Один из заптии перевернул лоханку, но Стояна под ней не оказалось. Заптии осмотрели каменную стену, окружавшую дворик. Она была ветха и в нескольких местах обвалилась. За стеной с одной стороны был сад, с другой — соседний дом, с третьей — дворик.
Заптии смотрели, соображали, и наконец один из них отправился с докладом к аге.
Ага, который оставил при себе несколько человек, выслушав доклад, велел наблюдать за Станко, а сам вышел во двор, осмотрел все кругом, махнул рукой и приказал поворачивать обратно.
— А этого негодяя,— произнес он, указывая на учителя,— связать и отвести в тюрьму.
Приказание было тотчас же выполнено.
Как только заптии вывели из школы связанного Станко, стоявшая все это время на улице, цыганка подошла к аге.
— Ага эфенди,— начала она,— разве не я привела вас сюда?
— Ну так что же?
— А награда?
— Мы не поймали Стояна Кривенова.
— Зато вы поймали другого.
— За другого не обещано тысячи куруш.
— А сколько же?
— Ничего.
— А я-то ходила, ходила, водила вас, все ноги о камни разбила... только и думала, как бы вам помочь. Ах, доля моя горькая,— причитала старуха.— Если б вы никого не поймали... а то ведь поймали — не одного, так другого. Можете его вешать, четвертовать или на кол сажать. Если за одного обещали тысячу куруш, ,то за другого надо хоть сто дать...
Ага сплюнул.
— Может, сто слишком много?— не отставала старуха.— Ну, так пятьдесят, а если не пятьдесят, то хоть десять, а не десять, так пять, а не пять,, так сколько же?
Ага ничего не ответил. Пришли в конак. Станко уве-ли в тюрьму. Ага отправился в канцелярию, где застал Аристархи-бея, который, сидя на софе, перелистывал какие-то бумаги.
Аристархи-бей, который был направлен сюда для ведения следствия, сам еще не знал, что делать. Усевшись возле него, ага рассказал о своем приключении.
— А! — обрадовался следователь.— Где же эта цыганка?
— Она осталась на дворе.
— Надо ее позвать
По приказанию аги, немедленно ввели цыганку.
— Когда и где ты встретила комитаджи?— спросил ее следователь.
— Он вылез из бочки, джанэм,— ответила цыганка. — Из какой бочки?
Цыганка все рассказала и кончила просьбой, чтобы ей уплатили обещанную награду.
— Посмотрим,— отвечал Аристархи-бей.
— Она согласна получить пять куруш,— заметил ага.
— Посмотрим,— повторил следователь.
— Ведь я привела вас, если не к одному, то к другому.
— Посмотрим,— снова сказал следователь.
— Как, джанэм, неужто ты отпустишь меня с пустыми руками?
Бей вынул из кармана кошелек и дал цыганке куруш, что в переводе на французские деньги составляет двадцать сантимов. Старуха не знала, как благодарить за такую щедрость.
— Может быть, ты еще понадобишься, тебя тогда позовут.
Старуха ушла.
— Привели уже механджи из Кривены? — спросил Аристархи-бей.
— Да, сегодня утром.
— Надо арестовать хаджи Христо.
— А еще кого?
— Потом увидим.
— Лучше бы забрать сразу побольше, а потом кой-кого и выпустить можно.
— Когда займемся поиском комитета, найдется немало подозрительных.
— Каких подозрительных?— спросил ага.
— Таких, которые смотрят исподлобья, которые заикаются, которые бледнеют, которые краснеют, которые много говорят, которые молчат, которые...— Бей не мог больше подыскать подходящих выражений. Ага подсказал ему:
— Таких, у кого деньги есть.
— Ну да, конечно... такие опасны...
— Жаль, что Петра нельзя трогать.
— Да....
— А почему его запретили трогать?
— Политика,— отвечал Аристархи-бей, углубляясь в свои бумаги и не отвечая на дальнейшие вопросы.
Прошло около получаса.
— Пусть приведут сюда механджи из Кривены,— сказал Аристархи-бей.
Ага отдал приказание, и вскоре послышался лязг цепей. В канцелярию ввели Пето. Лицо его не выражало ни уныния, ни робости. Он шел в сопровождении зап-тии и по знаку Аристархи-бея остановился посреди комнаты.
— Как тебя зовут?
— Известно как: Пето. Люди так меня называют.
— А твоего отца как звали?
— Зачем он тебе? Отец мой вот уже тридцать лет как лежит в сырой земле.
— Но как его звали?— спросил еще раз Аристархи-бей, рядом с которым сидел китабджи и записывал.
— Если тебе непременно хочется знать,, мне таить нечего. Отца моего звали Кир-Гица:
— Откуда он родом?
— Не знаю. Знаю только, что был не здешний, но здесь женился и построил механу.
— Он был цинцар?
— Ну да, цинцар. Ведь в этом ничего худого нет.
— Конечно, нет. Плохо только то, что ты, цинцар, связываешься с болгарской райей, которая устраивает заговоры.
— Ни с кем я не связывался, я только свое ремесло знаю.
— Не одним ты ремеслом занимался. Твой сын убил офицера во время исполнения служебных обязанностей...
— Знаю, что убили офицера, но не знаю, кто убил и почему.
— Убил его твой сын, Стоян..
— Я в тот день и в глаза своего сына не видел...
— Все равно, ты видел его накануне. — И накануне не видел.
— Как же он появился в доме Грождана?
— Скажи мне, и тогда я буду, знать. — Нет, ты мне скажи.
— Я одно могу, сказать: не знаю.
— Ты лучше свои уловки брось,
— Сам брось.
— Когда ты видел сына в последний раз?
— Я видел его шесть месяцев назад, когда он ехал в Видин.
— Зачем он туда поехал?
— Я его не спрашивал. Мой Стоян занимается торговлей, а о торговых делах не расспрашивают.
— Грождан скажет тебе прямо в глаза, что сын твой пришел к нему утром и убил милязима.
— А Грождану в глаза скажут шесть солдат, что, кроме них, никто ко мне целый день в механу не заходил. Против одного христианина Грождана у меня шесть солдат-мусульман. Чье свидетельство важнее?
— Здесь что-то неладно,— сказал Аристархи-бей,— но я все выясню.
— Пожалуйста, джанэм, выясняй,— ответил Пето.— Может, окажется, что какой-то негодяй назвал себя моим сыном.
— Тсс...— оборвал его бей,— не болтай вздор понапрасну. Меня не проведешь.
— Что ж,— пробормотал Пето и замолчал.
— Мы еще поговорим с тобой.
— Пожалуйста,— ответил механджи.
Его отвели в тюрьму и привели хаджи Христо. Последний держал себя совершенно иначе, чем механджи, Насколько тот был спокоен и уверен в себе, настолько хаджи был растерян и напуган. Казалось даже, что он похудел за те несколько часов, которые провел в тюрьме, хотя на ногах у него не было цепей. Он вошел, оста-новился и глубоко вздохнул. Аристархи-бей задавал ему обычные вопросы: как зовут, где и когда родился, чем занимается и т. д. Хаджи Христо отвечал плаксивым голосом, что вовсе не . соответствовало его положению богатого, видного человека. Он все стонал и жаловался на постигшее его несчастье.
— Стоян Кривенов у тебя служил?
— Ах да, служил... На свое несчастье я его к себе взял. И сам не знаю, зачем только я это сделал.
— Что ты можешь сказать о нем?
— Одно только могу сказать, что теперь бы я его не взял, даже если бы он на коленях умолял меня об этом.
— Однако ты был им доволен.
— Ах, нет!
— В чем же ты можешь его упрекнуть?
— В чем упрекнуть его? Во всем. Кто же и виноват, коли не он?
— Почему же ты дал ему сегодня утром приют? Этот внезапный вопрос поразил несчастного хаджи
Христо, как удар грома: он ошеломил, пришиб его, но в то же время придал ему мужества. Иногда страх внушает удивительную отвагу.
— Я дал ему приют?! Да разрази меня гром, земля расступись, если я давал ему у себя приют. Да лопни мои глаза, если я его видел.
— Так ты его не видал? — Нет, не видал.
— Посмотрим,— заметил Аристархи-бей, взглянув на хаджи Христо проницательным взглядом следователя.— А я тебе говорю, что он был в твоем доме, и ты его не выдал. А ты обязан был это сделать. Но мы еще об этом потолкуем. Ты только смотри, чтоб эти разговоры не слишком затянулись. Иначе и торговля твоя пострадает, и дела своего не выиграешь. Подумай и не теряй понапрасну времени.
Обратившись к аге, бей приказал отвести хаджи Христо в тюрьму, предварительно заковав его в цепи.
— И не пускайте к нему никого,— добавил он. Когда хаджи уводили, он стонал, охал, божился. Место хаджи Христо занял Станко. Лицо его выражало спокойствие и покорность.
— Как тебя зовут? На все вопросы Станко отвечал связно и смело.
— Ты скрывал у себя Стояна?
— Нет,— ответил Станко.
— Врешь!
— Я только защищаюсь, эфенди.
— Такая защита ни к чему не приведет. Дело совершенно ясное.
— Если тебе уже все иззестно, не спрашивай меня.
— Я спрашиваю для твоей же пользы. Если ты сознаешься, то кара, которой ты подвергнешься за укрывательство преступника, будет смягчена, потому что за правду награждают.
— Какой же правды тебе нужно?— с оттенком иронии в голосе спросил Станко.
— Мне нужно, чтоб ты сказал, куда пошел от тебя Стоян.
— Какой Стоян?
— Стоян Кривенов. Ведь ты его знаешь?
— Я его знаю, только ничего сказать о нем не могу.
— Не хочешь?
— Не то, эфенди. Если б я даже и хотел, то все равно ничего не мог бы сказать.
— Однако ты укрывал его у себя?
— Нет, не укрывал.
— Но ведь заптии слышали, как ты крикнул в дверь: «Стоян!».
— Моего старшего сына зовут Стояном.
— Так ты утверждаешь, что не укрывал у себя Сто-яна?
— Нет, не укрывал.
Станко отвечал ему вполне логично. Аристархи спрашивал его, укрывал ли он Стояна, и он отвечал «нет», потому что Стоян сам у него укрылся. Если бы его спросили, не укрывался ли у него Стоян, ,то он отрицал бы и это, потому что это он, Станко, укрывал Стояна. Впрочем, Станко отнюдь не чувствовал себя обязанным говорить правду представителю той власти, которая сама держалась неправдой.
Его заставили отвечать,— он отвечал, но говорить правду было невозможно, так как его откровенность могла повредить многим. Он знал, что обречен на смерть, знал, что смягчение наказания возможно, но он должен был купить его такими средствами, против которых возмущалась совесть патриота. Условия, в которых находилась его родина, в нем выработали два вида морали, которые не всегда приходили между собой в согласие. Вот какие явления порождало турецкое владычество.
— Так ты утверждаешь, что не скрывал у себя Стояна? — повторил Аристархи-бей.
— Нет,— твердо ответил Станко.
Решительный тон Станко несколько поколебал уверенность следователя. Может быть, цыганка соврала и выдумала всю историю с бочкой? Цыганке нельзя было доверять, особенно ввиду того, что оба обвиняемых ка-
тегорически все отрицали. Надо было во что бы то ни стало добиться признания от кого-нибудь из них.
После Станко привели Грождана. С ним следователь не имел никаких затруднений. Крестьянин и здесь рассказал все обстоятельства дела откровенно, ничего не скрывая. Но Аристархи-бею надо было кое-что изменить в его прежних показаниях.
— Твоей жене надо было готовить пищу для солдат?
— Да,— отвечал Грождан.
— Ваша очередь пришла?
— Да, наша очередь.
— Потому милязим и пришел к тебе?
— Не знаю, зачем он пришел.
— А об очереди знаешь?
— Об очереди знаю.
— Если знаешь об очереди, значит знаешь, зачем приходил к тебе милязим. Одно связано с другим. Правда?
— Правда. Эти показания китабджи записывал в протокол.
— Ты обдирал шкуру с ягненка? Грождан подтвердил.
— На каком расстоянии от дверей твоего дома находится тот столб, у которого ты обдирал ягненка?
— Шагов десять будет. — Так ты слышал, как убивали милязима?
— Нет, не слышал.
— Как? ты не слышал? — крикнул бей.
— Сл... сл... слышал,— ответил перепуганный крестьянин.
— Значит,, ты сговорился с убийцей?
— Нет, нет, нет.
— Как нет? — снова крикнул следователь.— Ты говорил со Стояном о Болгарии? О Турции... Ты спрятал его за одеждой?
— Да,— робко ответил крестьянин.
— Так как же ты смеешь отрицать, что вы сговорились! Сознавайся!—грозно крикнул следователь.— Сговорился?
— Сг... сг... сгово-рился.
— Ну вот, хорошо по крайней мере, что сознаешься. Так и запишем, что ты добровольно сознался.
Вот каким образом Аристархи-бей собирал материал для будущего процесса и вот как он сообразовывался с инструкцией цивилизованного рущукского губернатора, приказавшего вести следствие на европейский манер, Да, Турция цивилизовалась.
Следствие по делу Стояна обеспокоило население Рущука, особенно болгар. Цыганка была не единственным доносчиком, их оказалось гораздо больше. В результате обыски и аресты приняли эпидемический характер и посеяли тревогу среди населения. Это бедствие задело и такие семьи, которые не имели ничего общего с какой бы то ни было заговорщической деятельностью. В большинстве случаев арестованных допрашивали и отпускали домой. Однако некоторые были задержаны и посажены в тюрьму, в одиночные камеры. К последним принадлежал и хаджи Христо, который уже три дня находился в одиночном заключении и к тому же в оковах.
Арест его напугал хозяйку дома, дочь и всех домочадцев. Заптии не объяснили причины ареста, но хозяйка знала, за что хаджи арестован. Знала об этом и дочь, а также Стефан. Остальная прислуга ни о чем не догадывалась. Как только увели хозяина, жена хаджи Христо стала упрашивать Стефана, чтобы он сохранил все втайне.
— Сто куруш получишь, только молчи.
— Я и без денег молчать буду. Категорическое отрицание казалось единственным
путем к спасению, и действительно это была самая лучшая тактика. Хаджи Христо решил не признаваться даже в том случае, если бы сам Стоян сказал ему в глаза, что действительно в то утро пробыл полчаса в его доме. Поэтому он усердно молился о том, чтобы Стояна не поймали, и верил, что милосердный господь не оставит в своей милости такого богатого купца, как он, такого степенного человека, отца дочери-невесты. Он вспоминал свои пожертвования на храмы и свои благонамеренные речи на собраниях меджлиса, вспоминал, как ласково принимал его однажды паша. Словом,
он уповал на справедливость божию. Но, несмотря на это, хаджи Христо очень томился в одиночном заключении, тем более что не знал, как долго продлятся его
муки.
На четвертый день утром, когда хаджи Христо еще молился, к нему в камеру зашел Аристархи-бей и вежливо поздоровался с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35