— О чем же? — спросил Кретов.
— О том,— ответил Лукьянов, застегивая пальто,— что у нас нет никаких опровержений на жалобу. Вот о чем это говорит. К тому же вы выгнали членов комиссии, а за это
тоже вас не похвалят. И скрываете у себя бродягу. И оба угрожали нам силой. В комнате пахло самогоном, когда мы пришли. Пахло, Жохов?
— Пахло, Григорий Григорьевич.
— Вот,— продолжал Лукьянов.— На плите стояли ведра, от которых шел самогонный дух. И от вас шел дух,— усмехнулся Лукьянов, нагло глядя Кретову в глаза.—А когда мы постучали в дверь, то из времянки выбежала Татьяна. Ты узнал ее, Жохов?
— Так точно, Григорий Григорьевич. В расстегнутом халате.
Кретов понимал, что Лукьянов провоцирует его, но сдержать себя не мог: это было выше его сил. Он схватил с плиты ведро и выплеснул всю воду на Лукьянова. К счастью Лукьянова, вода в ведре не успела еще хорошо нагреться. Лазарев последовал его примеру и окатил из другого ведра Жохова. Началась потасовка, которая через одну-две минуты бескровно закончилась во дворе. Увидев во дворе дерущихся, из дома с ведрами выбежали Кудашиха и Татьяна. В их ведрах вода оказалась ледяной. Ее хватило на всех: не только на Лукьянова и Жохова, но и на Кретова, и на Лазарева. Мокрые муя;чины разбежались. Кретов и Лазарев вернулись во времянку. Лукьянова и Жохова Кудашиха и Татьяна увели сушиться в свой дом.
Кретов хохотал. Потом, видя, что Лазарев не разделяет его веселья, сказал:
— Теперь пусть попробуют доказать, что это мы их облили.
— Докажут,— ответил Лазарев.— Эти все докажут...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Едва Кретов и Лазарев успели вытереть залитый водою пол, пришла Татьяна. Молча стала у двери, прислонившись к стене, скрестила на груди руки. Лицо ее выражало угрюмую сосредоточенность. Вошла она во времянку без стука. И то, что Кретов и Лазарев были раздеты до трусов ее нисколько не смутило. Смутились мужчины. Кретов быстро натянул брюки, подал Лазареву одеяло, чтоб тот завернулся в него.
— Что, Татьяна Ивановна? — спросил Кретов, приведя себя в божеский вид.— Есть вопросы?
— У вас тут как в бане,— сказала Татьяна.— Даже на потолке висят капли.
Кретов взглянул на потолок. Татьяна сказала правду: капли воды, как миниатюрные лампочки, посвечивали на потолке.
— Надо хорошо протопить печь и открыть двери, чтоб вся вода ушла паром. Иначе и потолок, и стены зарастут плесенью,— посоветовала Татьяна.— А вы тут заперлись, превратили времянку в парилку.
Кретов послушался Татьяну, открыл обе двери. Со двора ворвался снежный холод. Лазарев поплотнее закутался в одеяло. Кретов набросил на плечи пальто. Печь глухо загудела от возросшей тяги.
— Так что, Татьяна Ивановна? — снова спросил Кретов.— Утром мне выметаться отсюда?
— Письмо вам принесла,— ответила Татьяна.— Вот.— Она разжала руку, и на пол посыпались клочки бумаги.— Жалоба это,— объяснила она.— Которую Аверьянов написал.
— Жалоба? Та самая, с которой приходил Лукьянов?
— Она,— улыбнулась Татьяна, видя, что Кретов остолбенел от изумления.
— Каким же образом, Татьяна Ивановна?
— А Лукьянов положил ее сушиться на плиту... Ну, он пьет чай с моей мамкой, а я вот... И порвала, чтоб не потребовал обратно.
— Так он еще не знает об этом?
— Не знает,— Татьяна улыбалась совсем счастливо.
— Черт возьми! — почесал себя в затылке Кретов.— Значит, Лукьянов снова припрется сюда. Нет, спасибо, конечно, огромное вам, Татьяна Ивановна! Просто не ожидал. Я подумал, что вы выгонять нас пришли. А вы, оказывается, за нас... Да? Вы за нас, Татьяна Ивановна?
Татьяна присела, подобрала с полу клочки бумаги и бросила их в топку.
— А то еще склеит,— сказала.— Он такой паразит. Тогда я пойду,— добавила она, вставая.— Скажу, что сожгла в нашей печке. Чтоб он сюда не пришел.
— Он же вас растерзает,— предостерег ее Лазарев.
— Меня?! — усмехнулась Татьяна.— Это мы еще посмотрим, кто кого растерзает. Я потом приду,— пообещала она.— Как уйдет Лукьянов со своим дружком.
Татьяна удалилась. Кретов закрыл за ней двери.
— А то замерзнем,— сказал он Лазареву,— Пусть лучше будет сыро, но тепло.
— Здесь так приятно: тепло и сыро,— продекламировал Лазарев.
— Да? — удивился Кретов.— Еще помните Горького?
— Все помню,— ответил Лазарев со вздохом,— а хотел бы все забыть. Знаете, Кретов, все забыть и начать новую жизнь, без воспоминаний и мыслей о прошлом.
— Не вижу никакого смысла,— сказал Кретов.— Все забыть и начать новую жизнь — это все равно, что умереть и воскреснуть в новом качестве, стать другим человеком, который к тому, к первому, не имеет никакого отношения. Ведь в этом нет никакого смысла. И, конечно же, никакого утешения. Как бы вы, скажем, отнеслись к тому, что вас повели бы на расстрел, сказав: «Ничего, голубчик, не волнуйтесь: мы вас, конечно, шлепнем, но вместо вас останется жить товарищ Кретов».
— Ваша правда, разумеется. Теперь мою жизнь не исправить. Она исковеркана навсегда.
— Я уже сказал: виноваты вы сами.
— А за собой вы никакой вины, конечно, не чувствуете?
— Нет.
— Ну, ну. И все же, мне думается, я мог бы тогда вас купить. Если не купить, то разжалобить. Ведь писатели жалеют падших, потому что слабости человеческие — не грех, а несчастье наше. Разве можно наказывать несчастных? Кто-то сказал, что сильнее наших слабостей нет ничего.
— Но вас погубили не слабости. Вас, Лазарев, погубило презрение к людям. Вы воровали, развращали девочек, затягивали в трясину преступности и разврата слабых людей, потому что презирали чужой труд, чужую честь и судьбу. Ведь не потому вы воровали, что у вас нечего было есть, не потому совращали девочек, что вас преследовала секс-мания, род недуга. И не для того заманивали в охотничий домик других людей, чтобы избавиться от страха одиночества. Вы бесились, как говорится, от жиру. Так что разжалобить меня вам не удалось бы.
— Значит, вы набросились на меня из-за праведного гнева. Я оскорбил ваши высокие принципы. Попрал их, как говорится,— Лазарев сбросил с себя одеяло и сел на скамеечку к открытой печной топке.
— А вы с этим не можете согласиться, да? Вы уверены, что я набросился на вас из-за иных побуждений? Скажем, позавидовал вам.
— Вот! — обрадовался Лазарев.— Вы сами назвали эту причину. Заметьте, сами. Значит, ее можно, по меньшей мере, считать одной из возможных причин. Не праведный гнев, а зависть. Зависть того, кто обделен властью, силой, удачей, к тому, у кого все это есть в избытке. Черная, между про-
чим, зависть, низменное чувство. И честолюбие: как же, свернул голову такому гиганту! И мелкий расчет: получу благодарность по службе за усердие и хоть какие-то денежки, пусть малые, если уж больших мне никогда не видать. Дальше! — Лазарев поднял руку, не дав заговорить Кре-тову.— Дальше: если хоть одна из этих причин имела место — зависть, честолюбие или мелкий расчет,— то грога цена всем вашим уверениям, что вы отстаивали высокие принципы. Высокие принципы не могут устоять на гнилых чувствах, гнилых страстишках, как, скажем, высотный дом не может устоять на болотных кочках.
— Все? — спросил Кретов.
— Все.
— А вывод?
— Какой вывод? Кажется, я сделал ясный вывод.
— Вывод сделаю я, Лазарев: вы так закоренели в своем презрении к людям, что ни в ком не можете даже предположить существование высоких чувств и побуждений. Вы и в себе их не можете найти. И это главное. А между тем надо иметь хоть одно такое чувство, чтобы быть человеком. Я говорю о чувстве благодарности к людям за то, что вы живете среди них, имеете облик человеческий, едите их пищу, пользуетесь их вещами, их домом. Будь в вас это чувство, Лазарев, вы не стали бы бродяжничать теперь, а работали бы и тем выражали бы людям свою благодарность. Сейчас же вы — заурядный пожиратель блага, имя которому жизнь. Вы были преступником, стали паразитом.
— Все? — в свою очередь спросил Лазарев.
— Все,— ответил Кретов.
— А вывод?
— Я все сказал.
— Но не все сделали. После того, что вы сказали, Кретов, вам остается вытолкать меня взашей голым на мороз. Ведь я не человек, я паразит.Таких, как я, следует уничтожать, правда? Доведите же до логического конца свои рассуждения,— Лазарев вдруг стал дрожать, хотя сидел у раскаленной печи.— Не стесняйтесь! Ведь логика требует моего уничтожения!
— Ваша логика, Лазарев,— да, требует. Моя логика — нет. Моя логика, Лазарев, предполагает в другом человеке волю и разум. Волю, чтобы преодолеть себя, разум, чтобы попять других. И хватит об этом,— сказал Кретов.— Мне пора заняться курицей. Иначе мы останемся без ужина. Впрочем, еще один вопрос. Вот вы тут хвастались, что могли бы купить меня. Предположим невозможное: вы меня
купили. Но со мной были еще двое: прокурор и капитан милиции. Их вы тоже купили бы?
— Прокурора — да. Я в этом уверен. Но, не купив вас, не было смысла подступаться к прокурору. Вы это понимаете.
— А если б купили меня, подступились бы?
— Несомненно.
— А к капитану милиции? Да перестаньте вы дрожать, черт возьми! Вам что — холодно? Возьмите одеяло.
Лазарев закутался в одеяло и снова сел к печи. Кретов снял с плиты кастрюлю с курицей, поставил ее на табуретку. Потом, взяв две вилки, вытащил курицу из кастрюли, перенес к столу, на тарелку. Бульон подсолил, вынес в коридор. Сжазал, возвратившись в комнату:
— Суп будем есть завтра. А сейчас съедим курицу. Чайку, конечно, попьем, как положено.— Снова спросил: — И капитана, говорите, подкупили бы?
— Капитана — нет,— ответил Лазарев.
— Да?! — удивился Кретов.— Это почему же? Он такой стойкий?
— Ладно, дело прошлое, могу сказать: у капитана тоже было рыльце в пушку, он тоже не раз посещал мой охотничий домик. Словом, он и без подкупа молчал бы. Вы не знаете, как он ползал передо мной па коленях, когда я уже сидел в камере, умоляя не выдавать его. Я не выдал. Думал, что он мне потом понадобится, после тюрьмы. Но он недавно сам попался. На другом деле. А вы, Кретов, разве не чувствовали тогда, что он из моей компании? Капитан говорил мне, что вы задавали ему наводящие вопросики. Значит, чувствовали. Ну, признайтесь.
— Чувствовал,— ответил Кретов.— Но у меня не было доказательств. И я не мог их получить, И следствие тоже. Вы все хорошо его огородили. Значит, очень рассчитывали на его помощь потом.
— Рассчитывали. Но он всех нас подвел, мерзавец. Как говорится, жадность фраера сгубила: взятки брал. Разве не подлец?
— Конечно, подлец,— согласился Кретов и засмеялся.— Смеюсь потому,— объяснил он Лазареву,— что подлецом мы назвали его по разным причинам: я за то, что он взятки брал, а вы за то, что он попался.
— Ошибаетесь,— возразил Лазарев.— Я взяточников и прежде считал подлецами. Впрочем, какое это имеет теперь значение.
— Вот именно. Давайте ужинать.
Кретов разорвал курицу на две части. Половину предложил Лазареву, за другую принялся сам.
Они пили чай, когда снова пришла Татьяна.
— Есть новости? — спросил Кретов.
— Ушли,— махнула рукой Татьяна.— Сказали, что теперь и меня привлекут к ответу. За то, что я уничтожила документ. Лукьянов аж посинел, когда я ему сказала, что жалобу Аверьянова я сожгла. Еще сказал, что я сделала это по вашему наущению и что это только усугубляет вашу вину. Про этого человека сказали,— Татьяна кивнула в сторону Лазарева,— что сейчас пришлют участкового Попова, чтоб он проверил у него документы.
— Что делать? — всполошился Лазарев.— Спрятаться куда-нибудь? Куда?
— Ничего не надо делать,— сказал Кретов.— Это как раз тот самый случай, когда ничего делать не надо. Если, конечно, у вас есть намерение вернуться к нормальной жизни, Лазарев. Придет Попов, вы честно расскажете ему, кто вы такой и почему у вас нет документов, я скажу, что знаю вас и что готов подтвердить это письменно, Попов составит протокол, мы даже его попросим об этом, потом протокол Попов доставит в райотдел милиции, одновременно вы явитесь туда с заявлением о потере документов и с просьбой выдать вам новый паспорт и трудоустроить, явлюсь и я со своим ходатайством... Словом, судьба дарит вам, Лазарев, удобный случай. Советую вам воспользоваться им. Немного воли, немного терпения, немного веры в человеческую доброту — и вы снова нормальный гражданин.
— С судимостью.
— Разумеется, с судимостью.
— И на черной работе?
— Возможно, что и па черной работе. А вам, конечно, хотелось бы, чтобы вас снова назначили начальником крупной стройки?
— Если надо, я схожу за Поповым,— предложила свои услуги Татьяна.— А то он ленивый, как сто лентяев. Я же его быстро приведу.
— Нет,— сказал Лазарев и встал.— Не надо идти за Поповым. И вообще ничего не надо. Не время... Дайте мне немного денег,— обратился он к Кретову,— и я уйду. Как говорится, исчезну с вашего горизонта.
— Испугались? — спросил Кретов.
— Просто еще не время... Ваши брюки и рубашку я могу взять?
- Конечно. Если они высохли.
Лазарев снял со спинки кровати брюки и рубашку, помял их в руках.
— Почти высохли,— сказал он.— Я оденусь в коридоре, чтоб не смущать даму,— улыбнулся он Татьяне.— Как говорится, миль пардон, что означает — тысяча извинений.
Лазарев вышел.
— Где он живет? — спросила Татьяна у Кретова.
— Не знаю.
— Вы дадите ему денег?
— Немного дам.
— Я добавлю,— сказала Татьяна.— Такое несчастье у человека. Это ж надо — потерял все документы! — она вынула из кармашка кофты десятку и протянула ее Кретову.
— Сами отдадите, Татьяна Ивановна,— сказал Кретов.— Хотя, говоря по совести, он не стоит ваших забот.
— Так несчастье ж у человека,— возразила Татьяна.— И глаза вон какие — как у того теленка, которого от вымени отвадили.
Лазарев ушел за несколько минут до прихода участкового Попова.
— Надо же! — удивилась его столь быстрому появлению Татьяна.— То его на канате не притащить, а то он будто на самолете прилетел. Когда меня Аверьянов бил и когда люди побежали за тобой, разве ж ты так быстро примчался?
— А я специально медлил,— ответил, улыбаясь во весь рот, участковый,— чтоб Иван успел выбить из тебя дурь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50