после убийства Эммы Перк. Ей не хотелось отвечать за ваши преступления, она как бы отводила обвинения от себя и одновременно намекала на вас – свою вторую половину, свое второе "Я". Она помешала вам убить и ребенка – вы бы разделались и с ним, как с возможным свидетелем. Потом все сочли бы, что помешавшаяся Эмма Перк убила сначала мужа, затем сына, и после этого ей уж ничего не оставалось, как покончить с собой.
– Да, все так и было, – согласился он, – Бланцетти все время норовила помешать мне исполнить мой замысел. Но я ее одолел, так же как и всех остальных, и в первую очередь – Франкенберга!
– Не обольщайтесь, – перебил я его, – Франкенберг сам позволил вам себя убить – и я тому свидетель. Он сказал мне: «Всякий творец мечтает о том, чтобы его творения его пережили». До меня тогда не дошло, что слова его надо понимать буквально: Франкенберг дает себя убить своему же детищу. Он знал, что и вы недолго проживете.
– Это мы еще посмотрим, – осклабился гомоид, – но раз уж у нас зашла речь о творцах и творениях, то говорите, откуда вы узнали о проекте «Гномы»? Ведь все материалы о нашем происхождении я уничтожил.
– Считайте, что я узнал о гномах от Перка.
– Ну да, на Перка теперь можно все свалить… После того как я разделаюсь с вами, надо будет еще раз просмотреть накопители. Но это – потом. Живые свидетели гораздо опаснее всяких там накопителей. А через несколько секунд я останусь единственным живым свидетелем и, одновременно, единственным удачным творением гениального Франкенберга. Не бойтесь, это не будет больно… – С этими словами он нацелил бластер на Абметова.
Гомоид сам предоставил мне возможность действовать.
– Подожди, – сказал я уже спокойнее, – ты ошибаешься, кроме тебя остался еще один гомоид.
– Вранье! – ответил он, но бластер опустил. – Четвертый гомоид?! Не может быть!
– Может! Франкенберг создал четырех гомоидов – он сам мне так сказал.
– Он прав? – спросил гомоид у Абметова. А ему-то откуда знать, подумал я. Абметов сообразил, что ему стоит подтвердить мои слова.
– Да, вас четверо, – дрожащим голосом ответил он. Гомоид не поверил:
– А доказательства у вас есть?
– Есть, – ответил я, стараясь изо всех сил сохранить твердость в голосе, – доказательства у меня есть, но сначала ответьте, ради чего вы убиваете?!
– Вы либо глупы, либо делаете вид, что не понимаете: пока живы те, кто знает, кто я такой, покоя мне не будет. На что я могу надеяться, если даже наш создатель нас предал.
– Предал?! – поразился я. – Но кому? Теперь настал черед удивиться гомоиду:
– Так вы не знаете? Ах, ну да, вы ведь думаете, что это я убил торговца…
Выстрела я не слышал – просто правая нога гомоида вдруг разделилась на две части – все, что ниже колена, осталось на земле, а гомоид продолжал стоять, с изумлением наблюдая, как кровь хлещет из обрубка. Словно вспомнив о нас, он снова поднял бластер, но второй выстрел, более точный, чем первый, рассек ему грудь. Гомоид покачнулся и посмотрел мне в глаза. Внутри все оборвалось – с неимоверной тоской на меня смотрела Бланцетти – это был ее взгляд, и бледно-зеленый цвет глаз не смог бы меня обмануть. Шварц заставил ее страдать вместо себя. Силясь обрести равновесие, она оперлась на рассеченное колено; я замер в оцепенении, а когда бросился, чтобы поддержать ее, то место, где она стояла, уже опустело. Мы не видели, как она падала, и не слышали крика. Всполошенные падением тела, пять или шесть птер-оркусов кружили какое-то время над жерлом воронки, но вскоре успокоились и они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55