— О-о, Али-ага, вот где я вас встретил!
Они обнялись, а затем, забыв о существовании Каракутана, заговорили на каком-то непонятном ему языке. Слова вроде казахские, но Каракутан ничего не понимает, будто они говорят загадками. Наконец стало немного яснее:
— Забавно, что мы встретились благодаря этому болтуну!
— Твой родич оказался настоящим хамом!— пожаловался Али.
Каракутан доволен, воротник у него, как жайляу — летнее пастбище, а борта пиджака — берега озера; улыбается во весь рот. «Почему это городские люди такие болтливые?» — похоже, мучительно ищет он ответ на этот вопрос, но мучается недолго, снова садится на своего конька:
— Покажи дом, а!
Все! Игла застряла на одной бороздке и с каждым кругом пластинки повторяет одно и то же. Повторяет без конца, и если за два часа, пока они сидели, игла выдавила «покажи, а?» раз пятьдесят, выдержать это никому не под силу; Мирас уже не смеется, он сердится, насмехается, передразнивает, бесится, ругается матерно, выталкивает взашей в лоджию и... наконец сдается. У Мираса есть свои правила, он никого не принимает — не хочет, да притом еще и опасается, что его образ жизни не поймут и станут судачить.
Впрочем, ему было чего опасаться. Мирас не увлекался домашним хозяйством, три комнаты его дома гулко пусты, в большой, все же рассчитанной для приема гостей, кроме узорчатой кошмы, на полу ничего нет, две стены из четырех забитых книгами, в комнате, именуемой кабинетом, одна стена тоже в книгах, посредине стол и кресло, а на столе, как бы улыбаясь беззубым ртом, красуется человеческий череп; в закутке, который называется спальней, на полу лежат по два —один на один — четыре матраца, тут же прислоненное к голой стене большое зеркало. Вот и все богатство. Жена его, на которой он женился в прошлом году, ему под стать, она тоже не придает значения вещам, живут они как наши дикие предки — днем пасутся на свободе, а встречаются только перед сном.
Увидев все это, Каракутан чуть не сошел с ума:
— Ой, что это с тобой?! — А ведь в ауле говорили, что, мол, живет в Алма-Ате, большой начальник, ездит на «Волге».— И это твоя жизнь?! Да пропади она пропадом! А это что за череп? Позор, грех-то какой! Большой грех! Нет, брат, спрячь подальше его для себя, а мне не показывай! Не дай бог, узнают о нем в ауле, это же несмываемое пятно на весь наш род, на великий род, умереть, после этого только умереть! Нет, так нельзя! Как только вернусь в аул, соберу родичей, сбросимся и купим тебе мебельный гарнитур. Позор, какой позор!
Мирас и Али переглядывались и улыбались.
И надо же! В это время, тряся короткой стрижкой, вбежала девятнадцатилетняя Айна...
— А вот и моя байбише! — сказал Мирас, общая и целуя в щеку жену. Увидев это непотребство, Каракутан на миг лишился дара речи, глаза его разбежались в разные сторны и, споткнувшись, выкатились из орбит. Придя в себя и даже не подумав, что Айна может обидеться, понес околесицу:
— Эй, а это что за чудо? Это же не баба, это же кукла! Упаси боже, чтобы ее увидели в ауле! Лучше смерть! Чтоб тебя наказал прах наших предков, Мирас! Да как ты можешь жить с этой куклой? Как она может готовить, убирать дом, как может принимать гостей?! Пропади все пропадом!
Айна не рассердилась, она звонко, с удовольствием рассмеялась.
— Прелесть дяденька,— сказала по-русски.— Какой забавный!
— Эй, это я — дяденька? Я сверстник твоего мужа! — запротестовал Каракутан.
Тут не выдержали и друзья и рассмеялись вместе с Айной.
Лучшего клоуна им и не нужно было. Мирас и Али хохотали, схватившись за животы, до слез. Каракутан даже не задумался над причиной их смеха, он продолжал беситься и выговаривать своему земляку.
Вечером Мирас и Али повезли его в гости к одному из видных людей города, где закатили праздник в честь жены младшего брата хозяина дома, успешно защитившей диссертацию. Народу набилось много, шум, гам. Это все далеко от понимания Каракутана. Усевшись в торце, на самое почетное место за столом, он принялся повелевать всеми. Не считаясь с возрастом и полом, к каждому из сидящих он обращался с возгласом «Эй!», соскакивал с места и начинал: «Вот что я хочу сказать!» — но на большее его, к счастью, не хватало.
Гости просто покатывались со смеху. Сегодня уже третий день, как в этом уважаемом доме собираются гости, все деятели, все заслуженные. Вечера проходят весело, шутки и смех не прекращаются, как волны, накатывают и теснят друг друга. Песни и танцы тоже не забыты. А тут еще Каракутан... Впрочем, возможно, его несуразное поведение было воспринято как одна из общих шуточек...
Когда в полночь все вышли на улицу, Каракутан еще раз раскрыл рот: возле подъезда стояло пять-шесть «Волг», и только что сидевшие за столом жалкие, без достоинства, городские пустозвоны, обнимаясь и целуясь при прощании, стали рассаживаться в машины и разъезжаться по домам.
— Эй, кто это? — спросил Каракутан, показывая на худощавую женщину, которая ухаживала за ним за столом—подавала то бульон, то мясо, а теперь садилась в машину.
— Она — заместитель министра,— сказал Мирас и назвал имя и отчество женщины.
А высокий мужчина, сосед по столу, которого Каракутан весь вечер хватал за локоть и заставлял умолкать: «Эй ты, посиди спокойно, я хочу сказать»,— оказался самим министром.
Каракутану, услышавшему это, показалось, что у него заложило уши и потемнело в глазах.
— Странный этот город Алма-Ата,— только и вымолвил он, когда они с Али вошли в свой номер,—вот что я хотел сказать сегодня за столом!
Поддавшись настроению Каракутана, ублажая его, Али совсем забросил свои дела, а надо бы перечитать очерк об Омаре да отнести в редакцию, с Алией тоже нужно что- то решать: так или эдак, ведь жалко сына, Улукбек все время между двух огней, в глазенках постоянный испуг. Да, семья развалилась, в кувшин с молоком, на котором только-только -начали настаиваться сливки, собака сунула свою поганую морду, вот и гадай, как теперь быть: вылить на помойку или... Да еще старушка с «племянником» его, Аспанбаем... Ведь он взял на себя заботу о них!
С такими мыслями Али проснулся рано, двигаясь на цыпочках по номеру, оделся, умылся, написал записку; «Кареке, ты особенно никуда не спеши. Отдыхай. Я спущусь в город, узнаю, что интересного в нашем подлунном мире, и вернусь. А.». Записку оставил на столе, на видном месте, и умчался.
Как он и думал, квартира была заперта, он долго звонил; не дождавшись ответа, вышел на улицу. Возле фонтана опять бегал его сынишка Улукбек, увидел, бросился на шею — папа, папочка! Глаза грустные. Видимо, Алия поколотила его. Когда она злится на мужа, то злость срывает на мальчике. Али до боли стало жаль Улукбека, он крепко прижал его к груди.
— Мама на работе,— сказал Улукбек,— а бабку Тасю и Аспанбая она прогнала.
Конечно, Али знал, что так будет. Ну, проклятый Каракутан! Какой дьявол прислал тебя на мою голову! Да... Не везет тебе, Али...
Присев на скамью, Али не спеша стал размышлять, наметил план и, «обсудив его со всех сторон», сам и утвердил. Так. Первая задача — разыскать Анастасию Ивановну и Аспанбая. Далеко они не могли уехать, как говорится, в знакомом месте всегда аул найдется. Наверное, вернулись на вокзал. Впрочем, пусть пока там и пребывают. Али сначала отправится на Зеленый базар. Идет квартиру. Заплатит за полгода вперед. Денег должно хватить. Если не хватит, зай у Мираса. Сейчас, наверное, он еще спит, ночью отвозил его с Каракутаном в Медео вернулся поздно. Он вообще имеет привычку спать до обеда. Теперь дальше. Он поселит Анастасию Ивановну Аспанбая в снятой для них квартире. Это — два. Затем возьмется за очерк. Это — три. Когда очерк будет напечатан и с делом, касающимся Омара, будет покончено, Али начнет основательные переговоры с Алией. Нельзя оставлять в такой обстановке сына. Жить все это время Али будет в своей квартире. В крайнем случае, если накалится обстановка, просто не будет разговаривать с женой; когда Али будет рядом, Алия не посмеет бить сына.
Найти квартиру не было большой проблемой. Не успел подойти к воротам Зеленого рынка, как к нему кинулся усатый верзила со словами: квартира нужна? Торговаться долго не пришлось, быстро договорились. Жилье находилось на одной из «диких» улиц городской окраины, в районе Татарки.
Али приехал туда на такси, осмотрел: в просторном доме два строения. В одном, деревянном, живет хозяин, другое— глинобитную казахскую мазанку из двух комнатушек—сдает внаем. Ее-то он и предложил Али. Тому понравилась мазанка, он вручил хозяину плату за полгода и на этом же такси двинул на вокзал, где и увидел, что обе его сиротинушки, а с ними и знакомые девчата, беззаботно жуют пирожки с ливером. Али разделил с ними трапезу. Когда с помощью лимонада он расположил в своем желудке черствые как камень, не поддающиеся никаким зубам пирожки, Али спросил девушек, что они намерены делать. Те ответили: в аул не вернутся, Анастасия Ивановна и Аспанбай ждали от Али решения своей участи.
— Ну, коли так, то следуйте за мной! — сказал он и умчал всех четверых в Татарку.
Привез, разместил, «сиротки» рады, взволнованны, Аспанбаю досталась отдельная комната, а трем «дамам» — другая. Заброшенная глинобитная мазанка наполнилась радостными голосами.
Али распил бутылку водки с хозяином, турком Абдуллой.
— Вот такая, интернациональная, у меня семья, Абеке! Присматривайте за ней добрым оком. Сам я буду часто приезжать, ближе к холодам привезу топливо. Давайте жить в мире и дружбе, делить нам с вами нечего,— произнес он тост.
Когда, так удачно пристроир четверых «сиротинушек», Али, благодушно настроенный, приехал в Медео к своему «единственному», то увидел... что его «единственный» сидит в обществе двух прелестных молодок и глушит коньяк.
— А-а! Вот и он сам! — вскочил Каракутан.
По своей привычке загадочно замыкаться при виде женщин, Али холодно поздоровался, безразлично выслушал, как их зовут, а потом, чтобы не глядеть на них, стал разговаривать с Каракутаном. Но дать женщинам мысленную характеристику он все же успел. Обе выросли в ауле, но учились в городе, где и остались после учебы. С мужьями разошлись, у каждой есть однокомнатная квартира, имеют по ребенку, которого одна подкинула старикам, а другая сдала в интернат. Возраст —около тридцати. Судя по золоту в ушах, на шее и пальцах, модной одежде, работают в торговле или что-то в этом роде. Обе белокожие, светловолосые. Согласились же сидеть с этим хамом...
Рюмки уже несколько раз сходились в призывном звоне, но Али еще не подобрел. Повернувшись к Каракутану, он рассказывал легенды о похождениях Мираса. Женщины чувствовали себя неуютно, наконец одна из них, тоненькая, изящная, по имени Бопе («грудной малыш» дословно), не выдержала:
— Этот человек нас совсем не замечает. Чем мы его прогневали?
Али грозно взглянул на нее, но ничего не ответил. Желая как-то смягчить и оправдать его поведение, Каракутан не нашел ничего другого, как объявить:
— Не обращайте на него внимания. Он... у него недавно скончалась жена.
У Бопе щеки и полоска между бровями порозовели.
— Ой, ага, простите меня, я же не знала...
Али смолчал. Не нашел нужным опровергать грубую, в казахском духе, шутку Каракутана, но у него не осталось другого выхода, как через некоторое время принять участие в общем разговоре и, став одним из кирпичей случайной компании, найти свое место в этом строении. Женщины, оказалось, пришли сюда не потому, что согласились сидеть с хамом, и работают не в торговле, а на стройке, но в остальном Али не ошибся.
— Приехали мы отдохнуть на две недели по путевкам. Наш номер рядом с вами,— объяснила Бопе.— Встретились с вашим другом в холле, он и пристал: идемте да идемте ко мне, вкусите аульной пищи, я вас не съем, не укушу, вот мы и согласились зайти на пять минут. Оказалось, что пища никакая не аульная, а из буфета, выходит — обманул...
Женщина по имени Галия, с лицом, кажущимся от белизны чуть припухшим, тоже заговорила:
— Ваш приятель удивительно умеет добиваться исполнения своих желаний! — Широко открыв рот, она показала золото на коренных зубах.— Он раз сто повторил: «Идемте, я вас не съем!» — и уговорил!
— Главное, что больше он не сказал ни слова! — звонко рассмеялась Бопе.— Ужасно смешно, когда человек как помешанный твердит одно и то же.
Пока Али разговаривал с молодыми женщинами, оставшийся за воротами беседы черный страж наметил план дальнейших действий.
— Рыс-ты-ран!— сказал он и, как бы дав понять, что этим уже высказал все, не стал продолжать.
Все трое оглянулись на Каракутана.
— Что вы сказали, агай?
— Рыс-ты-ран! — повторил Каракутан.
Али между тем в разговоре уже коснулся свойств целебных трав и особого значения в этом смысле ущелья Медео, поэтому досадливо отмахнулся от Каракутана:
— Кареке, лучше послушайте, о чем мы говорим.
Но тот не внял совету. Дождавшись паузы, вставил:
— Рыс-ты-ран!
— Замолчи ты! — не выдержал Али.
— Рыс-ты-ран! — еще громче произнес Каракутан.
Женщины засмеялись.
— Вот и нас он так же доконал! Теперь не успокоится, пока не уведет в ресторан.
И правда, Каракутан почти силком уволок их в ресторан, заставил заказать самые дорогие блюда.
Сидели они довольно уютно. Творец всего живого — солнышко— уже спускалось в свое осеннее гнездо, лучи его поостыли, само оно из яркого стало коричневым. Соперничавшие меж собой в высоте и величии синие горные вершины тоже потемнели и направили свои угрожающие пики на весь мир. Белый стадион (зимой — каток Медео) и белая гостиница казались двумя кораблями, следующими в фарватере, над ними уже нависли тени, как огромные, с пенящимися белыми гребнями волны, готовые вот-вот обрушиться на палубы.
Али сидит возле окна и, кажется, мечтает. Да, счастливый народ казахи, у них есть такие горы! А как живут те, у кого гор нет? Наверное, началась музыка, потому что Бопе приглашает его на танец.
— Вы ничего не слышите. Не уснули, случайно?
— Да, задремал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66