Когда вводили этого парня, Аристархи-бей не смотрел на хаджи Христо, а между тем на этот раз глаза свидетеля загорелись. К величайшему своему удивлению, он узнал в этом парне третьего участника сходки, которого искал Аристархи-бей. Но следователь не обращал никакого внимания на торговца и с явным неудовольствием слушал доклад черкесов, которые рассказывали, что приведенный ими негодяй ходил из дома в дом.
— Так что же из этого?
— Ничего, — ответил один из черкесов, — негодяй этот ходил, ходил, ходил...
— А когда я спросил его, — прибавил второй черкес, —так он стал заикаться.
— Ты кто? — спросил Аристархи-бей у парня.
— Я б-б-б... бы-ыл т-т-там...
— А! заика! — заметил бей. — Ты откуда?
— Из Ккк... киш... иии.— Он насилу выговорил: «Из Кишли».
— Ты что, пастух?
— Д-д... да.
— Гоните его вон! — приказал Аристархи-бей и стал ругать черкесов: — Не приводите ко мне таких людей, с которыми только время теряешь... У меня и без того работы много... Вам ведь ясно сказано: ловите подозрительных... А какой же это подозрительный?
— Он необыкновенный, — начал один из черкесов.
— Когда он начал заикаться, я ухватился за шашку и хотел отрубить ему голову.
— Такая голова гроша ломаного не стоит, — сказал бей.
— Мы нашли при нем двадцать семь куруш, — заметил второй черкес.
— Гм, — пробормотал бей и усмехнулся.
— А еще вот что, — продолжал черкес, вынимая из-за пазухи сложенный лист, и подал его бею. Тот взглянул на бумагу и спросил черкесов:
— Это вы нашли у него?
— Да, у него.
— Гайда! — крикнул следователь заптиям,— бегите приведите мне этого пастуха.
Заптии выбежали, а Аристархи-бей показал переводчикам бумагу и сказал:
— Это прокламация, призывающая к организации шаек, называемых четами. Как видите, процесс усложняется, но вместе с тем и разъясняется... Теперь в наших руках агент тайного правительства.
— Эфенди, — начал было хаджи Христо.
— А... тебе домой хочется, — перебил его следователь. — Я задержал тебя как свидетеля того, что мы не применяем при допросах никаких насилий. Ты, впрочем, и сам испытал мягкость нашего обращения, хотя против тебя были весьма сильные улики. Теперь ступай с богом.
Представители иностранных консульств одобрительно покачивали головами. Они ждали, когда приведут агента тайного правительства.
Наконец заптии возвратились. Они приходили один
за другим, но тайного агента с ними не было. Каждый докладывал одно и то же: заговорщика видели, когда он выходил из конака... вышел и исчез. Один из заптии даже заметил:
— Ищи теперь ветра в поле!
— Рущук не поле, а пастух не ветер,— ответил ему Аристархи-бей.
Все согласились, что следователь прав. Агент, однако, исчез. Заптии бросились на улицы, но нигде его не нашли. «Чудеса, да и только», — говорили они. Между тем ничего чудесного здесь не было. Когда следователь приказал отпустить пастуха, не зная еще о найденной при нем прокламации, тот постарался как можно скорее скрыться. В турецких городах это не особенно трудно. В нескольких десятках шагов от конака, в конце небольшой улицы, стояла старая каменная ограда. В ней было отверстие, через которое обычно лазили собаки. Наш пастух юркнул туда и вскоре услышал голоса выбежавших из конака заптии:
— Куда негодяй ушел?
Если бы кто-нибудь из заптии заметил дыру в ограде, он бы, конечно, увидел и беглеца, но все хранители порядка разбежались в разные стороны. Пастух подождал, пока заптии вернулись, вылез из своего убежища и преспокойно отправился в город, стараясь идти по самым оживленным улицам. На площади находилась лавка Мокры. Сначала он осторожно заглянул туда, потом смело вошел и направился к хозяйке.
— Это я, Мокра.
— Здравствуй, сынок,— отвечала старуха.
— Черкесы поймали меня и привели... Но я убежал...
— Слава богу, что тебе удалось украсть у турок свою голову. За такое воровство господь тебя не накажет. Впрочем, не тот вор, кто ворует, а тот, кто ворованное скрыть не умеет.
— Я о том и хлопочу, чтобы как-нибудь укрыть свою голову.
— Слыхал, что здесь делается?
— Слыхал кое-что. Говорят, за Стояна тысяча куруш обещана: он одного турка удавил, а другого застрелил. Я, к сожалению, ни того, ни другого не сделал.
— Гм... что поделаешь! Каждому свое. Впрочем, не в том дело... Надо тебе спрятаться.
— Зачем? Разве против меня есть какие нибудь улики?
— Дело в том, что турки перерыли весь город. Всех хватают и сажают под арест. Если они узнают, что ты несколько месяцев где-то пропадал, не миновать тебе тюрьмы. Тебе необходимо на время исчезнуть. Потом вернешься.
— Исчезнуть не трудно, только бы до колодца добраться.
— Петра сейчас нет. Он вернется через несколько дней.
— А пока что мне делать?
— Ложись вон там за мешками. В полдень я уйду и запру лавку, а через час вернусь и отведу тебя.
Ждать оставалось недолго. Мокра ушла и вскоре вернулась с узелком, который бросила за мешки.
— На вот, сбрасывай свои лохмотья, переодевайся и ступай домой.
В узелке оказался полный женский костюм. Это несколько удивило молодого человека, но он, не колеблясь, переоделся. Мокра повязала ему яшмак так ловко, что он совершенно закрыл усы, и сказала: «Ступай». Никому из встречных не могло бы прийти в голову, что в женском платье идет тот самый человек, которого утром черкесы вели как собаку на аркане. Никола беспрепятственно прошел несколько улиц, свернул в болгарский квартал и вошел в дом Мокры. У порога его поджидала Анка.
— Иди, — сказала она.
Наверху девушка остановилась и тихонько сказала:
— Я тебя оставлю в гостиной, а сама постараюсь поскорее выпроводить Иленку, — она только что ко мне пришла.
— Иленку хаджи Христо?
— Да, дочь хаджи Христо.
— Так чем же она мешает? Ведь она не выдаст?
— Ты думаешь?
— Она мне нисколько не мешает, напротив... Веди меня к ней. Любопытно, узнает ли она меня.
Анка пошла вперед и вскоре привела молодого человека в свою комнату. Здесь на диване сидела Иленка. Приход незнакомой женщины не удивил ее, но был ей неприятен. Ей так хотелось отвести душу в дружеской беседе с Анкой... Она отодвинулась в угол и насупилась.
Незнакомка присела на край дивана, где сидела Иленка. Сначала все молчали, наконец Анка, кусая губы, спросила Иленку:
— Ты уже кончила вышивать платок?
— Нет, я только начала, — сухо ответила Иленка.
— А я начала занавески.
— К каким окнам?
— В гостиную.
— Я тоже думала о занавесках, но...
— А я думаю туфли вышивать, — заговорила незнакомка.
Услышав этот голос, Иленка вздрогнула. Она стала всматриваться в лицо сидящей напротив женщины, и взгляд ее выразил удивление и ужас, словно перед нею был не человек, а призрак. Девушка сдвинула брови, сморщила лоб и наконец посмотрела на Анку, которая отвернулась, зажимая платком рот, чтобы удержаться от душившего ее смеха. Тут Иленка заметила, что из-под яшмака незнакомки выглянул короткий ус.
— А я думала... — начала незнакомка.
— Ах! — крикнула Иленка, невольно подаваясь вперед.
— А я... — снова начала незнакомка.
— Ты!.. ты... — перебила Иленка. — Ты... Никола!.. Никола сдвинул яшмак и хотел снять его совсем, но
Иленка не дала ему это сделать. Она взяла его за обе руки и смотрела ему в глаза. Лицо ее сияло от радости, из глаз текли слезы!
— Ты... ты... — повторяла она.
— Я думал о тебе, — сказал Никола.
— А я о тебе разве нет? — отвечала. Иленка.— Ах, как ты хорошо сделал, что пришел теперь! — Она сделала ударение на слово «теперь». — Мне так грустно. Мне так тяжело, — жаловалась девушка.
Вероятно, благодаря одежде Николы Иленка стала смелее. Она подошла к нему и подала руку. Ее смех, слезы, печаль привели Николу в состояние такого восторга, что ему хотелось лишь «смотреть, смотреть-, смотреть, целовать, целовать, целовать». Никола не знал, почему Иленка так разволновалась, и приписывал это своему присутствию. Не мудрено поэтому, что чувство его достигло такой напряженности, благодарность его переполняла. Он готоз был без колебания пойти в огонь ради
этой девушки, которая была так искренна. Никола весь пылал. Он смотрел на Иленку, держал ее руку и молчал, не будучи в состоянии выразить словами то, что переполняло его сердце. Он переживал' что-то новое, неизвестное. Прежде Иленка ему очень нравилась, гораздо больше всех других девушек, которых он когда-либо встречал. Она нравилась ему, как нечто прекрасное, восхитительное, желанное, но все же столь отдаленное, что он даже не смел мечтать о ней, разве только так, как на берегу Дуная, когда он смотрел на лебедей, желая превратиться в птицу.
Иленка, дочь хаджи Христо, богачка... И вот она рядом с ним, улыбается, плачет, жалуется. Вдруг у Николы мелькнула мысль: «Чего же она горюет, если я здесь!» — и он заговорил:
— Не грусти... ведь я здесь... Вот я и пришел... Слава богу, мне удалось уйти от черкесов. Ведь они поймали меня и вели на аркане... прямо к следователю. Я там видел хаджи Христо...
— Ты видел его? — с ужасом спросила Иленка.
— Да, видел. Хаджи Христо сидел на диване рядом с Аристархи-беем.
— А он тебя видел?
— Видел, но не узнал.
— Ах, — вздохнула она с облегчением... — Я и сама тебя не узнала. Но горе тебе, если он тебя узнает... Так уходи же... уходи... Не оставайся здесь ни минуты... отправляйся в Румынию. Подожди только, я сбегаю домой и принесу тебе все мои дукаты, алмазы и жемчуга, чтобы ты не испытал нужды на чужбине... Подожди немного, я сейчас же вернусь...— С этими словами она отняла у Николы свою руку и встала.
Анка была немой свидетельницей встречи влюбленных. Сердце этой молодой девушки, намеревавшейся посвятить себя богу, наполнилось чувством умиления и радости, и она невольно стала думать о себе. Когда Иленка встала, Анка остановила ее.
— Не уходи, пожалуйста.
— Я сейчас вернусь.
— Нет, не уходи.
— Почему?
— Так, не уходи.
Она сама не могла бы объяснить, почему удерживает подругу, — просто ей не хотелось, чтоб оборвалась эта счастливая встреча. Анка без конца бы смотрела на влюбленных. .
— Ведь его надо скорее переправить в Румынию,— сказала Иленка, бросая взгляд на Николу.
— Петр приедет сегодня или завтра и отправит обоих.
— А пока Петр приедет?
— Не беспокойся. Там, где скрывается тот, найдется место и для Николы.
— О ком вы говорите? Кто это «тот»? — спросил Никола.
— Стоян.
— Стоян! — воскликнул Никола.
— Тсс... — остановила его Анка, вспомнив, что необходимо остерегаться прислуги и поскорее спрятать Николу в тайник. Она подошла к двери, выглянула, послушала, затем вернулась и отворила дверцу шкафа.
— Иленка, — сказала она, подымая предостерегающе палец, — смотри, никому ни слова!
— Анка, — ответила с упреком Иленка. — Ведь ты меня знаешь... Мокра была свидетелем... Мне хочется только убедиться, что он в безопасном месте.
— Что же ему может угрожать здесь?
— Мой отец! — прошептала она. — Что? — спросила Анка.
— Мой отец знает о тайнике.
— Так что же? Неужели он донесет?
— Господи! — воскликнула девушка в отчаянии.— Мой родной отец! Что же делать... Нет! — старалась она утешить себя. — Нет, отец не донесет... Нет, нет, он не донесет.
— Ведь он не знает... — заметила Анка.
— Если бы даже знал, если бы даже видел, он не донесет!
Водворение Николы в убежище прошло благополучно. Неожиданная встреча Николы со Стояном таила некоторую опасность: прислуга могла услышать громкие восклицания и догадаться, что в доме кто-то скрывается. Люди ведь любопытны, а языки длинны. Поэтому Мокра велела Анке предупредить Стояна о скором прибытии
Николы. Новость эта и обрадовала и опечалила Стояна. Он был рад, что Никола скрылся от турок, но ему было неприятно, что теперь Никола будет свидетелем его сви-даний с Анкой. Свидания с девушкой доставляли Стояну столько счастья, что одно только ожидание момента, когда лицо Анки появится в отверстии, сокращало время и облегчало пребывание в заточении. Но делать нечего. Стенка поднялась, вошел Никола в женском платье, и стенка снова опустилась. В эту минуту Стоян совершенно забыл об Анке. Пожав руку товарищу, он сказал:
— Добро пожаловать. Я тоже пробрался сюда в фе-реджии и яшмаке. Эге...— прибавил он,— на мне, однако, не было ни шальвар, ни папучей; ни туфель... Ты прямо настоящая женщина.
— Я прошел так через весь город.
— А я только через сад... от малинника к дому. Молодые люди поведали друг другу свои странствия.
Один из них пошел в сторону Видина, другой — в сторону Варны. Целью апостольства было пробудить болгар от пятивекового летаргического сна. Стоян и Никола рассказывали людям о четах, о свободе, о вооруженной борьбе за нее. Народ слушал, соглашался, кое-кто подхватывал слова и усваивал новые мысли, кое-где даже были организованы общества. Однако общее настроение хорошо характеризовалось приключением Стояна в доме Грождана. Стоян подробно рассказал об этом событии.
— Не знаю, право, что и думать,— сказал он грустно.— Грождан выслушал меня и как будто понял... Однако готов был допустить, чтобы жену его обесчестили. Не бросаем ли мы зерна на ветер?
— Но ведь ты задушил обидчика.
— Его должен был задушить Грождан. Пока все эти грожданы не почувствуют позора турецкого ига, надеяться не на что.
И Стоян глубоко вздохнул.
— Как же они почувствуют позор, если никто им на него не укажет? — возразил Никола.— А кто, кроме нас, может это сделать? Неужели мы отступим?
— Нет, нам отступать нельзя. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Я лучше всего понял свою задачу, когда наступил на грудь турку и сдавил ему горло. Хрип
его звучал для меня торжественным гимном Болгарии. Я не думал тогда ни о себе, ни о ком другом.
— Со мной,— вздохнул Никола,— ничего такого не было. Я обошел Добруджу, был в Тулче, в Бабадаге, в Варне, в Шумле, ходил по деревням и селам; никто меня не тронул. Только на обратном пути пристали ко мне черкесы, отняли деньги, последнюю прокламацию и повели, как собаку на аркане, в меджлис, где рядом с Ари-стархи-беем заседал хаджи Христо.
— Хаджи Христо в меджлисе? — удивился Стоян. — Что же тут удивительного?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35