Почему не на нашей стороне?
— В Рущуке слишком много турецких войск. Турок много, а нас мало. Здесь открытая местность и повсюду турецкие и черкесские посады. Народ здесь инертнее, чем там. Здесь нельзя начинать, а там, в горах, можно рассчитывать и на помощь гайдуков. Самые благоприятные сведения апостолы принесли с той стороны Балкан, а Стоян, Никола и другие — те, что ходили по придунай-ским землям, — не много успели. Вот, матушка, как обстоят дела.
— А насчет шпионов что слышно?
— Пустяки. Аристархи-бей нагнал их целые толпы, но их тотчас узнают. Шпионы знают только то, что известно всем. Вот донесли теперь о легионах, а ведь добровольцы едут туда совершенно открыто по железным дорогам.
Мокра не поняла слова «легионы», и Петр объяснил ей.
— Разве комитет одновременно готовит восстание на Балканах и собирает легионы?
— Легионы прикрывают восстание.
— Так нам надо ждать своей очереди?
— Да.
— Но ведь нельзя же в такое время сидеть сложа руки.
— Если бы мне удалось исполнить хоть половину того, что мне поручено, то и тогда я не имел бы ни минуты отдыха.
— Что же тебе поручили?
— Члены комитета просят уведомлять их об всех распоряжениях, которые приходят из Царьграда в конак, и обо всем, что конак доносит в Царьград и что предпринимает.
— В этом я тебе помогу.
— Через Аристархи-бея?
— Нет, он слишком дорого запросит. В конаке есть немало таких, которых можно купить за безделицу. Кроме того, у меня в лавке всегда найдется мастика, которая отлично развязывает языки. Можешь вполне положиться на меня. О чем надо узнавать?
— О шпионах.
— Хорошо. Это я узнаю от китабджи и чубукджи. Это уж мое дело. А еще что?
— Мне надо повидать механджи Пето из Кривены, чтобы передать ему поклон от сына и кстати поручение комитета. Необходимо провести людей из Румынии на Балканы. Механа Пето расположена как раз в таком месте, где легко можно переправиться через Дунай, сам же Пето показал во время последнего процесса, что он ладить с турками умеет.
— Пето? — задумалась старуха. — Лучше всего было бы поговорить с ним здесь, да он тяжел на подъем. Нечего делать, придется самой к нему съездить.
Стоян говорил, что можно положиться на его сестру,, что она и сама многое может сделать и отца уговорит,
— Девушка — это не надежно.
— А Иленка, мама?—напомнил Петр.
— Иленка другое дело. Таких не много сыщешь. Вот, когда все успокоится,— старуха устремила взгляд вверх,— я буду счастлива ввести ее в наш дом снохою.
— Ах, матушка! — воскликнул Петр.— Кажется, сердце ее уже занято, но не мною.
— Сердце девушки изменчиво, сынок мой, сегодня оно потянется к хорошему, а завтра к лучшему. Пока девушку не назовут женой, до тех пор она свободно может выбирать. Если бы ей пришлось выбирать между Стоя-ном и тобой...
— Я этого не допустил бы.
— Почему?
— Мне соперничать со Стояном? Это было бы подло, тем более что его здесь нет. Как! Он рискует жизнью, сражается за Болгарию, а я, словно вор, краду у него ту, чье сердце ему принадлежит.
— Все равно хаджи не отдаст Иленку Стояну, хоть озолоти тот его, а дочь по уши влюбись. И поэтому, если ты не пожелаешь завоевать ее сердце, дело может кон-
читься тем, что ни ты, ни он Иленку не получите, а отдадут ее бог весть кому. Тогда никто из вас троих доволен не будет.
Петр ничего не ответил матери, но слова Мокры его не убедили. Он не изменил своего отношения к Иленке, был с нею дружен, ровен, и только. Когда Иленка не обращала на него внимания, он смотрел на нее, и в эти минуты глаза его, подлинное зеркало души, выражали нечто большее, чем обыкновенную дружбу. Но он не позволял себе ни единым словом, ни единым движением выказать ей это «нечто большее». Он не обнаруживал своих чувств ни перед ней, ни перед кем бы то,ни было. Одна только мать составляла исключение. Но Мокре, занятой торговлей и политическими делами, некогда было думать о чувствах сына, к тому же Иленка очень редко заходила теперь к ним в дом, и лишь тогда, когда ни Петра, ни Мокры не было дома.
Мокра, под предлогом торговых дел, поехала в Систово, а на обратном пути остановилась в кривенской механе.
Там ничто не изменилось. Как и в момент прибытия милязима, этого ревностного турецкого офицера, погибшего при исполнении служебных обязанностей, в очаге тлели уголья, на полке стояла посуда, а в горнице дремал Пето. Он ждал гостей. Механджи не удивился при появлении Мокры, хотя это было нарушением обычая, ибо женщины не входят в кофейню. Но поскольку там, кроме него, никого не было, Пето спокойно ответил приветствием на приветствие женщины.
— Давно мы. не виделись,— начала Мокра.
— Не знаю даже, виделись ли мы когда-нибудь,— отвечал Пето, не глядя на вошедшую.
— А ну-ка, посмотри на меня. Взглянув на нее, Пето сказал:
— Да, правда, давненько мы не видались.
— Тебе поклон от сына. Глаза механджи заблестели.
— Он поехал в Сербию, вступил в легион, будет бойцом.
— Все это хорошо, лишь бы жив остался. Он свою жизнь ни в грош не ставит. Да что поделаешь, так и должно быть, раз он избрал себе такой путь.
— У меня есть к тебе от него поручение. Комитаджи
(Пето поморщился, услышав это слово) необходимо перебраться по этой дороге за Балканы. Ты должен им помочь.
— Гм... Раз это необходимо...
— Да, необходимо,— ответила Мокра.
— А нельзя ли пройти другим путем?
— Часть и пойдет другим путем, но некоторым придется пробраться здесь.
— А много их будет?
— Вначале прибудет один, сегодня или завтра,— и скроется в тростнике. Надо ждать его ночью сегодня, завтра, а может быть, и послезавтра.
— А я должен, как аист, стоять в тростнике? — Стоян сказал... твоя дочь...
— А!—подхватил Пето и крикнул:—Марийка! Вошла знакомая нам девушка и остановилась возле
Мокры, сидевшей на скамье.
— Слушай, что тебе Мокра будет говорить,— сказал ей отец.— Надо будет караулить в тростнике комитаджи.
Девушка посмотрела на Мокру и, услышав последние слова Пето, оживилась. Мокра рассказала ей в чем дело: надо дождаться, когда придет посланец комитета, узнать его по паролю, объясниться с ним также при помощи паролей и наконец вывести его из тростника. Все это надо делать очень осторожно, потому что турки усилили пограничную стражу и везде ходят патрули. Паролем будет служить кваканье лягушки и крик совы. Когда Мокра окончила свои объяснения, Пето сказал Марийке:
— Смотри же, хорошенько научись квакать лягушкой и кричать совой. Поняла?
Девушка кивнула.
— А теперь,— сказал Пето, обращаясь к Мокре,— ступай на ту половину, посиди там у огня, закуси, выпей кофе и расскажи моим женщинам про Стояна.
Усевшись перед очагом, Мокра рассказала, бабушке, матери и сестре все, что знала о молодом человеке, а потом стала беседовать со старухой, которая никак не могла понять, почему Стоян, по происхождению валах, бросил торговлю и, вместо того чтобы жить спокойно, деньги наживать да жениться, вмешивается в болгарские дела и бродит по всему свету. Больше всего сердило ее убийство милязима.
— За что он задушил милязима? С какой стати? Милязим обнимал булку?— Старуха пожала плечами.— Для чего же тогда булки на свете? Так было испокон веков, и вдруг Стоян захотел все изменить! Слыханное ли дело!— Она вздохнула.— Раз булка не успела скрыться... ничего не поделаешь. Такова судьба. Милязим ничуть не был виноват.
Пленка теперь редко заходила к Мокре и обычно в такое время, когда и мать и сын уходили. Но однажды она пришла, когда Петр был дома. Молодой человек к ней не вышел. Разговаривая с Анкой, девушка все посматривала на дверь и наконец спросила:
— Петр дома?
— Дома,— отвечала Анка.
— Где же он?
— У себя в комнате. Он в это время сидит всегда там.
— Что же он делает?
— Читает, пишет. У него столько книг! Вся стена книгами заставлена.
Пленка больше ни о чем не спрашивала. Она посидела еще немного, а затем встала и вышла из комнаты. Пройдя еще две комнаты и сени, она открыла дверь в комнату Петра.
Комната эта была единственной в своем роде. В отличие от восточного стиля всего дома, она была обставлена по-европейски. Здесь стоял диван, кресла, стулья, круглый столик, заваленный газетами, журналами и альбомами, шкаф, наполненный книгами, и письменный стол, который был поставлен таким образом, чтобы сидящему перед ним свет падал с левой стороны. На стенах висели гравюры, карты, планы, а над диваном — зеркало.
Петр сидел за письменным столом. Услышав, что дверь в его комнату отворилась, он оглянулся, вскочил и пошел навстречу Пленке, к круглому столу. Девушка окинула взглядом комнату, и лицо ее выразило изумление. Новая обстановка ее поразила и очаровала. Девушка молчала, предавшись созерцанию. Она была так хороша в своем полузабытьи, которое могло спугнуть первое же слово. Однако Петр прервал молчание.
— Здравствуй, Пленка! Спасибо, что зашла.
Иленка. посмотрела на него и слегка вздрогнула.
— Ты, наверное, хочешь что-нибудь сказать мне?— спросил молодой человек.
— Я хочу поговорить с тобой,— едва слышно прошептала Иленка, опустив глаза.
— Прежде всего садись... сядем же,-—пригласил Петр, указывая на диван.
Иленка не знала, принять ли приглашение.
— Садись, пожалуйста,— ласково повторил Петр, Девушка повернулась, сделала несколько шагов и присела на краешек дивана. Увидев в зеркале свое отражение среди книг, гравюр и географических карт, она покраснела и смутилась. Она привыкла сидеть, поджав ноги, и теперь ей было очень неудобно сидеть на краю дивана, но подвинуться она не смела, не доверяя пружинам.
— О чем же ты хочешь поговорить со мной?— спросил Петр.
— О Красном Кресте...— промолвила она.
— О Красном Кресте?
— Да, — отвечала Иленка, опуская длинные ресницы.
— Ты, может быть, хочешь спросить об Обществе Красного Креста?
— Не знаю.
— И что же ты хочешь узнать?
Ободренная ласковым обращением Петра, Иленка сказала:
— Хочу узнать о том Красном Кресте, где женщины ухаживают за ранеными. Я кое-что слышала про него, но не знаю, что это такое.
— Так ты хочешь, чтоб я рассказал тебе о нем?
— Да, расскажи, пожалуйста.
— С удовольствием.
Пока Петр отыскивал на письменном столе какую-то брошюру, Иленка уселась поудобнее. Она провела рукой по тахте и, убедившись в ее прочности, пододвинулась глубже. Петр, заглядывая в брошюру, говорил Иленке про передвижные лазареты, показывал изображения повозок, носилок и других атрибутов этого филантропического учреждения, которое приспособлено для нужд войны, хотя по сути своей является отрицанием всякой войны. Девушка слушала и смотрела с большим интересом. Однако из рассказа о транспортировке раненых она не
могла понять, какова роль женщин в работе Красного Креста, и поэтому спросила:
— А что же женщины?
— Ты хочешь знать, что делают женщины в передвижных госпиталях?
— Да,— отвечала Иленка.
— Они помогают. Сестры милосердия ухаживают за ранеными.
— Что это за сестры милосердия?
— Своего рода монахини.
— Монахини?— удивилась она.
— Да, вроде монахинь, но они не дают обета на всю-жизнь. Они только во время войны должны ухаживать за ранеными.
— А потом?
— Потом они возвращаются к прежним своим занятиям. Сестры милосердия не постригаются. Их даже не спрашивают о вероисповедании: принимают православных, католичек, протестанток, евреек и даже мусульманок.
— Какая же турчанка согласится пойти?— заметила Иленка.
— Это вопрос другой. Во всяком случае, устав Общества Красного Креста не ставит никаких препятствий.
— Как хорошо! Значит, и я... могла бы поступить в Общество Красного Креста?
— Почему же нет?
— Так похлопочи, пожалуйста, чтоб меня туда приняли,— попросила девушка.
Петр вопросительно взглянул на нее.
— Похлопочи,— повторила Иленка, а потом спросила:— Наши в Кладово?
— Да, в Кладово,— задумчиво ответил Петр.
— Отправь меня туда. — Это не легко.
— Ты ведь переправил Стояна и...
Казалось, она забыла имя, а потому Петр подсказал ей:
— Николу.
— Ну да, ты их переправил. Так переправь и меня тоже, а в Румынии я сяду на поезд и поеду в Кладово. Я хочу быть тоже чем-нибудь полезной.
— Ты уже спасла семь человек и отдала все свои
драгоценности. Ты сделала гораздо больше других, уже принесла пользу.
— Да... Но мне хотелось бы быть еще более полезной.... в Кладово.
— Это трудно устроить, очень трудно.
— А ты постарайся.
— Нет, это очень трудно. Ты можешь и здесь быть полезной, если захочешь.
— Видишь ли, — начала девушка дрожащим голосом, — я скажу тебе, почему мне хочется в Кладово.
Петр подумал, что Иленка сейчас скажет ему о своей любви к Стояну.
— Я хочу уехать в Кладово, — продолжала она, опу-стив глаза,— потому... что... дома... мне трудно жить. Я люблю отца и мать, но... я хочу от них уехать, пока не кончатся все эти события. Для меня нет лучшего убежища, чем Красный Крест. Я и прежде о нем слышала, но теперь ты сам мне сказал, что там принимают женщин. Отправь меня туда.
— В Кладово и вообще во всей Сербии нет Красного Креста, — ответил Петр.
Иленка недоверчиво посмотрела на него.
— Нет, — повторил он. — Красный Крест существует на основании конвенции, то есть договора между державами, вступившими в соглашение, а Сербия в это соглашение не вступила, и потому там нет Красного Креста.
— Неужели это правда? — спросила не совсем еще убежденная девушка.
— Я говорю тебе истинную правду.
— Что же мне делать? — воскликнула она, взглянув на Петра.
Взгляды их встретились, но — и только. Иленка опустила глаза и промолвила:
— Жаль.
Петр ничего не ответил, хотя слова сами просились на язык: «Лучшим прибежищем для тебя, прекрасная девушка, был бы мой дом и мои объятия». Однако он не проронил ни слова.
— Жаль, — повторила Иленка, встала и направилась к двери.
Петру страшно не хотелось ее отпускать. Так человеку, который долго сидел в темноте, не хочется расстаться со случайно заглянувшим к нему лучом света.
— Подожди... — остановил он девушку. Иленка обернулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35