По отдельности каждому из нас он не подчинится, но если мы, как потомки одного предка, нагрянем все вместе, навалимся на него разом, едва ли он посмеет бросить камень сразу во всех!»
В следующее воскресенье, в шесть часов утра, на месте, где Али строил дом, собрались все потомки славного Есентая — молодые и старые, дочери и сыновья. Пришли и те, кто еще катается на жеребятах, и те, кто уже не может передвигаться без посоха. К этому наступлению, видно, тщательно подготовились, потому что одновременно подогнали к стройке две машины шифера, две — теса, машину красного кирпича, две машины лесу для чердачных переплетений и карнизов, а также привезли цемент и песок. Только работоспособных молодых мужчин оказалось не меньше двадцати, не говоря уже об остальных: чернобородых, белобородых, пожилых женщин и молодух, снох, подростков, малых детей. На пригорке возле речки соорудили навес — столовую, там же аксакалы создали «штаб»; два барана-двухлетки попали под нож; заранее получивший за свои труды, объявился гармонист. При виде этого нашествия Али взбесился, будто на него напало полчище черных ворогов, заорал, стал звать на помощь, даже выкрикнул пару крепких ругательств, но его никто не слушал, и когда рыжий Иван стал ему втолковывать, мол, надо бы радоваться такому единодушию есентаев,— он был послан куда подальше.
Наконец один из довольно злых стариков, увидев, что Али не успокаивается, а продолжает пускать пузыри, приказал:
— Свяжите его!
Но более разумный и гибкий старик подал другой совет:
— Лучше напоите его хорошенько.
Из двух приговоров Али больше подошел второй. Когда незадачливый строитель чокнулся по очереди с десятком молодых мужчин, силы стали оставлять его, глаза Али покраснели, он начал давать советы, как жить, а когда совсем размяк, полез целоваться с некоторыми сородичами. Потом Али без всякой причины заплакал и наконец уснул.
Начиная с этого воскресенья, он стал как шелковый; есентаи, больше не опасаясь ругательств, по очереди зазывали его в гости на ерулик — соблюдался обычай накрыть стол для соседа-новосела; давали добрые советы, которые сводились к одному: строительство дома закончено, пора закрепить порог, то есть жениться, пусть на руку старой Ильмес сядет наконец птица счастья. Все это Али выслушивал спокойно и даже соглашался.
Осталось только побелить и покрасить дом, а все остальное уже звенит, все готово. И четыреста рублей, что Али берег на шифер, лежат, неизрасходованные, в кармане. На .них можно съездить в Ортас и привести за руку Разию: мол, у меня — сын, у тебя — дочь, вот мы и квиты. Правильно люди говорят: чем болтаться в городе бездомным бродягой и пачкать бумагу, лучше зажить в ауле с семьей и детьми. Уж с университетским-то образованием он найдет здесь работу учителя!
Али решил пока никому не раскрывать свое намерение: родичи начнут судачить, дескать, она уже была у чьего-то порога, еще и сироту с собой приведет, и тому подобное.
«Поставлю их перед фактом, привезу и скажу — любите и жалуйте. Ничего, постепенно привыкнут!»
Али нарядился как на свадьбу: к дорогому костюму из бежевой шерсти очень подошли темно-желтые туфли и коричневый в красную крапинку галстук. Волосы, которые он сбрил начисто перед началом строительства, были сейчас и не длинные, и не короткие, а как раз по моде.
Не привыкший таскать с собой сумку или чемодан, он вышел из дома налегке, как на прогулку. До районного центра добрался на газике Гали, а оттуда, оказывается, в Ортсас летал самолет, так что к обеду он уже был в городе.
Разии, конечно, в это время нет дома, размышлял Али, где она работает, он не знает, не спросил, кажется, сказала, что в кассе, а в городе чего уж много, так это касс, в какой из них искать? Нет, Али подождет до вечера, а потом пойдет к Разии и скажет: кончай разговоры, собирайся! Разия обрадуется, заплачет. Две половины — одно целое, мы еще сможем создать семью, скажет Али. Он так решил, так и сделает!
О том, что Омара на сессии освободили от обязанностей председателя горсовета, он читал в газете, но не думал, что дело передадут в суд. Об этом он услышал в ресторане от соседей по столику и не знал, верить или нет. Известие неприятно поразило Али: такой уж он человек, если кго понравится, душу может отдать, а если возненавидит... Но он не умеет ненавидеть и, кажется, мучается от этого.
Выйдя из ресторана, он решил разыскать Омара. Позвонил на квартиру, но женский голос сделал ему выговор:
— Не знаю, где он, дома нет. И больше не звоните! Не беспокойте, пожалуйста, звонками!
Али оскорбился, стал сокрушаться: и почему благородным людям попадаются такие злые жены? Он огорчился так, будто жена Омара узнала, что звонит именно он, Али, и сказала ему неправду. Вполне возможно, Омар сидит дома. Али прямым ходом направился в горсовет, но у входа дежурный милиционер сухо сказал:
— Берденов больше здесь не работает!
Али ответил ему той же монетой:
— Тогда мне нужен Алексеев! — Он помахал перед носом милиционера членским билетом Союза писателей, и дежурный пропустил его.
— Третий этаж, вторая дверь налево,—сказал он, поднес ладонь к козырьку и щелкнул каблуками. Вот так-то, с
Али шутки плохи! Но что за порядки — если нет бумажки, то человек уже не человек!
Под этим запалом, словно только что потушил пожар, Али вошел в приемную Алексеева. Но тут ему встретилось еще одно препятствие. Пожилая женщина, для которой было все равно, пришел ли человек или втащили шкаф, сказала:
— Сейчас не принимают, пишут доклад.
Али был готов лопнуть от злости.
— Прошу вас сообщить товарищу Алексееву, что пришел член Союза писателей СССР Али Есентаев!
Пожилая женщина резво шмыгнула в дверь и тотчас же вернулась:
— Входите, пожалуйста, товарищ... Есен... таев...
Так-то, на Али не очень-то надавишь!
Алексеев встал из-за стола и пошел ему навстречу, поздоровался.
— Альберт Исаевич,— назвался он. Али протянул удостоверение. Он думал, что Алексеев из вежливости вернет его не глядя, но тот сел на свое место, внимательно прочел фамилию, взглянул на фотографию — на Али и только тогда приступил к разговору:
— Красивое...
Али понял, что он говорит о его удостоверении в солидной красной корочке. Продолжая рассматривать документ, секретарь вспоминал:
— Есентаев... Есентаев...—и уставил глаза в потолок.
— В большинстве случаев я подписываюсь псевдонимом Алтаев.— помог секретарю Али, в душе оскорбившись, что тот не знает его фамилии.
— Ах вот как! Что ж вы сразу не сказали! Алтаев! Я читал в переводе с казахского очерк о моем друге Омаре Берденове. Очень хорошо написали!
— Вот я и приехал узнать о судьбе вашего друга,— сказал Али довольно сухо,—о нем рассказывают разное...
— Да...— сказал Алексеев и надолго замолчал. С фотографической точностью мозг Али успел зафиксировать внешность, манеру разговаривать, жесты Алексеева: «Сибиряк, наверно. Похож на татарина или казаха. Лоб открытый, узнается сын великого русского народа с одним из недостатков — не может управлять своей женой, находится у нее под башмаком... Хватит, хватит, Али! Какое тебе дело до жены Алексеева!»
Показалось, что морщины на лбу Алексеева стали глубже, голос его прозвучал печально:
— Да, положение Омара сложно... Мы хотели закрыть дело, ограничиться взысканием, но школьники опять написали письмо... Говорят, безобразие, что человек, убивший нашего товарища, до сих пор остается на свободе... Дескать, пока он председатель горсовета, дело по справедливости не решится, он, используя служебное положение, мол, запугал отца мальчика и хочет вину свалить на него. Почему-то про мать Омара упомянули... Дескать, бросил старуху в ауле на произвол судьбы, не помогает... Но словно и этого мало. Поступило от Ниеталиева заявление, он пишет, что Омар сознательно стрелял в его сына, мстил за что-то...
— Но при чем здесь мать? Ее-то зачем приплели?
— Неясно, тем более что это неправда. Старушка ни за что не хочет переезжать в город, она ухаживает за родственником своего покойного мужа, который вернулся с войны инвалидом... Ужасное ранение... Осколком снесло кусок черепа, и мозг, незащищенный, пульсирует прямо под кожей. Он одинок, жена его бросила. Но не в этом дело... Мы поручили разобраться самым тщательным образом следователю Кашафову, но то ли он работник неопытный, то ли кто влияет на него, развел волокиту, затянул следствие. Сами понимаете, я не могу вмешиваться в работу следователя, диктовать ему, да и мои распоряжения для них не указ... Но скажу вам откровенно: я настаивал, чтобы Омара до окончания следствия не выводили из бюро, предлагал предоставить ему двухмесячный отпуск без содержания, пока не выяснится суть дела, но товарищи были настроены против. Из семи — один проголосовал «за», один — воздержался. Вы спросите, кто был против вывода из бюро? Вот этот сидящий перед вами человек, первый секретарь горкома партии. Небывалый случай! Даже в обкоме удивились. Это очень сложная ситуация в партийной практике, когда руководитель остается в единственном числе. Не поверите... Сразу же пополз слух, что и мне работать осталось недолго... Вы думаете, это приятно?
— Поразительно... Я ведь считал его порядочным человеком, а он или подлец, или клинический идиот!
— Кого вы имеете в виду? — удивился Алексеев.
— Мамыржана, конечно. Мы с ним учились в одной школе, вместе жили в интернате. Он и в детстве был ябедой, но я не думал, что он до такой подлости докатится...
Алексеев вздохнул:
— Пока я для Омаржана мало что могу сделать. Так стыдно, что готов сквозь землю провалиться...
Оба надолго замолчали. Али думал: «А что, если пойти к этой собаке Мамыржану и потребовать, чтобы забрал свое гнусное заявление обратно? Нет, сейчас нельзя идти к нему, я ведь сгоряча и морду могу набить... Нужно сначала посоветоваться с Омаром...»
— А где сейчас Омар?
— В Тасжаргане.
— А что это такое?
— Это комбинатский профилакторий.
— Далеко?
— Сто тридцать километров. Дорога плохая, по горам.
— Мне хотелось бы съездить к нему... Поговорю, а потом встречусь с Мамыржаном.
Альберт Исаевич схватился за телефон:
— Койшыбай Кулкелдиевич! Вертолет ваш на месте? Гм-м... А когда будет? — На том конце провода что-то сказали, Альберт Исаевич прикрыл ладонью трубку и шепотом спросил Али:—Как смотрите, если завтра в девять утра?
Али уже в уме прикидывал, как будет добираться в Тасжарган на попутных машинах, ему и в голову не пришло, что вертолет просят для него. От растерянности он даже стал заикаться.
— В девять... утра?.. Хорошо...
Разию, стало быть, он завтра не увезет, но сегодня вечером ей скажет: собирайся, вернусь через пять-шесть дней, и уедем в аул.
Альберт Исаевич продолжал говорить в трубку:
— Тогда запишите: Есентаев. Предупредите, пожалуйста, своего пилота, что этот человек в девять будет в аэропорту, пусть доставит его в Тасжарган. Договорились, Койшыбай Кулкелдиевич?
Пожимая на прощание руку Али, сказал:
— Кстати, можете потребовать с Омара суюнчи. Так, кажется, казахи называют подарок за добрую весть? Дело в том, что комиссия, которую возглавил академик Николаев, остановилась на предложении Омара относительно спасения комбината... Из шести проектов выбрала его. Так что Ортас наш обязан ему своим спокойствием!
Когда Али узнал, что хоть всего на час, но в его распоряжение предоставляется вертолет, он прямо-таки расцвел. В приподнятом настроении ждал вечера, но солнце все никак не садилось. Он бродил по городу и строил планы. «А что, если сначала на этом вертолете доставить в аул Разию, а уж потом отправиться в Тасжарган? — хорохорился он.— Нет, не годится. Если отвезти ее в аул, значит, там нужно остаться и сыграть свадьбу. Как-то нетактично будет с моей стороны вручить ее родственникам и сказать: нате, берите свою келин, а самому сбежать... Нет, Али так не поступает».
Когда наконец, по его расчетам, подошло время возвращения с работы Разии, он схватил ноги в руки и помчался к ее дому. Его давний приятель ленивый пес Исалы, с лисьей мордочкой, с лаем выбежал к нему навстречу, но стоило Али крикнуть: «Лежать!» — как он, колотя хвостом по земле, послушно улегся возле конуры. В кукольном домике Разии, в игрушечном окошке, горел свет, за белой занавеской мелькали тени. Дверь была заперта, но стоило Али тихонько постучать, как тут же вышла Разия, и сразу мозг-фотограф Али зафиксировал: Разия взволнованно дышит, щеки залил румянец, одета нарядно, в ушах — серьги, на груди — медальон, высокие каблуки делают ее еще выше.
— Кто там? — спросила Разия и, узнав Али, онемела. Наконец выговорила, заикаясь:—В-вы-ы?..
— Я!
— К-когда приехали?
— Сегодня.
— Просто так или...
— Почему просто так? За тобой приехал!
Разия опять онемела. Да и как же иначе? Человек от радости вполне может потерять дар речи.
У Али был вид победителя.
— Ну что, так и будем стоять? Разве не в обычае казашки пригласить гостя в дом?
— Ой, что вы?! Я не могу... Понимаете...
Из кукольного домика прогремел густой бас:
— Разия, где ты?
Али увидел, что Разия испуганно вздрогнула.
— Сейчас приду! — крикнула она, обернувшись к двери и шепотом сказала Али:—Все, я пропала! Идемте скорей! — Она схватила Али за руку и потащила к калитке.— Прошу вас, не приходите больше!
Калитка с треском захлопнулась.
За тридцать шесть лет жизни Али еще никогда не был так опозорен, он готов был провалиться сквозь землю, щеки его пылали, было стыдно перед самим собой. Так стыдится аульный аксакал, уважаемый старейшина, когда его уличают в каком-нибудь неблаговидном поступке, но что сделал Али? Ну и ну! Как же понимать выходки Разин? Выгнать его за калитку! И это тогда, когда он пришел к этой несчастной женщине с добрыми намерениями, взять ее в жены, сделать человеком! Что она вытворяет, а?
Боясь, как бы его пунцовые щеки кто-нибудь не увидел при электрическом освещении, он перешел на теневую сторону улицы и в полной прострации добрел до гостиницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66