мне — потому что я стар, тебе — потому что ты молод. Видишь, как обстоят дела: состояние свое я, конечно, не возьму с собой в могилу. Вот мне и хочется отдать его кому-нибудь вместе с дочерью и быть уверенным, что оно не пропадет... А такую уверенность может дать только спокойствие.
Это был довольно ясный намек, из которого Петр мог понять, что хаджи Христо прочит его в женихи. Он промолчал, а хаджи Христо продолжал ораторствовать:
— Чтобы упрочить мой и твой покой, покой всех купцов, ремесленников и крестьян, а также всего нашего отечества, напиши это как можно лучше.
Петр выслушал, покачал головой и сказал:
— Если бы я даже хотел, я все равно не сумею.
— Ну! — удивился хаджи Христо.
— Да, не сумею.
— Не может быть!
— Кажется только, что не может быть, а между тем оно так и есть.
— Ведь ты умеешь писать.
— Да, я пишу по-болгарски, по-русски, по-немецки, по-французски, а вот по-турецки — не умею.
— Ничего! — воскликнул хаджи Христо.— Напиши по-французски, паша и султан поймут.
— Что же, это будет прошение лично от тебя?
— Нет, от всего меджлиса.
— Разве меджлис поймет французское прошение? Этот вопрос несколько озадачил хаджи Христо, но он тотчас же ответил:
— Не важно, поймут они или не поймут. Я расскажу в чем дело и уверен, что все без исключения подпишут.
— Но я не умею писать прошения.
— Почему? — удивился хаджи Христо.— Прошения пишут вот так.— Он показал пальцем на ладони.
— Не всякий может писать прошения. Вели портному сшить сапоги, а сапожнику — штаны: сумеют ли они? Я ведь не учился прошения писать.
Последний аргумент убедил хаджи Христо. Он покачал головой, потер лоб и спросил:
— Как же быть?
— Скажи на заседании все, что ты хочешь. Там есть китабджи, он и напишет все как следует по-турецки, и это будет гораздо лучше.
— Пожалуй, ты прав,— вздохнул хаджи Христе и стал доказывать необходимость предлагаемых им мер.
Он ссылался на сербскую войну, на известия о намерениях России и наконец на процесс, который завершился смертью Станка.
— Я слышал,— заметил Петр,— что Станко не казнили бы, если б не узнали про какую-то сходку.
— Ну да, про сходку в моем саду.
— Как же про нее узнали?
— Я рассказал... Там был Станко, Стоян и еще какой-то малый.
— Как же это у тебя, хаджи Христо, хватило совести выдать их? — упрекнул Петр хаджи Христо.
— Как хватило совести?.. Им совесть позволила собираться в моем саду, а моя совесть должна была помешать мне их выдать! Меня ведь самого обвиняли в том, что я соучастник Стояна. Если б я их не выдал, то так и остался бы обвиняемым и попал бы в Акру.
Петр принял к сведению это наивное объяснение и не пытался возражать.
Хаджи Христо посидел еще, поговорил и наконец распрощался. Вскоре после его ухода пришла Иленка. Она теперь часто, иногда по нескольку раз в день, заходила в дом Мокры, чтобы узнать про «них». «Они» — это значило: Стоян и Никола. Сначала вести были неопределенные. А потом стало точно известно, что молодые люди добрались благополучно...
Петр намеревался поехать в Бухарест, но не слишком торопился, желая обставить свою поездку так, чтобы она не вызывала подозрений со стороны властей. Об этом-то путешествии он и говорил теперь с Иленкой.
— Когда же наконец? — спросила девушка.
— Как только будет возможно,
— Вот уже две недели я слышу такой ответ.
— Неужели ты хочешь, чтоб турки арестовали меня, когда я вернусь?
— Ах, нет! — воскликнула Иленка.
— Потерпи немного,— уговаривал Петр.
— Хорошо, постараюсь, постараюсь.
Пока Иленка закалялась в терпении, отец ее выступил со своим предложением на заседании меджлиса. Турки очень удивились, когда он потребовал слова. Они переглянулись, пожали плечами, а один сказал:
— Если райя начнет говорить, то нам незачем ходить в совет.
Но чиновник, который вел заседание вместо паши5 дал хаджи Христо слово.
— Что же ты нам скажешь?
— Я хочу сказать,— начал хаджи Христо,— что причина всех бед, которые свалились на нас в последнее время,— просвещение.
— Ну и что же? — спросил председатель.,
— К чему нам школы, читальни, книги и газеты? — Машалла, машалла! —одобрили турки.
— К чему нам люди а-ла франка?
— Верно, верно сказано!
— Напишем падишаху — да продлит бог его жизнь!— и поднесем ему адрес, где будет сказано, что мы, верноподданные слуги его, нижайше просим, чтобы он изволил приказать: все школы и библиотеки закрыть, все книги сжечь и запретил посылать детей наших за границу. Таким образом к нам вернется спокойствие, которым мы наслаждались все время, пока не заразились просвещением... Как только к нам пришла эта зараза, так и начались наши бедствия... Пусть китабджи изложит все это в прошении, а мы приложим свои печати и пойдем с ним к паше, чтобы он переслал наш адрес падишаху. Пусть нас, несчастных райя, счастливейший, могущественнейший, мудрейший, светлейший, великодушнейший падишах спасет от просвещения, как наседка защищает своих цыплят от ястреба!
— Машалла, машалла! — одобрили турки.
— Верно, правильно говорит,— вторили им и евреи и христиане.
Ввиду всеобщего одобрения проекта оставалось только поручить китабджи составить адрес. Только один турок остался недоволен тем, что такой хороший проект был предложен христианином, а не турком. Поэтому он предложил запретить райя выступать с предложениями. Но председатель вступился за хаджи Христо.
— Чем же он виноват,— заявил председатель,— если ему пришла в голову хорошая идея?
Но турок не унимался.
— Если б он изложил мне свою мысль, я бы кое-что прибавил, и все было бы мое.
— Что же ты прибавил бы?
— Я прибавил бы, что надо просить падишаха, да соизволит он повелеть, чтобы всем райя, которые осмелятся говорить иначе., чем по-турецки, отрезали языки. Если бы райя говорили только по-турецки, тогда и школы были бы ненужны, и книг никто не читал бы, и за границу не ездил бы. Я еще вот что хотел предложить,— прибавил оратор, несколько подумав,— я бы всем неверным вырезал языки. Человек и без языка может работать и подати платить. Тогда станет спокойно, дети их будут учиться говорить по-турецки, и когда нынешнее поколение вымрет, во всей Турции останется один турецкий язык.
— Гм... это было бы недурно,— заметил председатель,
— Да, недурно,— подтвердил один из турок, а за ним еще несколько. Но вдруг кто-то возразил:
— Как же это языки отрезать? Ведь это трудно.
— Нет, легко,— настаивал автор предложения.— Стоит только послать в каждую область по отряду войска: пусть солдаты ходят из деревни в деревню, вырезают языки и бросают псам.
Завязался оживленный спор, в котором христиане и евреи участия не принимали. Предложение не было поставлено на голосование. Между тем китабджи написал адрес, члены совета приложили свои печати и передали председателю для вручения паше.
Заседание это осталось памятным, потому что райя осмелился выступить с предложением.
Хаджи Христо был доволен: он выступил на публичном заседании, исполнил свой патриотический долг. Он свое дело сделал, а остальное его не касается.
Несколько дней спустя Петр получил приглашение явиться к паше. Тот принял его радушно и показал бумагу, снабженную множеством печатей.
— Я тут ни при чем, ваше превосходительство.
— Но содержание бумаги тебе известно?
— Известно. Автор оказал мне честь, предложив написать адрес.
— И ты, конечно, отказался? — Разумеется.
— Ты очень обязал бы меня, если б отсоветовал ему эту затею.
— Жаль, не догадался, а то сделал бы попытку.
— А ты разве не пытался?
— И не думал.
— Но ведь тебе было неприятно видеть, что один из самых уважаемых твоих сограждан предлагает такую колоссальную глупость.
— Нет. Глупость — одна из привилегий почтенных людей.
— Я вижу, любезный доктор, что ты очень ядовит,,— заметил паша.— Из-за этого я нажил кучу хлопот.
— Каким образом?
— Глупость хаджи Христо заразила весь меджлис и скомпрометировала все здешние светила. Скомпрометирован и я, так как теперь невозможно спрятать бумагу под сукно. Придется послать ее в Константинополь, а там узнают, что во вверенном мне крае выборное представительство состоит из одних дураков. Ведь все подписавшиеся принадлежат к местной знати. Дай только им волю, и они будут переходить от одной глупости к другой. Слышал ли ты, доктор, о языках?
— Нет, ваше превосходительство,— отвечал Петр. Паша рассказал о предложении и пояснил:
— Проект этот провалился, но, надо полагать, воскреснет в ином виде... Мусульмане чрезвычайно раздражены против христиан, так что они непременно постараются придумать какую-нибудь менее радикальную, но не менее грозную меру.-
— Да! — вздохнул Петр.
— Так вот,— продолжал паша,— я пригласил тебя, любезный доктор, потому что хочу просить тебя об одолжении.
— Готов к услугам, ваше превосходительство.
— Согласен ли ты поехать в Бухарест?
— Извольте.
— И повидать там членов комитета.
— Как?
— Ведь ты находишься в хороших отношениях с членами комитета?
— Не в плохих.
— Мне хочется дать тебе к ним поручение... Ты согласен?
- Если только исполнение этого поручения будет в моих силах.
— Мне нужно, чтобы ты передал комитету в точности мои слова, и так, чтобы тебе поверили.
— Это я могу выполнить.
— Меня уведомили, что комитет готовится поднять восстание... Передай им мой совет: пусть они оставят эту мысль... Пусть себе организуют болгарские легионы в Сербии, пусть забавляются воззваниями и манифестами, пусть ищут политических или дипломатических союзов, но пусть не пытаются вызвать восстание в Болгарии. В противном случае,—паша стал серьезен и отчеканивал каждое слово,— они вынудят правительство прибегнуть к самым решительным мерам... В каждый пункт, где только появятся какие-либо признаки восстания, мы пошлем черкесов и башибузуков и позволим им купаться в крови.
Когда паша произносил последние слова, глаза его загорелись, как у хищного зверя. Из-под оболочки цивилизованного европейца выглянул тигр.
Петр молча смотрел на него.
Паша опомнился, притушил хищный блеск в глазах и спросил:
— Согласен ли ты исполнить мою просьбу?
— С удовольствием, ваше превосходительство.
— Я не требую, чтобы ты вступал с ними в переговоры. Я только прошу тебя предупредить этих господ, что решение мое непоколебимо и будет в точности приведено в исполнение... Так пусть они сжалятся над бедным народом, защитниками которого себя называют. Пусть их забавляются себе в Сербии, организуют там болгарские легионы и пишут воззвания и прокламации, это будет и умнее и великодушнее... Передай им это, любезный доктор, не от себя, а от меня... Кажется, я ничего невозможного от тебя не требую.
— Разумеется,— отвечал Петр.
— Вот все, что я хотел тебе сказать. Когда ты вернешься и пожелаешь посетить меня, я буду очень рад, но не стану расспрашивать тебя о результатах твоей миссии. Я не хочу, чтобы ты мог подумать, будто я желаю узнать от тебя какие-нибудь подробности о комитете. Я и без того получаю весьма точные сведения от товарищей этих господ.
Последние слова паши произвели на Петра угнетающее впечатление. Паша ясно намекал, что между членами комитета имеются шпионы, которые доносят правительству обо всех действиях и намерениях революционеров. Петр знал всех выдающихся патриотов и, возвращаясь от паши, перебирал их по порядку и о каждом говорил себе: «Это не он... нет, это невозможно»,— и все-таки никак не мог отделаться от сомнений и подозрений.
— Что нового? — спросила его мать, когда он вернулся из конака.
— Плохо дело, мама...— сказал Петр и передал ей весь разговор с пашой.
— Гм... гм...— бормотала старуха.
— Если между нами завелись изменники, тогда лучше, может, положиться на волю божию и на этот раз по крайней мере отказаться от деятельности.
— Не говори так, сынок! — возразила старуха.
— К чему же все это приведет?
— Знаешь, зачем он посылает тебя в Бухарест? — Он хочет их предостеречь.
— Нет!.. Он отлично понимает, что его предостережение не подействует: они ведь знают турок... Паша ничего нового не сказал... Турки не раз уже пускали в дело башибузуков и черкесов.
— Так чего же ему надо?
— Ты, сынок, еще не знаешь турок... Паша посылает тебя для того, чтоб ты повторил его последние слова. Ему хочется не предостеречь, а поселить среди них раздор... Услышат они слова паши, и каждый из них подумает о другом: «Это шпион» — понимаешь?
— Может быть, и так...— заметил Петр.
— Ты еще не знаешь турок... Я долго с ними жила и много из-за них перенесла... Они научили меня улыбаться, когда сердце надрывалось от горя... Ты говоришь: «Лучше положиться на волю божию...» Но ведь ты сам говорил мне, что деды наши и отцы пятьсот лет полагались на волю божию и ничего не дождались... А теперь... когда Сербия... Однако чего мне, бабе, вмешиваться в такие дела!.. Я уже двух сыновей потеряла, ты один у меня остался... Я не хочу, чтобы ты попался на удочку паши. Он хочет предостеречь комитет, а я предостерегаю тебя... Паша вот зачем все это придумал: он хотел сказать тебе, словно невзначай, что считает самым важным.
Петр задумался...
Теперь уже не было никакой надобности скрывать свое намерение поехать в Бухарест. Скоро узнали об этом и девушки...
— Едешь? — спросила Пленка.
— Еду,— отвечал Петр.
— Когда?
— Через час.
— Ах! — воскликнула она, собираясь уйти.— Успеть бы!
— И не говоришь мне: «С богом»?
— Скажу, когда вернусь,— отвечала девушка уже с порога.
— Что это с ней случилось? — спросил Петр Анку. Анка пожала плечами...
Петр принялся укладывать вещи. Он уложил платье, немного белья, обувь, туалетные принадлежности. Когда он уже закрывал чемодан, прибежала Иленка. Увидев Петра, она воскликнула: «Слава богу!» — и подала ему небольшой сверток. Петр взял в руки наспех сделанный пакетик, который тут же развернулся. Содержимое его
удивило Петра. Он вопросительно взглянул на девушку, которая покраснела и опустила глаза.
— Что это такое?
— Это... это...— бормотала девушка.
— Серьги, цепочки, кольца, дукаты, жемчуг,— перечислял Петр, рассматривая вещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35