— Ты видела это? — спросил он, показывая ей альбом с прирейнскими видами.
Иленку заинтересовали пейзажи. Стоя у стола, она принялась рассматривать альбом. Петр пододвинул ей стул, она села и продолжала смотреть гравюры, время от времени восклицая:
— Как это интересно! Как красиво!
— Такие красивые места есть и у нас, на Балканах, по берегам наших рек, легенды наши тоже не менее красивы, но только мы не обращаем на них внимания.
— Почему? — спросила Иленка.
— Нас ослепляет и отупляет чужая власть. Когда-нибудь, когда кончится то, что теперь началось, и мы сможем похвалиться такими вещами, — он указал рукой на альбом.
— ... теперь началось... — повторила Иленка едва слышно.
— Да, началось, — отвечал Петр со вздохом.
— Почему же ты не идешь воевать? — вдруг спросила девушка.
— Я с радостью пошел бы. Но, видишь ли, родине можно служить не только с оружием в руках. На мою долю, — прибавил он с оттенком грусти, — выпала служба не военная.
Иленка ничего не ответила и протянула руку ко второму альбому. В нем были портреты знаменитых людей — художников, литераторов и изобретателей. Петр в нескольких словах рассказывал ей о них, и слова его открывали перед девушкой широкие горизонты мирного труда, столь полезного для человечества. Иленка с интересом всматривалась в портреты европейских знаменитостей. Когда она перелистала страницы с портретами французов, немцев, англичан и итальянцев, Петр сказал:
— Теперь славяне...
Иленка остановила взгляд на портрете весьма обыкновенного, ничем не примечательного человека с длинными густыми волосами и прочла надпись внизу: «А. Мицкевич».
— Величайший славянский поэт, — пояснил Петр.
— Серб?
— Нет, поляк.
— Инженер?
— Нет, поэт...
Иленка приняла Мицкевича за инженера потому, что в то время поляк-неинженер был в Турции большой редкостью.
— Я и не догадалась бы, что это великий поэт, — заметила девушка, просматривая фотографии других славянских знаменитосте'й.
Между тем время бежало быстро. Незаметно пролетел час, и молодые люди не слышали, как в комнату вошла Анка. Остановившись у порога, Анка с удивлением смотрела на Петра и Иленку, увлеченную альбомом. Они составляли живописную группу'. Девушка, сидя на стуле, несколько наклонилась над столом, Петр стоял возле нее, положив одну руку на спинку стула Иленки, а локтем другой руки опирался на стол. Грудь его слегка касалась плеча Иленки, а лицо ее было так близко от его лица, что стоило лишь немного повернуться, и он мог бы поцеловать ее. Такая близость двух молодых людей считается на Востоке весьма подозрительной. Анка некоторое время молча стояла у дверей и хотя не видела и не слышала ничего дурного все-таки воскликнула:
— Что вы делаете?
Иленка вздрогнула и словно окаменела. Она так испугалась, что не могла встать с места. Петр обернулся и. спросил сестру:
— Что с тобой, Анка?
— Ты и она...
— Я показываю Иленке то же самое, что показывал тебе.
— Да... но...— Она тщетно подыскивала какое-нибудь выражение, которым могла бы объяснить всю неуместность такой беседы с глазу на глаз.
— Садись с нами, — сказал ей Петр, — быть может, это заинтересует и тебя.
Анка пожала плечами. Альбомы брата ее не интересовали. Цветных картинок там не было, а портреты изображали не святых. В ней уже укоренились привычки монастырской послушницы. Впрочем, Анка пришла к брату по делу... Вызвав его за дверь, она сказала:
— Тебя кто-то спрашивает.
— Кто такой?
— Какая-то крестьянка. Я отвела ее в нижнюю комнату.
— Останься с Иленкой.
— Я с ней не останусь,— ответила Анка тоном, в котором Петр почувствовал осуждение. Он не стал допытываться в чем дело, а только сказал сестре:
— Сейчас иду.
Вернувшись в свою комнату, Петр хотел было извиниться, что не может больше оставаться с гостьей. Но ему не пришлось этого делать: он встретил Иленку в дверях. Она первая попрощалась с ним ласковой улыбкой, а потом направилась к Анке, которая сидела в углу. Та даже не взглянула на гостью и не ответила на слова прощания. Это означало: «Больше не приходи». В глазах Анки Иленка была если не совсем еще потерянной, то во всяком случае сильно скомпрометированной. Между тем совесть Иленки не была отягощена грехом поцелуя, а воспоминание о поцелуе Стояна приводило Анку в восторг. В свое оправдание Анка говорила себе:
«Я поцеловала только одного и только один раз, а она, наверное, целовала бог знает сколько раз всех троих: Стояна, Николу, а теперь Петра. О ужас!»
Петр между тем прошел в нижнюю комнату. Там сидела незнакомая крестьянка.
— Ты кто такая?
— Я от Пето из Кривены.
— Из механы?
— Из механы.
— Ты сестра Стояна и дочь механджи?
— Да.
— Что же слышно хорошего?
— Один комитаджи благополучно переправился, а другой должен приехать сегодня ночью.
— И что же?— спросил Петр.
— Тот, который переправился, говорит, что второе-должен тебя видеть. Тебе надо ехать в Кривену. Иначе ему придется приехать в Рущ'ук.
— Он переправится ночью?
— Да.
— Хорошо. Я постараюсь к ночи быть там. А ты не переночуешь у нас?
— Нет, мне надо вернуться. Без меня некому будет, устроить переправу.
— Закуси по крайней мере.
— Нет, телега ждет. Отец приказал переговорите с тобой и тотчас же возвращаться.
В девушке чувствовалась такая деловитость, что Петр: не стал ее удерживать. Повторив еще раз, что. ночью приедет в Кривену, он проводил ее до дверей.
Из-за усиленного полицейского надзора Петру не лег ко было уехать в Кривену. Он пошел в лавку спросить у матери, нельзя ли придумать какой-нибудь предлог для поездки, но он подвернулся сам собой. Навстречу ему попалась коляска, в которой сидели три человека с тремя легавыми собаками. Это были чиновники итальянского и английского консульств, а правил коляской курьер-одного из консульств. У каждого в руках было ружье, сбоку ягдташ... Очевидно, чиновники собрались на охоту. И люди они были запасливые, потому что в коляске лежало еще несколько ружей и ягдташей.
— Стой!— крикнул один из путешественников при виде Петра.— Садись с нами!
— А куда вы едете?
— К устью Янтры.
— Подождите, только соберусь.
— Ни минуты не ждем.
— Но ведь...
— Никаких «ведь»... Вот тебе два ружья и три ягдташа! Бери любые и садись! Мы тебя похищаем.
Нельзя было пропустить такой удобный случай, и Петр не колебался ни минуты. Ему хотелось только предупредить мать, но иностранцам так понравилось «похищение», что они и на это не согласились. Петр сел в коляску, лошади тронули, итальянец запел охотничью песнь, англичанин выстрелил в воздух. Компания только что позавтракала и была навеселе. Крупной рысью проехали через Рущук. В воротах караульные отдали им честь. Только в пути Петр узнал, что охотники едут за город недели на три.
— Что мать подумает?— беспокоился он. Но делать было нечего. Лошади шли рысью, путешественники пели, стреляли, собаки лаяли. Прохожие и проезжие, встречавшиеся по пути, останавливались и смотрели, как забавляются подгулявшие представители европейской цивилизации.
«Протрезвятся»,— подумал Петр. Предположение это было, однако, ошибочным. Разумеется, господам следовало протрезвиться, но каждый Из них запасся на дорогу манеркой, полной коньяку. Они пили сами и заставляли пить Петра, так что ему, чтобы не напиться пьяным, приходилось хитрить. Он только прикладывал манерку к губам и делал вид, что пьет.
Петру в этот день везло: даже состояние этих господ было ему на руку. Сначала они хотели ехать прямо в Систово и там переночевать, но это оказалось неосуществимым. Правда, итальянец и секретарь английского консульства кое-как доехали бы, но довезти второго англичанина было невозможно. Он уже два раза падал из кыляски и сильно расшибся. Пришлось ехать шагом и часто останавливаться, чтобы поправлять сиденье. Англичанин пользовался каждой остановкой, чтобы лишний раз хлебнуть из манерки. Охотники только к вечеру дотащились до Кривены. По дороге их обогнал воз, на котором ехало несколько крестьянок, и среди них Марийка. Петр слегка поклонился ей, но она не ответила на поклон.
В Кривене консульский курьер велел позвать чорба'д-жию, который удобно разместил гостей. Сами они были не в состоянии сойти с коляски,— пришлось нести их на
руках. Итальянец продолжал петь красивым, но порядоч-но охрипшим басом, пока не заснул. Один англичанин тоже хрипло выкрикивал: «Боже, храни королеву...», второй что-то бормотал. Наконец и они уснули.
Один только Петр не спал. Дождавшись, пока все стихло, он встал и отправился в механу.
Там уже не горел свет, дверь была заперта. Петр постучал. Послышались шаги,, и мужской голос из-за дверей спросил:
— Кто там?
— Приезжий из Рущука.
— Какой приезжий?
— Тот за которым посылал Пето. Пето отворил дверь и вышел.
— Марийка вернулась?
— Вернулась...— Он громко кашлянул.
Тотчас появились две фигуры: мужская и женская. Мужчина подошел к Петру, отвел его в сторону и начал тихо говорить с ним. Петр спросил:
— Где же Никола?
— Он хотел переправиться вместе со мной, но ему пришлось остаться. Он это сделает сегодня же, и мы тотчас двинемся в путь.
— Пора уже,— сказал Петр.
Марийка прошла мимо собеседников и исчезла в ночной темноте. Петр и комитаджи посмотрели в ту сторону, куда направилась девушка. К ним подошел Пето, и все трое стали прислушиваться и ждать. Ночь была тихая и сумрачная. Сгустившиеся на западе тучи поднимались вверх, предвещая дождь, а быть может, и грозу. Природа замерла,— так обычно бывает перед бурей. С дунайского берега доносилось кваканье лягушек, и Петр, которому был известен пароль, спрашивал себя, как отличить это кваканье от условленного пароля.
Прошло около получаса.
— О!— произнес Пето.
— Что такое? — спросил Петр, подходя к нему.
— Уже,— сказал механджи.— Когда он придет, ступайте в кофейню, только не зажигайте огня. Говорите сколько хотите, а мы с Марийкой покараулим здесь.
В это время послышался крик совы, который повторился, сливаясь с кваканьем лягушки. Вскоре на западе послышались раскаты грома, и в темноте показались две фигуры, которые быстро приближались к дороге.
— Петр?— спросил мужской голос.
— Никола!— отвечал Петр.
Три заговорщика вошли в кофейню, а Пето и Марийка остались караулить.
Комитаджи оставались в кофейне около получаса. Когда они вышли из механы, Пето спросил:
— Ну, что?
— Идем,— отвечал тот, который пришел первым.
— Ступайте с богом,— сказал Пето и приказал дочери: — Принеси хлеб, соль и бутылку ракии, чтобы никто не мог меня упрекнуть, будто я не дал им еды на дорогу.
Марийка вынесла заранее заготовленный мешочек с провизией и пошла вперед, показывая дорогу.
— Проводи нас немного,— шепнул Никола Петру,— я хочу тебе кое-что сказать.
Они немного отстали, и Никола спросил:
— Ты хочешь знать, почему мы со Стояном...
— Конечно, мне это интересно,— перебил Петр.— Твоя ссора с товарищем, с которым ты должен действовать заодно, кажется мне не только странной, но даже преступной.
— И я так думаю,— отвечал Никола.
— В чем же дело? Почему ты с ним не поладил?
— Потому что между нами стоит...
— Что?
— Спрашивай, не «что», а «кто».
— Кто же такой?
— Иленка. Она стоит между нами, она!.. Как это случилось, я не знаю... Но как только она стала между мной и Стояном, я его так возненавидел, что хотел даже задушить его в подземелье — так же, как он задушил миля-зима. Да!..— Никола глубоко вздохнул.
— А если она его любит?— заметил Петр.
— Не знаю... В том-то и дело, что я не знаю... Мне казалось, что она любит меня, и я только в подземелье узнал, что, может быть, ошибаюсь. Не знаю... Но если она его любит... если она его любит...— произнес он дрожащим голосом,— я отдам ее только мертвую!.. Нет... она не может... она не должна любить Стояна...
Внезапное исчезновение Петра весьма удивило и обеспокоило Мокру. Она не могла понять, почему сын не предупредил ее о своей отлучке.
«Господи,— думала она,— ведь это уже третий... и последний».
Анка говорила ей, что приходила какая-то крестьянка, и, вспомнив про Марийку, Мокра догадалась, что Петр уехал. Но дочь сказала, что брат ушел в домашнем костюме и даже без пальто. «Не арестовали ли его турки?— подумала женщина.— Теперь все возможно. Арестовали и молчат. Я узнаю об этом»,— утешала себя старуха, рассчитывая на свои знакомства в конаке.
Она приказала Анке не обнаруживать своего беспокойства ни перед слугами, ни перед чужими.
— Веди себя так, будто тебя это нисколько не удивляет,— поучала старуха Анку и сама поступала так же. Она никого не спрашивала про Петра и только с особым вниманием беседовала с чиновниками, которые приходили к ней в лавку за мастикой. В действительности же она сильно беспокоилась и все время ломала себе голову над тем, что могло случиться с сыном.
На второй день после исчезновения Петра Анка сказала матери после ужина:
— Она одна только знает, что с ним случилось.
— Кто?
— Но она не посмеет теперь прийти к нам.
— Кто она?
— Дочь хаджи Христо. — Иленка?
— Да, она.
— Почему же она не смеет приходить к нам?
— Потому что я застала ее наедине с Петром в его комнате.
— Ну и что же?
— Как что же? Они пробыли вдвоем часа три, а может, и больше. Она пришла ко мне, немного посидела, вышла из моей комнаты и пропала... Я не могла понять, куда она девалась. Пришла крестьянка — я пошла в комнату Петра и увидела там Иленку... Глазам своим не поверила... Наверно, Петр сказал ей что-нибудь, раз они так долго разговаривали... Когда он вернулся из Бухаре-
ста и рассказывал о болгарских делах, то она,— я отлично помню,— спросила, почему он не пошел воевать.
Выслушав это объяснение, Мокра прежде всего обрадовалась сближению Петра и Иленки. Зная кристально честную натуру своего сына, старуха была уверена, что он не мог позволить себе ничего лишнего с девушкой, а потому не придавала особого значения словам дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35