Известно, что самые мелкие события порой приводят к значительным последствиям. Происшествие с вазой не относилось к разряду значительных. Просто красавица девушка пришлась по душе молодому человеку, а благодаря разбитой вазе девушка еще глубже запала ему в память.
— Я разбил вазу,— твердил Никола,— я причинил ей неприятность... ей...
Когда молодой человек начинает повторять слова «она», «ей», это означает, что появилась особа, которая если еще и не вполне завладела его сердцем, то грозит завладеть им.
— Она... она...
Во время работы в портняжной мастерской это слово не давало ему покоя. Он, собственно говоря, думал о вазе. Никола зарабатывал столько, что мог ежемесячно откладывать десять куруш, то есть два франка. У него накопилось уже около двадцати франков. Эти деньги Никола предназначил на покупку приличной одежды.
«Э... с одеждой... придется повременить,— говорил он себе.— А вот вазу купить надо».
Разбитая ваза все время стояла у него перед глазами, и он был уверен, что найдет такую в посудной лавке. В полдень хозяин отпускал портных на один час. Никола воспользовался этим, чтобы отправиться в лавку.
— Есть у вас ваза для варенья? Купец смерил его взглядом и спросил:
— Ты для себя покупаешь?
— Нет, я разбил чужую вазу и теперь должен купить новую.
— Какую?
— Какую?.. красивую.
Купец показал ему простую стеклянную вазу.
— Нет, не то,— сказал Никола.
Купец показал цветные: зеленую, голубую, розовую,— но Никола все повторял: «Нет, не то».
— Может, ты хочешь граненую или хрустальную? — с, досадой спросил его торговец.
— Должно быть, хрустальную,— отвечал Никола.
— А сколько у тебя денег?
— Пятьдесят куруш.
— Так ступай принеси еще пятьдесят, тогда потолкуем.
В других лавках повторилась та же история. Один купец показал ему вазу, очень похожую на разбитую, и запросил шестьдесят пять куруш. Может быть, купец и уступил бы, но Никола не был уверен, точно ли та ваза была такая же, и поэтому не решился ее купить.
История с вазой очень беспокоила Николу. Он сожалел, что не захватил с собой осколки. Он ходил понурив голову и все думал о разбитой вазе и о девушке. Такая задумчивость к добру не приводит. В ближайшее воскресенье, когда Никола сидел в читальне, пришел Стоян. Усевшись около Николы, он спросил его на ухо:
— Ты был у Станко?
— Ах нет, позабыл!
— Вот видишь!
— Право, не знаю, что со мной случилось. Совсем забыл.
— Ведь вчера была суббота?
— Да, суббота. Суббота, среда... среда, суббота... Я ходил в среду, но зря, а о субботе забыл. Пойду сегодня вечером.
— Застанешь ли ты его дома?
— Не понимаю, как я мог забыть...— Затем, понизив голос, он спросил:— Как Иленка?
— Что? — с удивлением спросил Стоян.
— Она не сердится на меня?
— За что?
— Да за эту проклятую вазу!
— Что ты!..— успокоил его Стоян.
Никола вздохнул и через некоторое время снова спросил:
— А можно ее видеть?
— Почему же нет?
«Чудесно... чудесно...» — повторял про себя Никола.
И спустя несколько минут вышел из читальни и направился к дому хаджи Христо. Войдя во двор, он остановился в нерешительности, не зная, что предпринять, чтобы увидеть девушку. К счастью, вышла служанка, и он попросил ее вызвать Иленку.
— Зачем тебе? — спросила служанка.
— Мне надо с ней поговорить. — О чем?
— О хрустальной вазе.
— Ступай вот туда,—сказала она,—а я пойду ей скажу.
Комната, в которую он вошел, была обставлена диванами, но в ней не было никаких украшений. Это был мусафирлык, куда приходили посетители, не имевшие особо важных дел с хаджи. Здесь же хаджи Христица, то есть жена хаджи Христо, принимала купцов и торговок. Это была своего рода приемная. Служанка подумала, что «коконица» (так прислуга, подражая задунайскому обычаю, называла Иленку) хочет поговорить с приказчиком из посудной лавки, и потому она провела Николу в эту комнату. Едва Никола успел сесть на диван, как появилась девушка. Он вскочил.
— А! — не то удивленно, не то вопросительно произнесла она.
— Я пришел...— начал он.
— Здравствуй!
— Я только на минуту, по делу...
— По какому?
— Вот, видишь ли,— запинался он,— эта ваза...
— Ваза? Уж не та ли, что ты разбил?
— Да, да! Я хочу спросить: есть ли у тебя еще одна такая же?
— Есть,— ответила она несколько удивленно.
— Точно такая же? — Точно такая же.
— Я бы хотел на нее посмотреть.
Иленка взглянула на него с удивлением, а потом сказала:
— Хорошо... подожди немного, вот я принесу тебе варенье и воду... тогда увидишь.
— Нет,— возразил Никола, протягивая руку.— Я не стану ни варенье есть, ни воду пить. Мне только хочется взглянуть на вазу, чтобы купить такую же.
— Так тебе понравилась эта ваза?
— Я не потому хочу ее купить, что она мне понравилась.
— А почему же?
— Чтоб тебе убытку не было. Если разбил — значит, должен купить другую.
— Что это ты придумал? — возразила Иленка.— Вот еще!
— Ведь я ее разбил.
— Да ведь ты не один разбил ее.
— Как так?
— Вместе со мной... Ты и я, мы оба вместе...
—Ты и я, мы оба вместе! — повторил молодой человек, как бы пораженный сочетанием этих слов. — Разбили,— докончила Иленка.
— О нет! — запротестовал Никола.
— Разве я не должна была предостеречь тебя, видя, как ты поднял вазу вместе с ложечкой? Я даже больше тебя виновата.
— Э,— откликнулся Никола недоверчиво.— Это пустяки... Я разбил, и я должен купить другую. Это будет справедливо. Это мой долг.
— Долг? — повторила девушка серьезно.— У тебя и без того есть долг. Служи Болгарии, вот это будет правильно.
— А! — воскликнул Никола.— С чего ты вздумала говорить мне об этом?
— Стоян рассказывал нам о тебе, говорил о твоем прошлом и о том, какой избрал ты себе путь. Так вот мне и кажется, что ты не должен забивать себе голову этой вазой. Что такое ваза в сравнении с родиной?
— Верно, верно,— повторял Никола, глядя на Илен-ку загоревшимися глазами.
— О вазе ты забудь.
— Забыть-то забуду, но...
— Что такое? — спросила она спокойно. — О тебе не забуду...
Девушка опустила глаза, помолчала, потом сказала смущенно:
— Разве я больше вазы стою в сравнении с родиной?
— Ты... в сравнении с родиной? не... знаю, не знаю.
— За родную землю ты должен жизнь отдать, если ты настоящий болгарин.
— А за тебя я разве не отдал бы жизнь?
— Болгарин не должен так говорить,— сказала девушка и хотела было уйти.
— Постой,— остановил ее Никола. Она остановилась и обернулась.
— О вазе я забуду... о тебе тоже постараюсь забыть, но... не знаю, смогу ли. Попробую. Дороже тебя для меня одна Болгария... Посмотрим, что будет... А пока... знаешь что... э! — Он махнул рукой, будто отгонял от себя какую-то мысль: — Нет... прощай!
— Прощай,— отвечала Иленка.
Иленка быстро ушла из мусафирлыка наверх и, спрятавшись за занавеской, смотрела в окно на Николу, который поспешно удалился со двора. Он мчался, как пришпоренная лошадь, которую всадник пустил вскачь. Если бы на пути его оказался ров, он бы перескочил через него, если бы встретился забор — перепрыгнул бы, встретился бы турок, опрокинул бы. К счастью, по пути не было ни рва, ни забора, ни турка. Только вбежав в читальню, Никола пришел в себя.
— Какого черта я так бежал? — спросил он себя.
В читальне смотрели на него с удивлением. Он был красен как рак и задыхался.
— Набегался? — спросил его сосед,
— Я не бегал,— ответил Никола.
— Тяжести, что ли, таскал?
— Нет.
- Так чего же ты пыхтишь, как кузнечный мех, и почему такой красный?
— Ах! — вздохнул Никола.
— Ведь на дворе не очень жарко?
— А мне жарко.
— Лихорадка, что ли, у тебя?
— Нет!.. так что-то...
— Сходи к знахарке! Она заговорит твою хворь. Никола только рукой махнул и попытался отвлечься чтением. Он читал одну газету за другой, но решительно ничего не понимал. Буквы, слова и строки прыгали перед глазами, не вызывая никаких представлений. Читал он совершенно механически, а потом принялся смотреть по сторонам, словно разыскивая кого-то. Он и в самом деле искал Стояла, но того не было.
«Должно быть, домой ушел»,— подумал Никола. Он машинально встал и отправился бесцельно бродить по городу.
Теперь он уже не спешил. Он шел медленно, уступая всем дорогу, шел куда глаза глядят. В конце концов его остановила естественная преграда — он оказался у края пропасти. Подняв голову, он увидел Дунай, а за Дунаем — необъятную долину, напоминавшую зеленое море. Вдали блестели какие-то точки, на которые Никола не обратил внимания. Он смотрел перед собой, но ничего не видел. Он сел на краю пропасти, поджав по-турецки ноги и подперев голову руками. В таком положении он оставался целый час, а может быть, и больше. Казалось, он о чем-то думал, но если бы кто-нибудь спросил его: «О чем?» — он не смог бы ответить. В воображении его рисовались какие-то туманные картины, ему что-то мерещилось, словно во сне видел он Болгарию, которая представала перед ним в облике прекрасной белокурой девушки, похожей на Иленку Христо. Мало-помалу мысли его пришли в порядок, и он наконец смог выразить свои чувства в следующих словах:
— Если бы она (Иленка или Болгария?) приказала мне прыгнуть с этого обрыва в Дунай,— я прыгнул бы,
Он вздохнул.
Между тем с того места, где сидел Никола, прыгнуть в Дунай было невозможно, ибо обрыв кончался по крайней мере шагах в шестидесяти от берега. Такого прыжка не мог бы совершить даже самый искусный гимнаст. На подобный прыжок может отважиться лишь любящее сердце, не знающее никаких преград. Как бы там ни было, безрассудные порывы доказывали, что этот бывший пастух, ставший портным, самоучка, человек как будто трезвый, самостоятельно пробивающий себе дорогу в жизни, был идеалистом и, что еще хуже, романтиком.
О родина! Ко всем ревнуешь ты, Любовь к тебе вовеки не увянет. Роняешь в пропасть белые цветы И молвишь: тот, кто любит, их достанет.
Никола заметил вдали длинную вереницу летящих лебедей. Белая полоска резко выделялась на голубом небосклоне. Вытянувшись в ряд, словно шеренга солдат, лебеди летели высоко в небе, не «как медленный поток слякоти болотной», а светлой изгибающейся лентой. Казалось, что два широких крыла распростерлись в воздухе. Никола не сводил глаз с птиц и вдруг воскликнул:
— О лебеди, лебеди! Если б я был среди вас!
И как это пришло ему в голову? Видимо, рассеянные до сих пор мысли юноши приняли наконец какое-то определенное направление. Если бы он мог полететь вместе с лебедями, он указал бы им путь не на зеленые болота, а на Царьград, прямо во дворец султана... Вот султан прогуливается по саду. Лебеди прилетают и внезапно нападают на него громадной десятитысячной стаей. В то время царствовал Абдул-Азис, заслуживший известность лишь своим пучеглазием да еще тем, что, будучи наследником, любил для забавы отрубать головы индюкам. По словам покойного Садык-паши, он был великим человеком. Тем не менее внезапная атака десяти тысяч лебедей поставила бы его в затруднительное положение.
— О лебеди, лебеди! — взывал Никола.
И в самом деле, что сделал бы великий султан, если бы каждый лебедь ущипнул его? Он, конечно, стал бы защищаться, рубил бы им головы, но это ему бы не помогло, и в конце концов он бы воскликнул: «Аман, аман!
Чего вы, лебеди, от меня хотите?» Тогда выступил бы Никола с готовым фирманом в руке и сказал бы:
«Либо подпиши эту бумагу, либо тебя заклюют лебеди».
При такой альтернативе султан, разумеется, подписал бы бумагу, а фирман заключал бы приказ всем патам, каймаканам, мудирам и всем вообще штатским и военным чинам немедленно убраться из Болгарии. Вот о чем мечтал молодой человек. Впрочем, это было только начало. Затем на сцену выступила бы Иленка. Никола с фирманом в руке стал бы перед ней на колени и сказал:
«Вот видишь! Это я совершил... Я нашел союзников среди птиц...».
— О лебеди, лебеди! — восклицал он, видя, как белая лента падает вниз, на придунайские болота.
Вдруг юноша очнулся. Кто-то спрашивал его:
— Что ты здесь делаешь?
Он оглянулся. Рядом с ним стояла женщина, которая остановилась, проходя мимо. Эту женщину он уже где-то встречал.
Никола посмотрел на нее и ответил:
— Да так, сижу...
— Не сиди здесь, сынок.
— Почему? — спросил он.
— Это нехорошее место: голова может закружиться... У тебя голова еще не закружилась?
— Нет,— отвечал Никола,, удивленный таким вопросом.
— Ты вот лебедей звал... чего тебе от них надо? Этот вопрос смутил нашего героя.
— Гм...— продолжала женщина.— Оставь лебедей в покое... Ничего ты у них не выпросишь.
— Я ни о чем не прошу.
— Ты звал их, как звал бы, к примеру, меня: «Баба Мокра!» — сказала женщина.— Оставь их в покое... и не сиди здесь... Разве тебе нечего делать?
— Мне... нечего делать?
— Вот видишь... вечер наступает.
Старуха указала на небо. За горизонт уже опускался большой красный диск.
— Вот уж вечер,— повторила старуха,— день кончается, и дела пора кончать. Неужели ты еще не начал никакого дела?
Никола встал, взглянул на старуху и промолвил:
— Я, бабушка, служить начал.
— Вот видишь,— отвечала она.— Ступай же на свою службу. Не сиди здесь. Впрочем, если тебе дозволят...
Баба Мокра говорила с Николой тоном нравственного превосходства, который ему был приятен. Не отдавая себе отчета, он повиновался ей. Старуха осталась на берегу, а Никола ушел.
Сказав старухе, что он служит, Никола имел в виду служение Болгарии, о котором говорила ему Иленка. Этот-то памятный разговор с девушкой и придал его мыслям столь нелепое направление.
Нелепое, конечно, с точки зрения практической. Но разве есть хоть капля разума в том, что человечество прожило долгие века с верой в чудеса и во вмешательство потусторонних сил в обыденные людские дела. Ведь и человечество пережило пору младенчества, и оно создавало себе кумиры, в которые безгранично верило. Никола же не создавал себе никаких кумиров. Он просто мечтал: если бы «она» приказала ему — он бросился бы в пропасть; вот бы обратиться в лебедя и привезти ей султанский фирман. Он не верил в это. Он просто грезил наяву. Если бы старуха не помешала ему, он, быть может, провел бы на берегу всю ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35