с другой стороны, попробуйте найдите на всё средства; Дикая улица — это кость, застрявшая в горле горсовета и в его личном, Омара, горле. Омар словно давал интервью. Затем рассказал, сколько сил (вложил он в город Ортас за семь лет своего председательства. Омар не замечал, что все время говорит «я»; несколько раз вместо слов «городской Совет» он употребил личное местоимение. Улмекен отметила про себя эту особенность гостя.
— О-о! Немало моего труда вложено в город! — продолжал Омар.
Чего стоило, например, установление памятника на центральной площади, это>целая поэма, надо было найти скульптора, архитектора, здесь пригодились знакомые из . Алма-Аты; с каким трудом были добыты деньги на авторство, затем ему пришлось ехать в Ленинград, чтобы добиться установления памятника вне очереди. Омар рассказал, как проложил асфальтированную дорогу до целебных источников, обнаруженных в горах, хотя в области и были против, как телевидение транслировало торжественное открытие этой дороги, а он, Омар, все равно получил выговор; рассказал, как потом на чабанов, гнавших по этой дороге скот, свалился камень и Омар чуть из-за этого не попал под суд; потом рассказал, что однажды получил даже два выговора — за строительство самого красивого в городе кинотеатра.
— Я так считаю,— говорил он,— если уж строить, так строить навечно, ну и отпустил лишние средства. Мрамор, найденный в горах, раньше, чем заприходовать, пустил на стены и пол. «Откуда мрамор?» — «Из гор».— «Его же не было в проекте! Беззаконие!» — «Так ведь дармовой мрамор!» — «Горы — не наследство твоего отца! Пойдешь под суд!» Два года таскали по инстанциям, два года мучили. Но сами устали и прекратили эту волынку. Что теперь делать, не ломать же кинотеатр, я же ни грамма мрамора для себя не использовал. Зато наш «Шугла» теперь гордость всей республики, в проспектах для заграницы частенько печатают его фотографию. Ну и спрашивается, кто победил? Конечно, я! У меня много прозвищ в народе, знаю; ну что делать, пусть не поймут сейчас — поймут позже. Как меня только не называют: и «дорожник», и «строитель», и «садовод»; в подхозе построил два животноводческих комплекса, уж сколько надо мной смеялись, сколько критиковали! Бывало, придет в кабинет какой-нибудь неуч, сопляк и ну обвинять в нарушении финансовой дисциплины. Неандерталец!
Сначала Омар говорил с улыбкой, словно посмеиваясь над собой, но при последних словах он побледнел и глаза зло блеснули. Увидев физиономию Омара, Улмекен чуть не прыснула: ух ты, какие мы злые! Слово «неандерталец» создало в мыслях Улмекен целую картину. Она представила, что поймала дикого, покрытого шерстью человека, сбрила с него шерсть, надела белую рубашку, повязала галстук, посадила в кресло напротив Омара. А за столом, как раз напротив Омара, сидел ее муж, Досым, она посмотрела на него пристально, расхохоталась и, смущенная своей выходкой, выбежала на кухню.
Разия поспешила следом, глаза ее горели.
— Какой мужчина, а?! — сказала она с пылом.
— Отстань! — рассердилась Улмекен.— Раскрыть бы твою черепную коробку и посмотреть, наверное, весь мозг забит изображениями мужчин.
— И все-таки что ни говори, а хорош!
Бывает, что на скачках — байге — всадники, все время скакавшие по равнине, встречают предгорья, тогда они рассеиваются, каждый выбирая удобный для себя путь; а лишь только дорога опять станет ровной, они вновь дружно скачут один за другим. Так и беседа сначала текла по ровному руслу, однако Омар закончил рассказ, и первая основная тема этого вечера — тема личности Омара в Градостроительстве — иссякла; сидящие за столом, подобно всадникам, встретившим на своем пути препятствие, с полчаса говорили о том о сем, разбившись на групки, но пришло время для второй, главной темы — темы любви,— и все снова объединились, беседа стала общей.
Тему любви открыла Разия. Она решила привлечь к разговору Али, который сидел одиноко, словно жеребенок, потерявший в степи мать.
— Писатели обычно много пишут о любви,— сказала она, обращаясь к нему,— а вы много пишете о любви?
Али отрицательно покачал головой, прищелкнул языком.
— О так называемой любви я не пишу, поскольку в жизни ее нет, она бывает только в книгах.
Здесь-то и начался спор.
Али и Улмекен утверждали, что любви нет, Разия и Омар отстаивали обратную точку зрения.
Гости разошлись во втором часу. Омар вызвал из гаража машину, Мамыржан и Кадиша уехали с ним. Удалившись от дома на некоторое расстояние, Омар как бы между прочим бросил реплику:
— Зажиточно живут!
Мамыржан ответил туманно:
— Почему же не жить...— «Как хочешь, так и понимай мой ответ, но я-то знаю, на что ты намекнул».
Интересный человек, заключил Омар. Вспомнил, как Мамыржан -таращил глаза тогда, у него на даче, вспомнил его слова: «На глубине трехсот метров трупы не гниют»; вспомнил, как угрожал ему, Омару: «Хоть ты и начальник, а от смерти не спасешься», и улыбнулся. Забавный человек, присмотрюсь к нему, можно и поближе его держать...
— Посуду утром уберешь, давай ложиться,— сказал Досым, когда Улмекен перенесла посуду на кухню и вошла в спальню. Досым погасил свет и уже был в постели.
Улмекен разделась в темноте и тихонько улеглась на свое место. Натянув на себя приятную прохладную простыню, она с удовольствием закрыла глаза, ощущая жар своего обнаженного тела, его гибкость и притягательность. В это время она почувствовала, как, сопя, над ней нависает муж. В таких случаях она обычно представляла
себе кого-нибудь из понравившихся ей молодых мужчин, сейчас этим мужчиной был Мирас. Но облик Мираса расплывался, не проявлялся четко, вместо него вставал Омар...
Али ушел один. Разия со словами: «Что-то колотится сердце, пойду пройдусь»,— выбежала за ним. Догнала, пошла рядом.
— В какой гостинице остановились?
— «Восток».
— А-а, по пути, значит.
— Сами-то где живете?
— На Дикой улице, о которой весь вечер говорили.
— Далеко, наверное?
— Далеко!
— Провожу вас и вернусь, мне все равно надо пройтись.
— Как хотите.
Известие о том, что Али бросила жена, дошло от Мамыржана до Кадиши, от Кадиши до Улмекен и Разин, поэтому женщины смотрели на него с жалостью весь вечер. Разия и сейчас, идя рядом, болеет за него душой. Стуча каблучками по асфальту, она краем глаза посматривает на идущего рядом молодого мужчину. Красивый! Плечи широкие, как ворота, ладони как лопаты, похоже, очень сильный. Баба, убежавшая от этого мужчины, или несравнимая красавица, или неуправляемая, глупая женщина. Если бы такой попался в мои руки, я бы держала его дома, как жар-птицу, на шелковом поводке.
Болтая о том о сем, они дошли до Дикой улицы. По дороге Разия успела овсе рассказать о себе. Вышла замуж по любви, а он стал пить, потом трудный развод, сейчас снимает комнату у одного казаха, надежды на получение квартиры почти нет. Разия показала на дом, белеющий за высоким забором.
— Вот за этим домом времянка, там мы с дочкой и живем... Хоть у нас мало места, но в тесноте, да не в обиде. Зайдите, попейте чаю, уже ночь глубокая на дворе, что ни говорите, а одному ходить сейчас довольно опасно. Переночуйте, слава богу, людей не едим!
Раздражение, копившееся целый день, наконец нашло выход. Его понесло.
— Как это так? —сказал Али.— Сами же говорили,
что живете одна с маленьким ребенком. Как в таком случае я могу войти в дом? Как же вы можете приглашать ночью мужчину? Нет, родная, это не годится. Ваша выходка не к лицу женщине-казашке.
Разия готова была провалиться сквозь землю.
— Вы меня неправильно поняли, неправильно поняли...— твердила она.
Когда Али уходил от Досыма, он дернул на посошок целый бокал коньяка; видно, ударило в голову, так решила Разия. Что же делать, пусть идет своей дорогой, если не понимает нормального гостеприимства. И нечего тут учить меня казахским обычаям. Пригласили его по- доброму, с чистой совестью. Обыкновенные человеческие побуждения понял шиворот-навыворот и отчитывает, совсем с землей смешал.
— Агай не хотите, так и не заходите в дом, только не ругайтесь! — сказала Разия чуть не плача.
Жалобный голос женщины отрезвил Али, он сразу умолк, затем прикурил сигарету и уже мягко сказал:
— Прости меня, родная. Я не тебе говорил эти обидные слова,— стал он выкручиваться,— но в последнее время много стало таких женщин, на них и вылилась моя злость. Не принимай это на свой счет.
Разия повеселела, сразу поверив в то, что сказанное было направлено против тех, других женщин, которые сами желают этого. Конечно, есть такие женщины! Но Разия не такая, Разия отличается от них.
— Вот и хорошо, а то я уж испугалась, что вы меня ругаете. Входите, чаю попьем...
Али уже не смог отступить.
Он долго не засыпал. Убогая жизнь Разин перевернула всю его душу. Одна комната, в ней еле помещаются печь, стол, две кровати. На одной постели спит ее дочь, на другой Али, сама Разия на полу. Разве она виновата, что ее муж спился? Конечно, не виновата! Кажется, она еще говорила, что дрался, пропивал все деньги, продавал ее одежду, дело дошло даже до детской коляски. Пьяный ввалился в дом, грозил: «Убью!» — она мучилась, звала соседей, вызывала милицию. Маленькая Сауле при виде
Уважительное обращение к мужчине, старшему по возрасту отца убегала от него с ревом, в таких условиях формировался характер ребенка. При чем тут бедняжка Разия? Зря он на нее набросился!
Думая об этом, Али задремал, или ему так показалось. В комнату уже пробивался ранний серый свет. Вдруг почудилось, что кто-то украдкой всхлипывает, он открыл глаза и посмотрел по сторонам; лежащая на полу Разия плакала, сотрясаясь всем телом, она старалась удержать рыдания, но не могла. Плач усиливался, нарастал. Растерянный Али встал с постели, присел на корточки рядом с женщиной, которая лежала, укрывшись одеялом с головой.
Разия резко сбросила с лица одеяло, слезы, обильно льющиеся из глаз, проложили дорожки на ее обескровленном сером лице.
— Родной мой! — громко всхлипнула она, обвила руками его шею и, расплавляя горячим дыханием, потянула к себе.
В глубинах моря водятся животные, похожие на безобидные растения. Они на вид как цветы подсолнуха и покрыты множеством волосинок, зовутся актиниями. Около актиний резвятся всякие глупые рыбки, заглядывают в ее глубокую пасть, ничего не подозревая, плавают среди густых щупалец, но вот безобидное растение сплетает свои щупальца, захлопывает, а уж дальнейшая судьба глупой рыбки известна...
Проснулся Али после полудня. Он лежал на полу, в комнате, кроме него, никого не было, он обрадовался этому. Вчера весь день щемило сердце, это чувство не прошло и сегодня, только к нему приклеились, словно заплаты, ощущения жгучего стыда и отвращения,— как это он оказался не хозяином своих поступков, как позволил себе отдаться желаниям?..
Он быстро вскочил, потянулся, вышел в сени, умылся; у маленького грязного окошка стоял стол, на столе Разия оставила чай, сахар, хлеб, масло, пельмени, среди этого возвышалась бутылка шампанского, все накрыто чистым белым полотенцем.
«Родной,— так начиналась записка,— ключ торчит в двери, если будете выходить, то закройте, а ключ бросьте под кошму. Доброе утро. Разия». Потом, видно подумав,
приписала в конце: «Мы вернемся в семь часов». Что бы это значило? Она хочёт сказать: вечером возвращайся обратно? Не выйдет. Али покачал головой. К продуктам, лежащим на столе, он не притронулся, запер дверь, бросил ключ под кошму и вышел на улицу. Около забора стояла собачья конура, из нее выскочил огромный, как телок, кобель, потянулся. «Назовешь его Исалы — не укусит»,— вспомнились ему сказанные ночью слова Разин. «Почему Исалы?» — спросил тогда Али. «Так зовут моего бывшего мужа!» — ответила она и засмеялась.
Али грозно крикнул:
— Исалы, лежать!
Кобель раза два взмахнул хвостом и заполз в конуру. Какой воспитанный пес! А вот у Мираса воспитания гораздо меньше, чем у этой собаки. Сдернул с места, притащил сюда, а сам бросил. Али забыл о Разии. Опять проснулась злость против Мираса.
Али принял решение. Он пошел на центральный почтамт, написал письмо редактору газеты, где работал. Поблагодарил его за то, что он протянул ему, Али, руку помощи в тяжелую минуту, взял к себе в газету, за настоящим мужчиной долг не пропадет, Али многим ему обязан. Он об этом помнит. На другом листе бумаги нацарапал заявление об уходе, пообещал написать очерк за командировочные деньги, выданные ему перед отъездом. Потом, когда опустил оба письма в почтовый ящик и вышел на улицу, злость на Мираса прошла. Он почувствовал себя так, будто бросил вызов всему писательскому коллективу. Теперь он наконец-то вернется в свой родной аул — на родину, теперь он станет простым сельским жителем, может, учителем, может, ночным сторожем. Теперь Али не писатель. А если кто-нибудь посмеет назвать его писателем, тому Али нос сровняет со щеками. Превращать писательский труд в ремесло — это преступление. Али теперь простой трудовой человек.
Когда он отомстил Мирасу и остальным писателям, то опять вспомнил о Разии и от души пожалел ее. Али обязательно попросит у нее прощения, а уж потом отправится в аул.
Собака встретила его хриплым лаем.
— Исалы, лежать!
Кобель поджал хвост, исчез у себя в конуре. Разия еще не вернулась, во дворе кормила гусей какая-то женщина. Али поздоровался с ней, она оказалась хозяйкой дома, они
разговорились. Старушка пригласила его в дом, напоила чаем с вареньем; они сидели долго, пили чай до пота и беседовали. Выяснилось, что Разия платила за квартиру по тридцать рублей в месяц. Али вынул из кармана деньги, тщательно пересчитал их и вручил старухе сто пятьдесят рублей.
— Это за пять месяцев вперед,— сказал он,— плачу за Разию, дело в том, что я ее близкий родственник.— Потом он попрощался со старухой и, помахивая портфелем, отправился на автовокзал.
Билет от Ортаса до Кайынды стоил восемь рублей, а у Али было всего шесть. Вообще-то должно остаться еще тридцать — сорок, но он где-то потерял их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66