Петр Самойлович, муж библиотекарши, встретил Кретова на улице, когда тот направлялся на почту, сказал, почесывая в затылке:
— Если б мне платили такие, как вам, деньги за писанину, я б день и ночь писал. Это ж надо — такие деньги за писанину! Мы вас все за дурачка считали, а вы, оказывается, умеете зарабатывать!
Деньги Кретов получил, конечно, большие, почти три тысячи рублей, но они были заработаны честно нелегким и долгим трудом, о котором Петр Самойлович имел весьма смутное представление. Ему-то наверняка думалось, что написать роман — плевое дело: сиди себе и списывай с кого-нибудь жизнь. Списал с одного человека — один роман, списал с другого — другой роман. Главное — написать складно и без ошибок.
Узнал про гонорар Кретова и Толя Балабанов. Прибежал к Кретову, едва тот успел возвратиться с почты, заявил:
— Теперь, поскольку вы разбогатели, я увеличиваю квартирную плату до сорока рублей в месяц.
— Хорошо,— согласился Кретов.— Я дам вам сорок рублей.
— И зря,— закручинился вдруг Толя.— Зря вы так легко согласились. Это без всяких правил. И не по-хозяйски совсем. Ведь я как думал? Я думал, что скажу вам про сорок рублей, а вы станете возражать, доказывать, что я грабитель, разбойник с большой дороги, кровопийца. Я буду стоять на своем, может, час, а может, и два. А потом мы договоримся на тридцати пяти рублях.
— Значит, вы хотите, чтоб я платил вам тридцать пять рублей?
— Нет, теперь — сорок. Раз уж вы согласились на сорок, так и останется. Теперь уже ничего не сделаешь. Теперь все. Растранжирите вы свои хорошие денежки,— вздохнул Толя.— Ох, растранжирите. Лучше б вы их мне отдали, я б их на долгую спокойную жизнь пустил. Отдайте их мне,— попросил Толя.— Ей богу, отдайте. Но не просто так, не просто так! — захихикал Толя.— Я ж не просто так прошу. Отдайте мне их за дом. То есть купите у меня дом. Есть смысл. Честное слово, есть смысл.
— Какой смысл?
— А такой смысл,— принялся охотно растолковывать Кретову Толя.— Прямой смысл. Вот вы сколько еще проживете? Теперь вам пятьдесят, а доживете вы, может быть, до
восьмидесяти. Значит, тридцать лет еще в запасе. Й вот считайте: за квартиру вы будете платить по сорок рублей в месяц, за год — почти по пятьсот рублей, за десять лет — пять тысяч. А за всю жизнь вам придется отдать мне пятнадцать тысяч рублей. Деньги отдадите, а дом все равно останется мой. А я возьму с вас всего двенадцать тысяч, Й дом будет ваш, если вы теперь купите его у меня.
— Да ведь у вас уже есть покупатель — Михаил,— напомнил Толе Кретов: дом собирался купить Михаил.
— А, какой он покупатель,— сморщил лицо Толя,— разве он покупатель?! Денег у него нет. Ему такие деньги еще украсть надо. А вы, я так понял, не все деньги еще получили, да и новое что-нибудь напишите. Вы — надежный покупатель. Так как?
Кретов ответил, что дом у Толи покупать не намерен, потому что скоро уедет в Псков.
— Тогда добавьте еще хотя бы десятку за этот месяц,— сказал Толя.— И я от вас отцеплюсь.
Кретов не стал упираться. Спросил про Михаила:
— А где же он украдет т а к и е деньги?
— Найдет, где украсть,— ответил Толя.— Вам про это знать не надо. Кто много знает, тот быстро старится. А кто быстро старится, тот мало живет.
За ужином Кудашиха рассказала, что приходил Аверьянов, ее зять, хватал ее за руки, хотел силой увести домой, грозился всеми карами — вечным проклятием и вечным изгнанием из дома, если она не пойдет с ним.
— А я ему сказала, что тогда пойду, когда он поумнеет.
— Правильно сказали,— похвалил Кудашпху Кретов и спросил, не говорил ли Аверьянов чего-либо о нем.
— Говорил. Не хотела вам рассказывать, но раз уж вы спросили... Короче, плохими словами на вас ругался. Только вам надо на эти его слова начихать. Уж на что я трусливая, и то перестала его бояться, схватила лопату и аж до ворот его гнала. Поживу еще тут с вами немного, наберусь храбрости побольше, а уж потом он у меня слова поперек не скажет, отучу его кулаками размахивать...
День выдался серенький, совсем осенний. Тучи ходили низко, двор засыпало сухими листьями. Холодный ветер то срывался, то затихал, а то вдруг завихривался, нося по улице пыль и мусор. По селу с утра начал разъезжать трактор с прицепом — развозил по домам уголь. Было слышно, как гудят провода.
К вечеру стало еще холоднее. Казалось, что вот-вот сорвется дождик. Рано стемнело. В воздухе запахло печным дымом — впервые. И все время помнилось о том, что после полудня, крича, под тучами кружились журавли, собираясь в стаю, а потом тихо ушли, выстроившись в клин, обращенный углом к югу.
Кретов отправился на виноградник раньше, чем Федя отправился в город на фабрику. Надел плащ и шляпу — и это тоже впервые за много месяцев. Придя на виноградник, пересчитал по совету Феди контейнеры с виноградом, которые почему-то не успели отвезти на завод,— их было пять, потом до полной темноты сидел у шалаша взатишке, откуда ему были видны контейнеры. Жесткие листья шуршали под ветром на виноградных лозах. Ухал, борясь с сильными порывами ветра, шалаш, тонко посвистывала проволока на его макушке. А прежде Кретову представлялось почему-то, что эта ночь будет звездной, теплой и тихой, что станет он в счастливом одиночестве бродить всю ночь под звездами, думая о скорой встрече с Верочкой, и может быть, найдет две сходящиеся звезды...
В шалаше было тепло и клонило ко сну, хотя горел керосиновый фонарь и можно было читать — Федя оставил в шалаше для Кретова книжку зарубежных детективных рассказов. Только Кретову читать совсем не хотелось. Он думал о Верочке, думы становились грезами и увлекали в сон. Дважды уже, чтобы побороть сон, Кретов выбирался из шалаша и направлялся к контейнерам. А когда собирался отправиться к ним в третий раз, пришел Заплюйсвечкин.
— Что-нибудь случилось? — встревожился Кретов, увидев Заплюйсвечкина: был уже второй час ночи, да и выглядел Заплюйсвечкии растрепанным и взвинченным.
— Ничего не случилось,— ответил Заплюйсвечкии простуженным голосом.— Просто вот пришел предупредить... Узнал, что ваш друг уехал в город. А тут всякие дела могут развернуться, про какие вы ничего не знаете. Решил предупредить, чтоб беды не случилось.
— Беды? Вы о чем? — спросил Кретов, вдруг почувствовав, что беда уже совсем рядом. Он еще не знал, что это и как это произойдет, но знал, что произойдет непременно. Потому что все, что было сегодня, предрекало эту беду: и тучи, и ветер, и кучи опавших вдруг листьев, и улетающие журавли — они возбуждали в нем чувство сиротливости, все усиливающегося одиночества. И, стало быть, уже была перейдена грань, до которой он мог надеяться, мечтать и ждать встречи с Верочкой, уже поднялось препятствие, сте-
на, уже успели разойтись края пропасти, которая еще недавно была только трещиной.
— О чем вы хотите меня предупредить? — спросил он Заплюйсвечкина.— О какой беде?
Ему страстно захотелось, чтобы Заплюйсвечкии вдруг исчез, чтобы все это оказалось сном, но Заплюйсвечкии пригладил ладонью жиденькие волосы на голове, шмыгнул простуженным носом и сказал:
— Я ведь раньше в сторожах ходил, и не только в складских, но и на виноградниках... Так что мне все эти дела известны. Они прямо предупреждали меня, не стеснялись и не боялись, что я донесу, говорили, чтоб я тихо сидел в шалаше и не высовывался. Мне потом давали бидон вина, а я и радовался, потому что был горьким пьяницей, потерявшим всякую гражданскую совесть. Хотя, с другой стороны, что я мог сделать, как доказать? Приедут ночью на машине, перегрузят виноград из контейнеров в бидоны, развезут по домам — и все дело, ищи-свищи... Оружия у меня нет, в темноте никого толком не разглядишь, а если и разглядишь — так промолчишь, потому что не докажешь и потому что жизнь дорога... Словом, не высовывайтесь, Николай Николаевич,— принялся упрашивать Кретова Заплюйсвечкии,— посидим тут тихо, пусть тащат, авось без нашей помощи попадутся. Они знают, что ваш друг уехал в город, а что вы здесь — не знают, не могли подумать, что вы его замените. И если вы теперь пойдете к ним, то для них будет большая неожиданность, а от неожиданности они могут и обидеть вас...
— Обидеть?
— Само собой. Испугаются и черт те чего натворят.
— А кто они? — спросил Кретов.
— Вам же лучше ничего про это не знать. И вообще лучше уходите домой. Разве ж вы не понимаете, что все подстроено, что вся вина ляжет на вашего товарища? Пропал виноград из контейнеров — кто виноват? Сторож виноват, конечно. То есть ваш друг, которого нет на месте, который покинул самовольно свой пост... Ну, оштрафуют, конечно, вашего друга, уволят с работы — только все это чепуха перед тем, что может случиться, если вы нарветесь на них: они вас изувечат. А если они поймут, что вы узнали кого-нибудь из них...
— Кто они? — еще раз спросил Кретов.
— Из тех, которые будут сегодня, я знаю только одного. Вернее, я всех их знаю, но что один из них приедет сегодня — известно точно. А вообще-то их много, ворюги про-
клятые, каждый год наживаются на государственном добре...
— Так кто они, кто? — начал злиться Кретов.— Вы скажете мне или нет?
— Я должен вас уговорить,— затрясся в нервном ознобе Заплюйсвечкин.— Если я вас не уговорю, то как бы сам буду во всем виноват. Без меня вы тут спокойно сидели бы, может быть, и ни про что не узнали бы. Только утром стало бы известно, что пропал из контейнеров виноград, только беды в этом для вас особой не было бы. А теперь вы знаете, что приедут воры. Хотя вы на них могли нарваться и случайно. Я этой случайности боялся, поэтому прибежал...
— Правильно,— сказал Кретов, чувствуя, что его тоже начинает разбирать озноб,— теперь все произойдет по необходимости. И если вы не хотите мне говорить, кто они, то я все равно это узнаю, потому что сейчас же пойду к контейнерам.
— Нет! — стоя на коленях, Заплюйсвечкин попятился к лазу.— Я вас не пущу, Николай Николаевич! — закричал он.— Не ходите! Завтра прилетит ваша невеста! Кто ее встретит?! Они вас изувечат!
— А вас? — спросил Кретов.— Разве вы со мной не пойдете, Заплюйсвечкин?
— Не пойду,— Заплюйсвечкин повалился на бок и зарыдал.— Я не пойду... Я только начал жить... А если будет суд, все узнают, что я помогал им воровать... И больше мне не будет никакой жизни... Один позор! Один позор и смерть!..
— Так может, они вас подослали ко мне? — спросил' Кретов.
— Нет! — испугался Заплюйсвечкин.— Как вы могли подумать?
— Да очень просто: вы прибежали ко мне не вечером, а за полночь, хотя могли прибежать и вечером, потому что ведь не только что узнали о готовящемся преступлении. Словом, вы приехали вместе с ними. Теперь они там воруют виноград, а вы морочите мне голову, потому что ваша цель — любой ценой задержать меня как можно дольше в шалаше. И вы не хотите назвать мне воров... Разве не так?
— Не так! Николай Николаевич, не так! — Заплюйсвечкин подполз на коленях к Кретову и схватил его обеими руками за ногу.— Не пущу вас! — закричал он.— Могу сказать, кто они, но не пущу!
— Так кто же?
— А кто встретит вашу невесту, Николай Николаевич? Не пущу!
— К черту! — Кретов с силой оттолкнул Заплюйсвеч-кина.— К черту! — он схватил плащ и, больно ударившись головой о шпалерный кол, выскочил из шалаша. Ветер едва Не вырвал плащ из его руч. Кретов но сразу сориентировался в темноте и наскочил на шпалеру, ободрал о проволоку руку. Выругался, остановился и надел плащ. Не было никакой нужды мчаться к контейнерам сломя голову: до них было не более пяти минут спокойной ходьбы. И вообще следовало успокоиться, подойти к контейнерам незамеченным и попытаться получше выяснить, кто там и что там происходит, если воры уже приехали, или найти поудобнее место и подождать их. Кретов приказал себе успокоиться и, ориентируясь по близкому шелесту листьев, касаясь время от времени их рукой, направился по междурядью к контейнерам. Ветер дул ему в спину, подталкивал его, и ему приходилось упираться, чтобы не слишком торопиться, не споткнуться ненароком и не выдать себя прежде времени.
Ощущение обреченности прошло, как только он взял себя в руки. В самом деле, что за блажь, упрекал он себя, видеть во всем приметы беды. Да и нет никаких примет — просто пришла осень, просто нервы у него развинтились от слишком долгого ожидания Верочки, просто он чрезмерно впечатлителен и, конечно, устал за год бестолковой жизни, в которой почти не было радостей, зато было много огорчений. А тут еще этот несчастный Заплюйсвечкин, эти воры. Кретов совсем не думал, что воры подослали к нему За-плюйсвечкипа. Заплюйсвечкин — слабый человек, он давно утратил волю и честь и потому не сразу решился прибежать к нему, сообщить ему о готовящемся налете на виноград-пик: до поздней ночи терзался всякими сомнениями, хотя знал обо всем уже с вечера, с великим трудом поборол свой страх, хотя и не до конца — ведь ои так и но назвал Кретову имена воров, решился, наконец, на благородный, но опасный для себя поступок, пришел, чтобы спасти Крето-ва — в этом и была его цель, но не только не спас его, а, напротив, вынудил его пойти навстречу беде, но не предумышленно, а потому что ошибся в Кретове, полагая, что Кретов изберет безопасность, останется в шалаше, просидит в нем всю ночь тихонько, как мышь... А он, Кретов, вот какой решительный, вот какой смелый, не задумываясь, бросился навстречу опасности!.. Впрочем, ирония здесь неуместна: он действительно такой. Ведь поступи он в этой ситуации иначе, он оказался бы обыкновенным трусом и подлецом: он подвел бы Федю, подвел бы себя, не говоря уже о том, что подвел бы совхоз — не уберег бы его добро.
И упустил бы возможность разоблачить мерзавцев, которые все это время делали его жизнь несчастной, потому что убивали в нем веру в человека, мечту о человеке, убивали его самого, потому что одним своим существованием, как бы указывали ему на то, что и в нем, если покопаться, если поскрести его хорошенько, если содрать с него благородные одежды, можно найти вора, мерзавца и подлеца.
А Верочку он встретит завтра вечером в аэропорту, потому что с ним ничего не случится, не может ничего случиться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50