.. На бюро райкома не поеду, все! Подам заявление об отставке, в шоферы пойду пенсию зарабатывать,— Махов уронил голову в ладони, закачался, как от боли.— Все, Коля, все!
— Не хнычь,— сказал ему Кретов.— Я тебе помогу.
— Ты?! Поможешь?! — нервно захохотал Махов.— Помогал сосед соседу — в поле муху выгонял! Не смеши, меня, Коля, не смеши! Раз такая статья про меня напечатана, то она уже обговорена, а раз обговорена, то никто уже меня не защитит, никто не поможет, потому что не к кому обращаться за помощью.
— Ты мне очень не нравишься: ты быстро сдался.
— А не хочу больше бороться. Все! Как там написано в статье? Там написано: «Пришел, видимо, тот самый момент, когда тов. Махов должен уступить дорогу тем, кто видит дальше и лучше, кто способен от старых конторских счетов пересесть к компьютеру». Вот я и уступлю дорогу без драки, без лишних разговоров... Жить стану весело, Коля! — снова обнял Кретова Махов.— Буду тебя на своем грузовике катать. А то ведь не было времени к тебе заглянуть, в больницу к тебе съездить не мог — до того закрутился с долами. А теперь все эти дела побоку! Сяду за баранку, нажму на газ —• и вся тебе забота!
— Съездил бы к Капустину, прежде чем предаваться этим сладким мечтам идиота,— посоветовал Кретов.
— К какому Капустину? К Ивану Степановичу? К бывшему секретарю райкома?
— Почему — бывшему?
— А потому что ты отстал от жизни, Коля. Теперь у нас первый секретарь не Иван Степанович, а Анатолий Сергеевич, молодой, плечистый — во! — развел руки Махов,— и решительный, как черт! К Ивану Степановичу я поехал бы, а к Анатолию Сергеевичу не поеду: он меня не пожалеет, и никакие ссылки на то, что мои грехи — это общие грехи всего района, его не убедят. «Значит, надо выгонять всех!» — скажет он. Вот какие дела, Коля.
— А в обком не хочешь съездить?
— Минуя Анатолия Сергеевича? Нет смыса. Анатолию Сергеевичу в обкоме полностью доверяют. Да и надо доверять, правильно это, иначе он не укрепится, не станет настоящим хозяином, как не стал настоящим хозяином я, потому что дергали, лупили, вразумляли, учили, поправляли, песочили, накачивали... Иногда, правда, хвалили. Вот как ты меня в той статье, что написал в прошлом году. Только прошлые заслуги теперь никого не спасают. Так-то, Коля. А ты говоришь: «Помогу...» Помогал цыган блохе — получилося хе-хе! Больше того, Коля: не надо мне помогать. Раз уж выпал такой шанс освободиться от всего, я им воспользуюсь. Устал, как тот Ахмет, который таскал за спиной в корзине свою жену вместе с ее любовником. Думал, что любовь на своем горбу таскаю, а оказалось — посмешище свое, свой позор.
— Ладно, Махов, хватит размазывать слезы по лицу,— сказал Кретов решительно.— Пойдем в твою контору, мне надо воспользоваться твоим телефоном, связаться с Москвой. Ты закажешь мне разговор с Москвой, и я потолкую с одним человеком. Он работает в «Правде», я был связан с ним по прежней работе в газете. Если он меня еще помнит, он обязательно поможет нам.
— А стоит ли? Зря только побеспокоишь человека.
— Это моя забота. Давай, поднимайся, пойдем в контору. Тут надо действовать быстро. Бюро райкома когда?
— В следующую среду.
— А сегодня четверг. Времени чертовски мало. Надо идти, Алеша.
— Ладно,— вздохнул Махов, поднимаясь.— Если надо... Посмотрю, как журналисты умеют обтяпывать дела. Попался бы мне этот Михайлов, я бы его по стенке размазал...
Кретов не признался Махову, что знает Михайлова-До-донова, но не Додонова пожалел, а Махова, который на самом деле мог бы размазать Додонова по стенке одним пальцем и влипнуть в историю.
Москву дали быстро. Кретов попросил позвать к телефону Белова.
— Белов, здравствуй! Ты меня хорошо слышишь?
— Кретов?! —узнал его Белов.— Отлично слышу! Ты откуда?
— Я в Крыму,— ответил Кретов.
— И что там в Крыму?
— Есть одна роскошная тема для тебя: в назидание другим гробят одного толкового мужика, который виноват пе больше, чем другие. Директор крупного совхоза. Гробит местная газета. Это одна сторона дела. Другая сторона: автор статьи — профессиональный могильщик, который в прошлом загубил не одно живое дело, не одну добрую душу. Теперь выступает под новой маской — под маской борца за новый стиль хозяйствования, за новое мышление. Хамелеон. И последнее: все это происходит якобы в русле борьбы за современные кадры, за обновление кадров. В этом сложность. И в этом — грубая ошибка: выбрасывается за борт здоровый человеческий материал. Жалко и расточительно.
— Черт возьми! — сказал на другом конце провода Бенов.— Очень нужная тема. Я как раз вышел на нее теоретически. Ты молоток, Кретов! У тебя до сих пор хороший нюх. Но почему ты сварился?
— Семейные обстоятельства.
— Ясно. Сам тему не поднимешь?
— У меня слабое место: этот директор — друг юности, могут потом попереть на личные отношения, я живу в его деревне.
— Давай адрес! — потребовал Белов.— Давно не бывал в Крыму. Завтра же прилечу. Очень нужная тема, старик!
Кретов продиктовал ему адрес.
— Встречать не буду,— сказал он Белову.— Аэродром далеко.
— И не надо. Мне все равно для начала надо будет представиться в обкоме. Сам найду. До встречи.
— До встречи, Белов.— Кретов положил трубку и посмотрел на Махова.— Понял что-нибудь? — спросил он его.
— Надо же! — покачал головой Махов.— А ты, оказывается, конкретно мыслишь. Формулировки железные. Я думал, что ты все про цветочки-лепесточки, охи-вздохи, а ты рубишь телеграфным стилем точные идеи.
— Мог бы и раньше узнать об этом,— сказал Кретов.— Но ты ведь не прочел ни одной моей книжки, даже из тех, что я тебе подарил. На распалку дров их хоть не пустил?
— Ну, ты уж совсем,— обиделся Махов,— все ж не дикарь... А читать не читал,— признался он,— времени нет, только нужную литературу читаю. Хотя кому все это было нужно! — махнул он рукой.— Все коту под хвост.
— Значит, так,— сказал Кретов, видя, что Махов снова стал раскисать,— Белов прилетит завтра, встречать его не надо, сразу пойдет в обком, прилетит, конечно, утром, к началу рабочего дня, после обеда, наверное, объявится у нас в районе. Ты готовься, обдумай еще раз все свои позиции, тут я тебе помогать не буду, сам должен справиться, но и не заискивай, не лебези, он мужик резкий, но справедливый, держись открыто и с достоинством, не так, как со мной, нюни не распускай, не подводи меня. Пошлешь за мной, если он спросит обо мне, но не раньше, чем спросит. Ты все понял?
— Все понял,'— тяжело вздохнул Махов, видя, что уступил Кретову роль хозяина положения, с чем его мужицкая натура с трудом могла смириться. Пошел у Кретова на поводу, принял его помощь, хотя до этого почти не вспоминал о нем, а если и вспоминал, то лишь для того, чтобы потешить свое мужицкое превосходство над неудачником-интеллигентом.
— Тогда я пойду,— сказал Кретов.
— Постой,— задержал его Махов.— Ты вообще-то как там? Может, чего надо? Ты не стесняйся...
— Эх, Махов, Махов, деляческая твоя душа,— пристыдил его Кретов.— Не суетись! Сиди себе и работай. О работе думай, о работе. Сделай веселое лицо, вызывай своих подчиненных и командуй. И готовься к встрече с Беловым. Пока! — Кретов вышел из кабинета, но тотчас же вернулся и сказал, хлопнув себя по лбу: — Чуть не забыл! Ты уже сегодня же можешь узнать о позиции... Анатолия Сергеевича? Так зовут первого секретаря райкома?
— Так.
— Сделай вот что: позвони Самохину, пусть Самохин свяжется с Анатолием Сергеевичем и как секретарь секретаря спросит, чем вызвана статья в газете, что он думает о твоей дальнейшей судьбе.
— Самохе? Самохе можно позвонить, только он не станет вмешиваться в это дело: теперь это дурной тон — хлопотать о друге юности.
— Не надо хлопотать. Пусть только спросит. Что ж тут такого? Прочел статью в газете, интересуется что и как.
Естественно. Позвони, позвони! — настоял Кретов.
Махов вызвал секретаршу и попросил соединить его с Самохиным.
— С Игорем Николаевичем? — переспросила секретарша, делая Кретову глазки.
— Да, да! — загудел на нее Махов.— Чего ж тут непонятного?!
— Ты действительно груб, Махов,— заметил Кретов.— Такая хорошенькая секретарша, тебе бы перед ней свое джентльменство проявить, а ты рычишь.
— Зарычишь тут,— побагровел Махов.— Эта хорошенькая секретарша заявила комиссии, что я к ней приставал.
— А ты, конечно, не приставал?
— Ладно тебе! — разозлился Махов.— И ты туда же! Зазвонил телефон, и Махов взял трубку. Разговор был
длинный, но говорил главным образом Самохин, чего Кретов, естественно, слышать не мог. Махов лишь односложно и мрачно отвечал: «Да», «Нет», «Нет», «Да». Потом после продолжительного молчания сказал «Угу» и положил трубку.
— Ну? — спросил его Кретов.
Махов нервно забарабанил пальцами по столу.
— Что он тебе сказал? Читал он статью?
— Читал.
— И что?
— Говорит, что радости мало.
— Это мы, допустим, и без него знаем. А еще что? Я не слышал, чтоб ты попросил его связаться с Анатолием Сергеевичем. Почему не попросил?
— Он уже связывался.
— И что? Да не тяни ты кота за хвост! Махов!
— Говорит, что радости мало. Что Анатолий Сергеевич настроен решительно против меня, потому что он сам подбирал состав комиссии, с которой я расплевался... А эта ж комиссия мне ни спать, ни работать не давала! — снова завелся Махов.— Все нервы мои вымотала! «Прявда ли шьто ви взяли себе тонну винограда и сделали вино? — домогался, к примеру, один шепелявый прыщ.— Прявда ли шьто ви понуждали вашю секретаршю к сожительству?» Не знаю, как я его только не задушил,— бессильно откинулся на спинку кресла Махов.— Но помнить он меня будет, потому что я ему на голову графин воды вылил, чтоб он остудил малость свои жареные мозги. Жареные факты подбирал он, понимаешь... — Махов закрыл глаза и какое-то время сидел молча, потом потер ладонями лицо, посмотрел приветливо на Кретова и сказал: — Самохин о тебе спрашивал, не уехал ли
ты. Очень интересовался, не приехала ли к тебе какая-то женщина. Я сказал, что не приехала. Собирается нагрянуть как-нибудь, чтоб посидеть вместе, повспоминать. А ты, оказывается, был у него? Почему не сказал?
— Времени не было заглянуть к тебе,— усмехнулся Кретов.— Как и у тебя не было времени заглянуть ко мне. Тут мы квиты, кажется.
— Ладно. Больше приказов не будет?
— Не будет. Трудись. На этом они расстались.
Выходя из конторы, Кретов столкнулся с зоотехником Никифоровым, столкнулся буквально, потому что Никифоров налетел на него в дверях, чуть не сбил с ног, больно боднул головой в скулу.
— Теперь синяк будет,— проговорил Кретов, растирая щеку.— Опять станут болтать, что я по пьянке скулой угол конторы снес.
— А у меня вырастет рог,— засмеялся, извиняясь, Никифоров.— Скажут, что Клавдия Ивановна мне изменила.
— Кланяйтесь от меня Клавдии Ивановне,— сказал Кретов, намереваясь па этом распроститься с Никифоровым.— Она меня тогда здорово выручила, доставила в больницу, спасибо ей преогромное. Настоящий фельдшер, ваша милая Клавдия Ивановна. Так и передайте ей.
— Передам, передам,— торопливо пообещал Никифоров, всем своим видом показывая, что у него есть более важный разговор в Кретову.— Совершенно случайно пришел к потрясающей идее,— он схватил Кретова за руку и потащил из коридора на улицу.— Потрясающая идея! Вам она может пригодиться. Да и не только вам — всему человечеству... Понимаете,— продолжал он, не выпуская руку Кретова,— услышал я по радио один разговор. Там какая-то девица спрашивает у школьников, что бы вы сказали человечеству, если бы вам сейчас предоставили такую возможность. А школьники, ну, сами понимаете, телята еще, ничего толком ей ответить не могут, мычат чего-то, хихикают, сукины дети, вместо того, чтобы думать, какие важные слова сказать человечеству. Один потом, правда, догадался, про мир сказал во всем мире, про чистое небо над головой, про дружбу. А одна девонька, так та словами из песни высказалась: «Отдадим,— говорит,— шар земной детям!» Для песни, может, эти слова подходящие, а для дела — никудышные, хотя, наверное, есть хорошие детки, тихие, разумные, зато остальные — все как есть сорванцы, им только дай волю, они все
вдребезги разнесут... И стал после этого думать: а что бы Я сказал человечеству?
Кретов дважды попытался обогнать Никифорова, надеясь, что тот отстанет от него, но Никифоров забегал вперед, как чертик, прыгал перед ним, размахивая руками и так живо вертя головой, что Кретову казалось, будто борода у Никифорова растет не только на подбородке, но так же из-под ушей и на затылке. И руки у пего мелькали во всех направлениях, словно он был не зоотехником Никифоровым, а пляшущим Шивой, у которого много рук. Поняв, что теперь ему так просто от Никифорова не отделаться, Кретов решил идти не домой, а в степь: из дома, подумал он, ему Никифорова никогда не выставить, а в степи Никифоров, возможно, и сам отстанет.
Они миновали ремонтные мастерские и направились к курганам.
— А реферат? — пытаясь сбить Никифорова с толку и обратить его внимание на то, что они уже в степи, спросил Кретов.— Реферат про свою разумность или неразумность вы уже написали? И как обстоят дела с идеей о том, что деньги нас всех оскорбляют?
— Это потом, это потом,— отмахнулся от его вопросов Никифоров.— Это все мелочи. Тут важно: что я могу сказать всему человечеству? Или ни черта не могу? Тогда грош цена всякой моей разумности и всем тем деньгам, которые потратило на мое образование государство! Я целый месяц крутил свои мозги вопросами, чтоб они выдали мне стоящую мысль, не давал им ни минуты покоя, заставлял их думать, искать.
— Лучше б вы о продуктивности вашего молочного стада подумали,— сказал Кретов и тут же пожалел, что сказал это.
— Ага! — накинулся на него, едва не дубася кулаками, Никифоров.— Вот вы й выдали себя, свое интеллигентское нутро! Мы — черный народ, мы должны о коровах думать, о стойле, о пойле, о начальнице Кокойле, а вам, высоким интеллигентам, отдать на откуп область возвышенных идей?! Вот вам! — Никифоров сунул Кретову под нос кукиш, затопал дробно ножками и зашипел сквозь крепко стиснутые зубы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50