— Ну, что же? Надумал? — спросил он.
— Я все время думаю о постигшем меня горе. Какой-то враг донес на меня, оклеветал меня,— промолвил хаджи Христо плаксивым тоном, поднимая скованные руки.
— Не в том дело, кто донес, а в том, что донос этот правильный.
— Нет, ложный.
— Тсс...— остановил его Аристархи-бей.— Не отрицай. Мы теперь одни, и, если хочешь, я расскажу тебе, как все произошло.
— Хотел бы я знать, кто мой враг.
— Не в том дело... Стоян пришел к тебе, ты ему пригрозил, что выдашь, но жена и дочь стали тебя упрашивать, и ты велел ему уйти.
Купец обомлел от страха и удивления.
— Вот видишь, я все знаю,— продолжал бей,— ведь не святой же дух сообщил мне все это. Стало быть, лучше сознайся. Иначе тебе будет только хуже.
— Ах, я сознался бы, если б только я был хоть в чем-нибудь виноват...
— В том, что Стоян пришел к тебе и ты его не выдал, это во-первых. Затем...
— Боже милосердный! — перепугался купец,
— Не беспокойся. Мы с тобой говорим с глазу на глаз. Так слушай. А чтобы ты был смелее, начну с вопроса: заплатишь?
Вопрос этот привел купца в чувство.
— Сколько?
— Если хочешь завтра же выйти из тюрьмы, дай мне сто меджидие, а если хочешь,, чтобы яг снял с тебя обвинение, дай еще сто.
— Сто и сто, значит двести... гм! — размышлял хаджи Христо..
— Ведь ты, полагаю, свою жизнь ценишь дороже. А? мне-то все равно, я и гроша ломаного за нее не дам. Ну а ты?..
— Нечего делать, освобождай.
— Из тюрьмы и от обвинения, понимаешь?
— Понимаю. Это значит, что ко мне больше не будут приставать?
— Это значит, что ты больше не будешь считаться обвиняемым, что ты не попадешь ни в тюрьму, ни на виселицу, но все-таки будешь призван в качестве свидетеля.
— В чем? — спросил купец.
— В том, что Стоян организовал в Рущуке заговор.
— Да ведь я ничего об этом не знаю!
— Знаешь или не знаешь, все равно. Стоян жил в твоем доме. Вспомни, о чем он говорил, кто у него бывал, с кем он водил знакомство, а особенно, какие молодые люди собирались у него и когда.
— О чем говорил?.. Говорил о Болгарии, о ее прошлом.
— Это очень важно,— заметил Аристархи-бей.— Значит, он говорил о Болгарии и ее прошлом... гм... с кем он был знаком?
— Со всеми.
— А кто у него бывал?
Хаджи .Христо стал припоминать.
— Как-то раз к нему заходил Станко и еще какой-то паренек, которого я встречал в читальне, но кто он такой, я не знаю. Второй раз у него собралось несколько человек, но я их не видел, знаю только, что они просидели у него около часа.
— А Станко был с ними?
— Не знаю. Меня тогда не было дома.
— Кто же сказал тебе об этом?
— Дочь.
— Так она знает?
— Должно быть, знает.
— Гм... тогда мы вот что сделаем. Я позволю твоей жене и дочери навестить тебя, а ты спроси их, кто приходил к Стояну. Завтра утром они еще раз зайдут к тебе, а потом я наведаюсь. Если назовешь мне гостей Сто-яна и обещаешь дать нужные показания, тебя немедленно освободят.
— И о том, что Стоян у меня скрывался, не будет больше речи?
— Будет, если не назовешь имен. Тогда ты останешься в тюрьме. Не хочешь быть обвиняемым — будь свидетелем. Не хочешь быть свидетелем — будешь обвиняемым. Понял?
— Понял, эфенди.
— Ну, а теперь поступай, как знаешь.
Аристархи-бей ушел. Хаджи Христо стал размышлять о близком освобождении и о тех двух условиях, которые следователь ему поставил. Одно из них было весьма неприятным, другое — легко исполнимым. Очень неприятно было думать об уплате двухсот меджидие. Двести меджидие! Весьма кругленькая сумма! Денег было очень жаль, но он утешал себя тем, что его собственная персона стоит значительно больше. Что же касается второго условия, то тут хаджи Христо не колебался ни минуты. Он даже не подумал о том, что ставит под угрозу жизнь семи человек, что одного он уже погубил, назвав его имя. Впрочем, он не был уверен, что жена знает, кто были эти молодые люди. «Неважно,— думал хаджи Христо,— Иленка наверняка их знает...»
Он с нетерпением ждал прихода жены и дочери. Наконец около полудня дверь его камеры отворилась, и к нему вошли две женщины в фереджиях и яшмаках *. Встреча была трогательная. При виде цепей на руках и ногах заключенного хаджи Христица и Пленка расплакались. Хаджи Христица долго ахала, охала и наконец спросила:
— За что тебя взяли?
— Всему виной Стоян.— И купец рассказал в чем дело.
— Зачем ему было накликать на нас беду! Негодяй! — вскричала хаджи Христица.— Он и тебя и Станко погубит. Как только тебя арестовали, Пленка побежала к Мокре и там узнала об аресте Станко. Теперь жандармы ходят по кофейням,; улицам, домам и всех отправляют в тюрьму. Они арестовали уже человек сто, а может, и тысячу.— Хаджи Христица начала перечислять имена арестованных и назвала около десяти человек.
— Ай-ай-ай,— удивлялся хаджи Христо,
— И чем все это кончится? Господи... выпустят ли тебя когда-нибудь?
— Меня выпустят завтра,— ответил хаджи, которому болтовня жены помешала сообщить эту новость.
— Завтра!—воскликнула обрадованная жена.—Почему же не сегодня?
— Тише, постой, дай сказать.
— Гораздо лучше уйти сегодня же.
— Лучше, да нельзя. Прежде надо выполнить два условия.
— Какие?
— Дать двести меджидие.
— Господи боже мой! — ужаснулась жена.— Двести меджидие! За что?
— За то, чтоб меня выпустили.
— За то, чтоб тебя выпустили, двести меджидие, а за то, чтобы поймать Стояна, всего восемь? Как же так? Это невозможно.
— Стоян одно, я другое.
— Ну, конечно...- И все это Стоян наделал. О!..— воскликнула хаджи Христица, простирая руки.— Если б только узнать, где он... я сама бы выдала его заптиям.
— Мама! — воскликнула Иленка.
— Конечно, выдала бы,— повторила разъяренная хаджи Христица.— Пусть бы с него с живого турки кожу содрали.
— Ах, беда, беда! — вздыхал хаджи Христо.
— И все из-за него!
— Ну, что ж делать! Господь его за нас покарает.
— Пусть бы лучше его турки наперед покарали. О, если б знать, где он!
— Должно быть, уже в Румынии.
При .этих словах в глазах Иленки появился тот блеск, каким загораются глаза человека, привыкшего говорить правду, когда его уличили во лжи. Она смутилась, опустила глаза и, очевидно, старалась овладеть собой. Отец и мать, занятые разговором, не обращали на нее внимания. Хаджи Христо поручил жене взять у банкира необходимую для выкупа сумму.
— Я сегодня же схожу за деньгами,— сказала она.
— Ступай не сегодня, а завтра. Если ты пойдешь сегодня, он вычтет проценты за сегодняший день.
Поняла? А ты ступай к нему завтра, возьми деньги и иди прямо сюда.
— И тебя сейчас же отпустят?
— Нет... Есть еще одно условие.
— Опять деньги?— испугалась жена.
— Тсс...— Хаджи улыбнулся, мотнув головой снизу вверх, что по турецкому обычаю означает отрицание.
— Что же еще?
— Пустяки... Дело в том, что надо сообщить имена тех молодых людей, которые как-то раз приходили к Стояну. Я их не знаю, меня тогда не было дома.
— Меня тоже не было дома,— заметила жена, взглянув на дочь.
Иленка пожала плечами.
— Зачем им это? — спросила хаджи Христица.
— Какой-то заговор,—ответил муж.— Оказывается, Стоян был комитой.
— Ах, негодяй!.. в нашем доме заниматься заговорами. То-то мне не нравились его глаза. Кто же приходил к нему?
— Один раз приходил Станко, а с ним какой-то малый.
— Тот, кто разбил вазу. Ох, задала бы я ему!
— О них я уже сказал, а других не знаю.
— Иленка,— обратилась мать к дочери. Девушка вопросительно посмотрела на нее.
— Ты была дома? — Да, была.
— И видела их?
— Да, видела, но... позабыла, — прибавила девушка.
— Забыла? Быть не может!
— Так должно быть, мама, — ответила девушка мягко, но вместе с тем решительно.
— Что? — спросила удивленная хаджи Христица.
— Я забыла.
— Вспомни.
— Не могу.
— Ты непременно должна вспомнить!.. От этого зависит судьба твоего отца.
Иленка только вздохнула.
— Если ты не вспомнишь, отец бог знает сколько еще просидит в тюрьме, в цепях.
— Иленка! — начал отец.
Девушка подняла на него глаза; в них были грусть, страдание, сожаление.
— Бог знает, — продолжала хаджи Христица, — выпустят ли его вообще из тюрьмы. Должна быть, в Акру сошлют, как других... А может, и казнят...
— Да, я останусь обвиняемым, а если назову их фамилии, буду только свидетелем.
Девушка снова взглянула на отца, на этот раз с сожалением. Казалось, она хотела что-то сказать, но промолчала.
— Вспомни, пожалуйста, — просил отец.
— Вспомни! — крикнула мать, гневно взглянув на дочь.
Иленка стояла, опустив голову, и молчала. Мать бросилась на нее с кулаками.
— Не тронь ее, — сказал муж. — Она подумает и вспомнит... Время еще терпит... до завтра.
— Нечего думать, когда надо отца спасать.
— И отца, и мать, и ее самое. Она у нас одна. Мы для нее изрядное состояние сколотили. Что вы одни будете делать, если меня сошлют? А ведь ссылка — это самое легкое наказание за сокрытие заговорщиков. Если я их не выдам, турки скажут, что я сам заговорщик. Подумай об этом и вспомни.
— Она вспомнит, обязательно вспомнит, — сказала мать.
— Конечно, до завтра вспомнит, — ласково сказал хаджи Христо, — она добрая дочь. — С этими словами он протянул скованные руки, прижал Иленку к груди и поцеловал.
Цепи на его руках зазвенели. Девушка разразилась рыданиями; заплакала и хаджи Христица.
— Она вспомнит, вспомнит, — твердила мать жалобно. — Если не вспомнит, будет, несчастная, подлой дочерью, недостойной отца, который скопил для нее столько денег. Ах, Стоян, Стоян! А мы еще хотели отдать ее этому негодяю.
— Что ты сказала? Молчи! Турки ничего об этом не знают и знать не должны. И нам лучше забыть об этом. А теперь, — добавил хаджи Христо, — ступайте с богом... ступайте... до завтра... Теперь от Иленки будет зависеть, выпустят меня завтра или оставят здесь бог знает на сколько и на какие муки.
Женщины отерли слезы, попрощались и ушли.
На обратном пути мать так спешила, что Иленка едва за ней поспевала. Хаджи Христица торопилась произвести дома следствие о сходке у Стояна. Пока она допрашивала слуг, Иленка сидела у себя в комнате и плакала. Допрос ни к чему не привел, так как никто из слуг ничего не знал. Оказалось, что в этот день Иленка отослала всех из дому.
— Ты куда ходил? — спросила хозяйка Стефана.
— Барышня послала меня смотреть, когда придет пароход. Я доложил барышне, что в этот день пароход не приходит, но она сказала, что должен прийти не обычный пароход, немецкий, а английский. «Ступай, говорит, на пристань и гляди, пока он не придет». Я там часа два простоял, но пароход не, пришел, и я вернулся.
Под такими предлогами были удалены из дому и остальные слуги.
«Она нарочно это сделала, чтобы скрыть заговорщиков»,— догадалась хаджи Христица и побежала к дочери.
— Говори, кто был у Стояна на сходке! — приказала она.
— Я забыла, — отвечала Иленка.
— Врешь, врешь... Ты всю прислугу из дома отослала.
Иленка ничего не ответила.
— Что же, ты не разослала всю прислугу?
— Да, я это сделала.
— Зачем? Девушка молчала.
— Стыд... срам... Вся прислуга помнит, что ты их порассылала в разные стороны, но никто не знает, что здесь собирались заговорщики. Все знают только то, что ты была дома и что Стоян был дома. Ступай разубеди теперь прислугу, что ты не распутничала со Стоя-ном, пока дома никого не было.
Иленка, побледнев, смотрела на мать помутившимися глазами.
— Ступай, ступай к ним! — кричала рассвирепевшая хаджи Христица.— Доказывай, что ты сохранила свою невинность.
— Мама! — простонала молодая девушка, Хаджи Христица злобно посмотрела на нее и потом заговорила резким тоном:
— Изволь теперь, сударыня, выручать отца из беды и смыть с себя позор. Говори, кто приходил к Стояну! Отец назвал одного, ты назови остальных, и тогда все уладится... Пожалей наконец и отца и себя.
— Ты не поверишь, мама, как мне больно слушать все это!
— Одно только слово, и все будет хорошо. Иленка закрыла глаза и сжала голову руками. - Назови их имена! — просила мать.
Иленка молчала. Хаджи Христица села возле нее, взяла ее за руку и начала ласково уговаривать:
— Послушай меня. Я знаю, почему ты упрямишься. Мы сами виноваты, отец и я... Мы прочили тебя Стояну и сказали тебе об' этом. Ты его и полюбила.,
— Я! Полюбила Стояна?.. Нет! — крикнула молодая девушка, отодвигаясь от матери. Увидев, что удивленная мать все еще не сводит с нее глаз, Иленка повторила совершенно спокойно: — Нет, я не полюбила Стояна.
— Так чего же ты упрямишься? — допрашивала мать, сбитая с толку.
— Я не хочу, не могу губить людей, которые...
— Что такое, что? — закричала хаджи Христица.
— Которые рискуют жизнью из-за Болгарии...
— И потому хочешь погубить отца, который всю жизнь отдал, чтоб оставить тебе состояние? Так Болгария тебе дороже, чем дело? Так ты из-за глупости, за которую тебе никто и куска хлеба не даст, забываешь дочерние обязанности. Ах ты, ах ты...— кричала мать, все больше разъяряясь.— Но ты мне скажешь имена этих болванов, которые честным людям не дают покоя! Ты мне скажешь имена тех, с которыми связалась! Да ты, наверно, не с одним Стояном снюхалась... должно быть, здесь перебывало человек десять, двенадцать... бог знает сколько... Ах ты негодница!
Хаджи Христица окончательно рассвирепела. Со стиснутыми кулаками, с пылающими злобой глазами она кинулась к дочери и принялась осыпать ее площадной бранью...
— Ты у меня заговоришь!.. да, заговоришь! Я заставлю тебя назвать тех, кто мне нужен... заставлю!
Кто был на сходке? — крикнула она, отвесив дочери пощечину.
Звук пощечины разнесся по комнате, но Иленка не промолвила ни слова, не пошевелилась и только с мольбою посмотрела на мать.
— Кто был на сходке? — продолжала кричать та и снова ударила молодую девушку.
Иленка молчала.
— Кто?.. Кто?.. Кто? — кричала мать. Пощечины сыпались градом.— Что же, скажешь или нет?
Дочь снова, как бы прося пощады, взглянула на мать, но взгляд этот только привел хаджи Христицу в еще большее исступление. Она вцепилась Иленке в волосы и, стащив с дивана, стала таскать по полу, приговаривая:
— А... Не скажешь?
Иленка не оказывала ни малейшего сопротивления, когда мать, ухватив ее за волосы, волочила по полу и пинала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35