Канта же, Никифоров, вероятно, ставил ниже себя и потому спросил небрежно, с явным чувством превосходства: — Так что он там сказал, этот немец?
— Ах, Никифоров, Никифоров,— вздохнул Кретов: разумеется, ему не хотелось огорчать Никифорова, но и оставлять его в неведении относительно Канта было бы нечестно. Оставалось лишь найти слова, которые бы не так сильно ударили по честолюбию Никифорова, смягчили бы до предела неизбежный удар. Но догадливый и сообразительный Никифоров опередил Кретова, потому что понял смысл его вздохов, спросил, вцепившись ему пятерней в плечо:
— Этот Кант опередил меня с моими советами человечеству? Да?
— Отпустите плечо, Никифоров,— попросил Кретов,— вы порвете мне рубашку.
— Значит, опередил,— сокрушенно затряс головой Никифоров.— На сколько лет? — поднял он па Кретова глаза.— На двести?
— На двести.
— Ясно,— притих Никифоров.— Все теперь ясно. А я-то думал-гадал,— признался он,— почему это вы так здорово по-научному формулируете мои мысли, что ли вы умный такой или мои мысли такие совсем уже почти научные... Оказывается — Кант! Это вы мне преподносили формулировки Канта. А я тут пел, а я тут старался!.. Но теперь встает другой вопрос! — с радостным изумлением обнаружил другую проблему Никифоров.— Если Кант сказал все это уже двести лет назад, почему же его мысли не сообщили всему человечеству?! Или забыли про них? Или скрывают?
— Не забыли и не скрывают. Советы Канта известны человечеству, но человечество не хочет ими пользоваться.
— Почему? — не поверил Кретову Никифоров.— Как это не хочет пользоваться?!
— Не хочет— и все,— пожал плечами Кретов,— А вернее — не может.
— Не удается,— подсказал Странничек.
— Почему? — не мог успокоиться Никифоров.— Как это Я г м о ж е т? Как это не у д а е т с я?
- Очень просто,— ответил Никифорову Кретов.—Вот вы даже в своем маленьком Широком не можете договориться, Чтоб не тырить на ферме комбикорма, хотя все знаете, что воровать — плохо. Плохо, конечно, соглашаетесь вы, но, с другой стороны, свою домашнюю скотинку жалко, потому что ей кушать хочется, к тому же охота раскормить ее до слоновой величины, чтоб потом подороже продать, побольше деньжат добыть, автомобиль купить...
— Это так,— согласился Никифоров.— Нужны объективные условия, чтоб покончить навсегда с воровством,— произнес он явно чьи-то чужие слова.— Надо, чтобы комбикормов было везде с избытком.
Странничек ударил в ладоши, словно птичка-синичка крылышками захлопала.
— Значит, и эту проблему уже кто-то обдумал до меня,— помолчав, заключил Никифоров.
— Выходит, так,— ответил Кретов.
— А чем же мне теперь заняться? — с тоской спросил Никифоров.
— Повышением продуктивности молочного стада! — ответил за Кретова Странничек.
Никифоров не мог не видеть, что Кретов рта не открывал, потому что смотрел при этом на Кретова в ожидании ответа на свой печальный вопрос. Но ответ прозвучал, ответ явно издевательский.
— Кто-то нас подслушивает? — предположил Никифоров, не до конца веря в это свое предположение.
— С чего вы взяли? — прикинулся удивленным Кретов: поступок Странничка он но одобрял, по и выдавать его не хотел. Скажи он сейчас Никифорову о существовании Странничка, к чему бы это привело, к каким бесконечным и неопределенным разговорам и подозрениям, что у него, у Кретова, с головой не все в порядке...
— Так вы ничего не слышали? Про молочное стадо...
— А что, собственно? — продолжал прикидываться
Кретов.
— Да-а! — покачал головой Никифоров.— Видно, я дофилософствовался... А вы не чревовещатель? — спросил он на всякий случай.
— Нет.
Тогда я пойду,— сказал Никифоров, вставая.— Засиделись мы тут... А вы остаетесь, что ли? — спросил он, видя, ЧТО Кретов и не собирается вставать.
— Остаюсь. Хочу посидеть один, подумать, помолчать... Никифоров спустился с кургана и крикнул уже снизу:
— У нас тут тарантулы водятся! Смотрите, чтоб не укусили вас за одно место, а то распухнет, как у мадам Кокой-ло! — захохотал он и пошел прочь, размахивая руками, разговаривая сам с собой.
Солнце уже закатилось за вершины облаков, приткнувшихся к горизонту, травы потемнели и враз задышали ароматной влагой. Но чайки, возращавшиеся из степей к морю, еще светились розово, не торопились: с высоты они еще видели солнце, лежащее па белых облаках. Книга ночи еще не началась.
— Хулиганишь? — спросил Странничка Кретов.
— С тоски,— ответил Странничек.— Ты все время занят романом, в твоих мыслях нет зазора, куда я мог бы втиснуться.— Зашуршала трава, и Странничек, зеленый кукурузный початок с золотистым чубчиком, подошел ближе.
— А другие люди? — спросил Кретов.— Почему не идешь к ним?
— Ты уже спрашивал меня об этом,— ответил Странничек.— И я тебе ответил. Но теперь могу сказать больше: я только твой.
— Что это значит? Почему только мой? И почему теперь?
— Я догадался,—ответил Странничек.— Я или только твой или ничей. Чтобы стать ничьим, я должен улететь. На звезду Забвения. Но мой летательный аппарат разбился. Значит, я не могу улететь, я только твой.
— Покажи мне летательный аппарат,— попросил Кретов.
— Пожалуйста. Он здесь. Посмотри правее и ты увидишь его. Видишь?
— Вижу,— ответил Кретов.— Но я видел его и раньше. Это не летательный аппарат. Это смятый ржавый самовар. Но и па новом самоваре нельзя никуда улететь. Ты смеешься надо мной, Странничек?
— Жаль,— ответил Странничек.— Ты видишь все иначе, чем я. Я знаю почему: ты потерял любовь... Но ты болван. Твое письмо не дошло до Верочки. Оно пришло в отдел писем твоей бывшей газеты. Там прочли его и отнесли редактору. Редактор его тоже прочел и разорвал. Он отпустил тебя — и жалеет теперь об этом. Он не хочет отпускать Верочку.
— Но это ж безнравственно — читать чужие письма!
— Конечно,— согласился Странничек.— Но в отделе писем есть одна женщина...
— Не продолжай,— попросил Кретов.— Я все понял. Но у меня нет домашнего адреса Верочки! — сказал он с отчаянием.
— Есть,— ответил Странничек.— Он записан у тебя на последней страничке паспорта. Ты записал его однажды, когда Верочка пригласила тебя на свой день рождения. Но ИИ тогда не пошел к ней, потому что тебя отправили в командировку. Потом ты все забыл...
— Да,— сказал Кретов.— Да!
Возвратись домой, он взял паспорт и нашел на его последней странице домашний адрес Верочки.
— Спасибо тебе, Странничек,— сказал Кретов,— хотя ты — только плод моего воображения.
Пришла Кудашиха и принесла письмо, которое вручил ей, не найдя Кретова, почтальон Климов. Письмо было от Зои, бывшей жены Кретова. Впрочем, Кретов, взглянув на обратный адрес, не сразу это понял, потому что Зоя подписалась своей новой фамилией: Калашникова.
«Здравствуй, Николай,— прочел Кретов письмо Зои, когда Кудашиха ушла.— Я не собиралась тебе писать, но случайно встретила на улице твою толстозадую Федору и та вдруг призналась мне, что была у тебя, что нашла тебя в ужасном состоянии, в захудалой больнице, что от тебя остались только кожа да кости, что ты дышишь на ладан и т. п. Я не очень-то поверила ей, этой свихнутой на классических трагедиях дуре, но все-таки. Естественно, что мне не хотелось бы, чтобы ты там загнулся, брошенный всеми, без всякого ухода, без копейки денег, что было бы для всех нас вечным укором. Поэтому, пожалуйста, напиши мне, так ли все это и согласишься ли ты принять нашу денежную помощь. Не кочевряжься, хотя это в твоем характере. Я как-то сразу Ее подумала тогда, что тебе будут нужны деньги, и не предложила тебе снять их со сберкнижки. А ты, конечно, играл к благородство.
И еще: до меня тут дошли слухи (уже из других источников), что ты пишешь письма одной девице из вашей кор-рокторской и зовешь ее к себе в жены. Если это правда, то эти чрезвычайно странно: ведь той девице, как я выяснила, только двадцать пять лет, и потому она никем, кроме дурочки, быть не может. Ты что, спятил? Да и твоему сыну уже двадцать восемь! Или ты забыл? Тогда вспомни хотя бы о том, что тебе уже за пятьдесят, старый бабник. Кстати, о сыне: у него все хорошо, будет доктором наук.
Поторопись с ответом, потому что Через месяц я с Калашниковым снова полечу на Кубу. Зоя».
«Ревнует,— подумал Кретов.— И совесть неспокойна». Ругнул Федру за болтливость. Удивился, что слухи о его письмах к Верочке дошли до Зои. Как? Через кого? Сама Верочка рассказала кому-нибудь из своих подружек о письмах или они па самом деле были распечатаны в редакции? Пожалел, что письмо Зои не помогло ему разгадать эту загадку, а вернее, найти ответ на вопрос: получила ли Верочка его письмо с признанием в любви. Только ото было важно. И только это мучило его. Если получила и не отвечает — это одно. А если не получила, то это совсем другое. Совсем другое дело, которое нужно немедленно поправить, написав Верочке письмо домой.
«Все вздор,— ответил Зое Кретов.— Деньги есть, здоровье есть, жены нет. Привет сыну и Калашникову. Счастливого вам полета».
Верочке писать не стал: предположение Странничка, а вернее, его собственное предположение, что адресованное Верочке письмо попало в руки женщины из отдела писем редакции, а потом к редактору, который его уничтожил, не желая расстаться со своей лучшей корректоршей, было не очень убедительным. Предположение — это только предположение.
До поздней ночи работал над романом. Дело двигалось споро. Тепер уже Кретов мог сказать себе, что в обусловленные издательством сроки он уложится. Если, разумеется, ничего не помешает. Ставя точку, чтобы лечь спать, решил, что завтра непременно запишет разговор с Никифоровым. Но, вспомнив о Никифорове, вспомнил о несчастном Запдюй-свечкине, в равнодушии к судьбе которого упрекнул его сегодня Никифоров. Была в этом упреке правда: узнав о беде Махова, Кретов тотчас поспешил к нему с предложением помощи, а вот к несчастному Заплюйсвечкину почему-то не торопится, хотя беда Заплюйсвечкина постраншее махов-ской. Почему? «Все никак не собраться»,— увильнул от ответа Кретов. «Постыдись,— сказала ему совесть.— Ведь стыдно?»
— Стыдно,— ответил Кретов. Хотя в этом деле не все было так, как представлял себе Никифоров: не за благами побежал к Махову Кретов, не за благодарностью. По укоренившейся издревле привычке — вот в чем был подлинный стыд-то! — Кретов нет-нет да и делил людей на более важных и менее важных, на более ценных и менее ценных, хотя давно знал правильный ответ на тест, в котором спрашива-
ется, кого из трех тонущих — министра, ученого и портного надо спасать первым. Правильный ответ такой: надо первым спасать того, кто не умеет плавать. А Кретов в данном случае бросился спасать министра, потому что ведь ТОТ министр, а не какой-то там портной.
- Вот какие цветы хризантемы,— сказал себе Кретов, вспомнив присказку, услышанную от Никифорова.— Утром пойду к Заплюйсвечкину.
Кретов уже спал, когда в окно времянки кто-то осторожно постучал. Кретов легко проснулся, подошел к окну. Стук повторился. Разглядеть в темноте стучавшего он не мог, как ни старался. Пришлось откликнуться.
— Кто там? — спросил он.— Что надо?
— Сторож,— отозвался человек за окном.— Заплюйсвеч-кин. Дело есть.
— Входите,—сказал Кретов, включил свет и отпер дверь.
— Бывший сторож,— виновато улыбаясь, сказал, входя, Заплюйсвечкин.— Потому как уволен с должности уя;е некоторое время назад по причине повреждения ума,— хихикнул он.
Кретов предложил Заплюйсвечкину табуретку, взглянул на часы.
— Сколько? — поинтересовался Заплюйсвечкин, садясь.
— Три часа ночи,— ответил Кретов.
— Поздно,— вздохнул Заплюйсвечкин, протирая рубашкой очки.
— Как же вас жена отпустила?
— Ускользнул,— ответил Заплюйсвечкин и, надев очки, внимательно посмотрел па Кретова.— Ускользнул на предмет беседы с вами, если не прогоните.
— Я сам собирался заглянуть к вам,— сказал Кретов.— Правда, утром. Но вот уже и до утра недалеко.
— А по какому делу собирались заглянуть? — осторожно спросил Заплюйсвечкин.— Не по делу ли Лазарева, с которым я вас тогда грешным делом свел?
— Да, и по этому делу тоже,— не стал скрывать Кретов и прямо спросил: — Вы давно видели его?
Заплюйсвечкин замялся, снова принялся протирать очки подолом рубашки, спрятал от Кретова глаза.
— Не хотите отвечать? Почему? — не показывая досады, спросил Кретов.— Впрочем, если не хотите, то и не надо. Но вы первым заговорили о Лазареве, и я подумал, что у вас от него есть поручение ко мне. Разве нет?
— Тут такое дело,— Заплюйсвечкин надел очки и снова пристально посмотрел на Кретова.— Тут одно обстоятель-
ство... Словом, если вы дадите обещание... От него зависит мой ответ... Обещайте, что участковому Попову... Я поэтому и пришел ночью... Иначе он меня затаскает... А я ведь толком ничего не знаю, то есть не знаю, где теперь Лазарев, но Попов мне не поверит...
— Хорошо, я ничего не скажу участковому Попову,— сказал Кретов.— Такое обещание вас устроит?
— Теперь все,— облегченно вздохнул Заплюйсвечкин.— Теперь я скажу. Я вам верю. Раз дали слово, значит...
— Да, да, сдержу его. Кстати, как вас зовут? — спросил Кретов.— Григорий...
— Григорий Афанасьевич.
— Вот и славно. Григорий Афанасьевич. Итак, Григорий Афанасьевич, вы видели недавно Лазарева, и он просил мне передать... Что он просил мне передать?
— Что явится к вам еще,— ответил Заплюйсвечкин.— Несколько раз повторил: «Скажи ему, что я еще явлюсь».
— Больше ничего?
— Больше ничего.
— А где вы его видели?
— В яме. В котловане то есть, за насыпью, где прошлый раз.
— Как он выглядел?
— Плохо. Все украденное у вас он уже пропил, остался только портфель, в котором он теперь носит свои шмотки. А где живет, не знаю. Другие говорили, что в старых катакомбах, но я не знаю. Еще говорили, что он сочиняет какую-то книгу,— снова хихикнул Заплюйсвечкин,— хочет разбогатеть...
— А как он говорил вам те слова, что еще явится? — спросил Кретов.— Была в его словах угроза или еще что-нибудь?
— Угроза,— не задумываясь, ответил Заплюйсвечкин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50