Старушка давно ожидала, что это случится, и вот случилось! Утром она встала пораньше, вскипятила чай, разогрела вчерашний ужин, накинула на голову платок и вышла за ворота. Когда она, сойдя с трамвая, увидела перед собой церковь, сердце ее сладко заныло. Она вспомнила маленький городок на берегу озера Иссык, маленькую церквушку и колокол, который на закате нежно позванивал, созывая жителей предгорья на молебен. Вспомнила она и как ее сватали. Она помнит, как улыбнулась, увидев своего будущего мужа, он сидел за дощатым столом, вытянувшись, словно проглотил скалку, а дальше в памяти осталось то, как они стояли в церкви перед священником.
Анастасия Ивановна преклонила колени перед божьей матерью и взмолилась:
— О пресвятая богородица, пошли здоровья Машеньке, а если у нее есть дети, то пошли здоровья и им! Пошли здоровье моему внуку, пусть он не будет таким жестоким, как его мать, моя невестка. Убереги от нечисти его ангельскую душу. Дай счастье моей, хоть и не рожденной мною, дочери Раисе, дай здоровья Гуле, Аспанбаю, Алику. Прости нас, грешных, и наставь на путь истинный!
Анастасия Ивановна вернулась домой просветленной и помолодевшей. Райгуль обняла ее за плечи и закружила вокруг себя.
— О, как вы помолодели в церкви! Если каждый раз так будете молодеть, то мы вас скоро выдадим замуж! — смеялась она.
Ребенок еще, подумала старушка, неразумный ребенок. Откуда ей знать, что я прощаюсь с жизнью, прощаюсь с нею самой?..
Поздно вечером она погасила свет и, не снимая той одежды, в которой ходила в церковь, залезла под одеяло, сложила руки на груди, закрыла глаза: «О господи, возьми мою душу, а всех живых не оставь своими милостями!»
Возможно, истинно верующий человек, внушив себе, вот так и может уйти в другой мир, но в это время Райгуль во сне застонала, заплакала. Анастасия Ивановна встала, намочила край полотенца, положила ей на пылающий лоб. Девушка вся пылала. Решив, что следует вызвать врача, Анастасия Ивановна разбудила Аспанбая. Он пришел, сел на край постели Райгуль. Та вздрогнула, открыла глаза, подняла голову, испуганно посмотрела, обвила его шею руками и заплакала. Потом сказала что-то Аспанбаю.
— Что случилось? — спросила Анастасия Ивановна.
Аспанбай смущенно ответил:
— Она видела во сне, что я умер...
— Да убережет тебя господь! — перекрестилась старушка.— Значит, долгая у тебя будет жизнь!
Когда окно стало светло-голубым и все успокоилось, старушка опять забралась под одеяло и только произнесла: «О господи!» — как послышался стук в ворота. Наверно, к Абдулле-турку кто-то приехал, решила Анастасия Ивановна и опять произнесла: «О господи...»
Раздался тихий стук. Старушка взглянула в окно и в ужасе закрыла глаза: на синем стекле вырисовывалась тень. Черная тень в виде огромного креста! А-а... вот как приходит смерть! — она приготовилась отдать богу душу, но в окно опять постучали, и тут же послышалось:
— Простите, пожалуйста... Анастасия Ивановна здесь живет? — Это был голос падчерицы Машеньки.
Боже, какое обличье принимает курносая, содрогнулась старуха, но что это? Опять голос Машеньки, да так похож! Неужели она сама? Но откуда ей тут взяться? Нет, это смерть меня кличет. Анастасия Ивановна прислушалась и закричала что было сил, не помня себя от радости:
— Машенька!
Она бросилась к двери, и через минуту темная мазанка превратилась в шумный базар. Когда две женщины стали говорить, перебивая друг друга и утирая слезы, голубое алма-атинское утро как бы прислушивалось к ним с тихой печалью-радостью. Проснулись и молодые. Оказалось, что приехала падчерица Машенька из Фрунзе. Хотя имя ее произносилось с окончанием на «енька», это была грузная, пожилая, седая женщина. Было трогательно смотреть на громоздкую тетушку в платке, плачущую как ребенок. Когда обе женщины немного пришли в себя от потрясения, Машенька кое-что рассказала. Невестка Анастасии Ивановны написала, что свекровь разобиделась и уехала во Фрунзе. Машенька стала ждать Анастасию Ивановну, время шло, но той все не было. Хотела заявить в милицию, мол, пропал человек, но тут получила письмо с почтового отделения (она назвала отделение, где работала Райгуль), какая-то девушка просила сообщить, приносят ли пенсию на имя Анастасии Ивановны Лопатиной, и если приносят, то пусть переведут по такому-то адресу.
Машенька так волновалась, так боялась снова потерять свою дорогую мачеху, что тут же стала торопить Анастасию Ивановну: одевайся, поехали! Но Анастасия Ивановна сразу уехать не согласилась:
Ж
— Как же так? Здесь же у меня целая семья. Надо же их согласие получить, да и с Аликом нужно попрощаться...
Аспанбай позвонил из автомата на квартиру Али, но жена его «дяди» ответила:
— Что ты у меня спрашиваешь? Наверно, шляется где- нибудь! — и бросила трубку.
Анастасия Ивановна так и уехала, не попрощавшись со своим Аликом. До самого последнего момента все прислушивалась к стуку калитки, скрипу дверей, все вздрагивала: приехал! Сварилось мясо, хлопнула пробка от шампанского —- Али не было. Молодежь проводила женщин на автовокзал:
— Будь здорова, мамочка, обязательно пиши по адресу, который я дал! — сказал Аспанбай, обнимая старушку за узенькие плечи; нагнувшись, подставил ей лоб для поцелуя.
Девушки обмакнули ресницы в озеро слез...
Таким образом, старая женщина, страшившаяся потерять семью, боявшаяся остаться в одиночестве, когда молодежь разлетится, первой покинула свитое своими руками гнездо. Дней через десять после ее отъезда собралась к себе в аул и Райгуль.
Разговаривая, как правило, на птичьем языке-посвисте, молодые на этот раз положились на язык человеческий.
— Прошу тебя,— сказала Райгуль,—не обращай внимания на сплетни, будь выше. Если даже будут шептаться, что ты в нашей семье зять-примак, все равно терпи. Поговорят, посудачат да и перестанут. Я поеду домой, уговорю родителей. Они сразу, конечно, не согласятся, но я знаю, на какие слабые места их нажать. Никуда не денутся! Я тебе напишу, и ты приедешь. Приезжайте свататься вместе с Али-ага. А дальше посмотрим...
Аспанбаю ничего не оставалось делать перед таким решительным предложением, как только кивать головой и говорить: понятно, понятно. Когда он, смущаясь, сообщил о предстоящей своей женитьбе Али, тот обрадовался.
— О, так это же здорово! Еще одна семья Есентаевых появится!
Не затягивая, выхлопотал паспорт Аспанбаю на имя Есеитаева.
Накануне Октябрьских праздников пришла от Райгуль телеграмма: «Все решилось положительно. Приезжайте, ждем!»
Али насильно — ругаясь, пугая, угрожая — уговорил- таки Мираса, своего друга, поехать в аул Райгуль, находившийся под Ташкентом. Втроем они сели в голубую Мирасову «Волгу» и покатили.
Так незаметно затягивалась мягкая шелковая петля последующих событий.
Уехавший в Алма-Ату Али не знал, что за время его отсутствия драматические события, разыгравшиеся в Орта- се, близились к развязке. Оправившись от потрясения и выписавшись из алма-атинской больницы, приехала в Ортас Нэля Самсоновна и о чем-то долго наедине разговаривала с директором школы в его кабинете. К тому времени выздоровел и Саша Подкова, он тоже отчасти пролил свет на гнусную роль учителя химии. Матеков сознался под давлением улик в своем преступлении, сознался и в том, что он и есть «ортасский мальчик-жалобщик», сказал, по чьей указке писал свои клеветнические заявления. Так всплыло имя и Аблеза Кенжеевича...
Но пока что Али всего этого не знал..
Когда Али и Мирас переступили порог дома Абдуллы —отца Райгуль,— родители девушки приняли сватов честь по чести: созвали гостей, Мираса и Али посадили рядом с заслуженными людьми аула, зарезали жирного барана, стол ломился от яств и напитков. Но на следующий день, когда в доме остались лишь близкие, Абдулла сказал:
— Дорогой Али! Дорогой Мирас! Мы с матерью оценили ваше благородство — вы перед людьми назвались братьями Аспанбая. Для всех пусть так и будет. Закрытый казан останется закрытым. Но мы-то знаем, что жених — круглый сирота. Не такого зятя мы хотели. Вы, конечно, скажете, Абдулла мечтал нажиться на калыме! Это неверно. Райгуль наша дочь, она дарована нам богом, у нас и в мыслях не было продавать ее за деньги, хотя, конечно,— тут Абдулла кашлянул в кулак,— уж коли существуют старинные обычаи, следует придерживаться их. Ну да ладно, как говорится, на нет и суда нет! Стало быть, мы с матерью не в восторге от жениха, но хотим Райгуль счастья, и уж если случилось так, что дети встретились и полюбили
друг друга, нам остается лишь благословить их и соединить навсегда... Однако! — Абдулла поднял указательный палец, дескать, внимание! — У нас есть два условия, которые и вы, и дети обязаны будете выполнить. Ведь гласит же пословица: и просьбу раба один раз выполняют. Первое: вы задержитесь здесь и уедете только после свадьбы; второе — и это основное требование — молодые останутся в ауле и будут жить с нами. Мы не можем доверить Аспанбаю— сироте без роду и племени — нашу дочь, которая еще не видела жизни; да Аспанбай и сам еще ребенок. Вы назвались братьями жениха, поступили благородно, опекая сироту, но согласитесь, вы —люди занятые, у вас в Алма- Ате много дел, своя жизнь, свои заботы. Очень скоро вам станет не до чужих детей. Чужая кровь есть чужая кровь. Ведь так? Не обижайтесь на нас, не подумайте, что мы вам не доверяем, однако теперь — это наш груз, и валить его на другого нехорошо. Здесь, в ауле, среди своих, молодые быстро встанут на ноги.
Свадьба в Кызылжиде была богатой и прогремела на весь район. Дело дошло до того, что из Ташкента пригласили артистов Народного театра, и они вместе с участниками самодеятельности совхозного клуба показали свое искусство на специально сооруженном во дворе по случаю свадьбы деревянном настиле.
Распорядителем на свадьбе был молодой директор совхоза Асылжан, он славился по всей округе как остроумный, находчивый тамада, и родители Райгуль гордо посматривали на гостей: заполучить на свадьбу такого человека не каждому по силам. Гости, а их было около четырехсот, по очереди всходили на самодельную эстраду и выкрикивали в микрофон пожелания молодым. Но пожелания пожеланиями, а, как говорится, сухая ложка рот дерет. Райгуль и Аспанбаю без конца тащили подарки: ковры, тончайший хрусталь, даже подводили коней. Одних телевизоров набралось штуки четыре.
Никогда Аспанбаю не приходилось так туго, как на собственной свадьбе, среди этого бешеного веселья. Юноше, привыкшему к .уединению, всю жизнь мыкавшему горе у чужого порога, было тягостно внезапно оказаться в центре внимания; Аспанбаю претили эти проявления семейственности; среди такого множества людей было неуютно и одиноко.
К тому же, откровенно говоря, Аспанбай хоть и любил Райгуль, но к мысли о том, что она станет его женой, привыкнуть не мог. Он не представлял, как будет справляться с ролью главы семьи, не представлял, как будет вести дом. Он любил ее робко, по-детски, не мечтал о скорой близости с ней, даже боялся этого. Просто хотел постоянно видеть ее, быть с ней рядом и, когда они разлучались на несколько часов, начинал беспокоиться, тосковать... Но сделать Райгуль своей собственностью?.. Об этом Аспанбай не помышлял.
Однако события развивались быстро, все покатилось как по рельсам. Райгуль поехала к себе в аул, уговорила родителей дать согласие на свадьбу, Аспанбай попросил Али с Мирасом быть у него сватами, а вот и сама свадьба...
Сегодня его стыдливые, еще не до конца понятые им самим мысли грубо извлечены на свет божий, его сокровенные тайны обнародованы, во всеуслышание объявлено то, о чем Аспанбай еще не признался сам себе. Чужие люди, груженные подарками, стремятся к нему, хлопают его по спине, плечам, поздравляют; Аспанбай стоит, бессмысленно улыбаясь, потея в душном черном костюме и белой теснящей рубашке; придушенный тугим галстуком, он чувствует себя как рыба, выброшенная из воды на берег.
Аспанбай растерянно смотрел по сторонам, жалобно заглядывал людям в глаза, словно ожидая от них указаний, как вести себя дальше. Его чувствительная душа в несвойственной ей обстановке страдала и сопротивлялась.
Когда Аспанбай на несколько минут вдруг оставался наедине с Райгуль, он распрямлялся, пытался говорить и улыбаться, но таких счастливых моментов становилось все меньше и меньше, теперь вокруг молодых постоянно толклись люди. Множество лиц промелькнуло перед Аспанбаем в этот день, множество слов было сказано ему, но, странно, он не слышал, не понимал этих слов, будто находился по другую сторону стеклянной стены.
Молодые приуныли, они едва держались на ногах, Али и Мирас тоже были бледны и недовольны.
В толпе, гудящей вокруг Аспанбая, кроме Райгуль, Ми- раса и Али был еще один человек, близкий ему. Это Сам- бет—младший брат Райгуль. Райгуль много рассказывала о брате своему дада еще в Алма-Ате, и Аспанбай сразу нашел общий язык со стройным симпатичным Самбетом,
он понял, что подружится с ним; с первых слов они перешли на «ты», общение их стало так просто, словно они росли рядом.
Райгуль подтолкнула Аспанбая в бок и прошептала, показывая глазами на тамаду Асылжана: «Смотри-ка, это родной брат негодяя Асылхана, помнишь?» Аспанбаю тамада не понравился еще раньше, ему был неприятен барский вид Асылжана, его покровительственные нотки в голосе, с которыми он обращался даже к старикам, уважаемым людям в совхозе, не нравилась и манера тамады прерывать гостя на полуслове, чтобы вставить какую-нибудь не всегда удачную шутку или вовсе перевести разговор на другой предмет. В этом красовании Асылжана перед людьми Аспанбай почувствовал неуважение к ним.
На свадьбе часто звучали сурнай и другие узбекские народные инструменты. На некоторых казашках была национальная узбекская одежда. Это удивило Аспанбая, но, собственно, удивляться было нечему: аул, где жила Райгуль, граничил с Узбекистаном, и люди различных национальностей в быту многое перенимали друг у друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66