Я клянусь вам, граждане пассажиры! Садитесь на свои места. Если вы толпой соберетесь в передней части самолета, всем нам конец. Тогда самолет упадет, граждане пассажиры!» Летчик продолжал умолять жалобным тоном, но люди и не думали слушать его. Из третьего салона опять выскочили несколько человек. Они пробежали весь второй салон и столпились у закрытой двери, ведущей в первый. Люди кричали, матерились, колотили в дверь.
— Собаки, хотите спрыгнуть с парашютом, а нас погубить в огне! — раздался чей-то безумный вопль.
Вот теперь нутро самолета было настоящим адом. Летчик опять начал умолять. Омар приткнулся к иллюминатору: земля стала ближе, четко видны ленты дорог.
Если бы не было паники, возможно, мы бы успели приземлиться благополучно. И тут Омар начал действовать. Он перескочил через ноги сидящих как истуканы Назияш и Ногайбека, вцепился в спинки двух кресел и встал в проходе, преградив путь тем, что бежали из третьего салона. Обезумевшие пассажиры кричали, ругались, а один из мужчин даже наотмашь ударил Омара.
— Назад, скотина! — Омар молниеносно отстегнул широкий солдатский ремень и начал хлестать наседавших на него обезумевших людей по головам, по рукам, по чему попало без всякой жалости. Он понял, что их может остановить только жестокость. Обернувшись к человеку в форме летчика, он крикнул:—Чего сидите? Помогите остановить этих животных! Они же перевернут самолет!
Человек в форме летчика не обратил на его крик внимания. Возможно, он потерял сознание. Омар и его хлестнул ремнем по лицу. Тот подскочил с кресла.
— Идите сюда! Встаньте! Держите вот этих!
Еще трое-четверо мужчин из второго салона стали помогать им сдерживать рвущихся на нос самолета.
Сидящий до этого истуканом Ногайбек вдруг зарыдал и тоже бросился вперед. Омар толкнул его в грудь и усадил на место, Ногайбек на четвереньках пополз по проходу, желая пролезть между ног Омара. Тот зажал его голову ногами, и Ногайбек зарыдал еще громче. Он мешал сдерживать толпу, и тогда Омар поднял его на вытянутую руку и швырнул на сиденье через голову Назияш.
Ногайбек рыдал, а невеста хлестала его по щекам и с визгом кричала:
— Прекрати! Идиот!
Летчик, видимо, совсем пал духом, он жалобно просил:
«Граждане, граждане, мы упадем! Сдайте назад. Мы не сможем сесть. Разобьемся!» н :г Вдруг самолет вздрогнул. Все!
Нет, кажется, еще не конец. Это шасси коснулись полосы. Самолет дрожит всем своим могучим телом, и только что плачущие, рыдающие люди вдруг сразу как-то приумолкли, наступила тишина! «Интересное все же существо человек!» Подрагивая, самолет наконец остановился, все застыли на своих местах —сидя, стоя, лежа.
Какое-то время в салоне не было слышно ни звука,
только потрескивал невыключенный динамик, будто в него забралась мышь, но вот он сказал спокойно и ровно:
«Граждане пассажиры, наш самолет совершил посадку. Все благополучно, поздравляю вас!»
В салоне началось болезненное, лихорадочное оживление. Люди неестественно громко разговаривали, смеялись. «Интересное существо человек!» Подали трап, открыли двери, в чрево самолета ворвался свежий воздух. Омар увидел ряды пожарных машин и машин «скорой помощи». В первом салоне белые халаты нагнулись над кем-то.
— Сердце разорвалось...— услышал Омар шепот.
Когда он сошел на землю и оглянулся, укутанный белой пеной усталый самолет, казалось, дремал. Терпевших аварию пассажиров собрали всех вместе.
— Стойте здесь и никуда не расходитесь! — предупредили дежурные.
Вещей у Омара не было. Он надел темные очки, ловко обошел дежурную и ускользнул от своих товарищей по несчастью. В зале он услышал такие разговоры:
— Говорят, некоторые сошли с ума...
— Много от разрыва сердца умирало!
Он устроился в одном из тихих уголков зала, и только теперь пережитое дало о себе знать, руки и ноги задрожали, щеки и веки стали дергаться, зубы тоже застучали, выбивая дробь. Хоть душа и была спокойна, а тело- то, оказывается, боялось. Не страшилось сознание, но страшилась материя. Да... трусом человека делает тело, сотворенное из глины и воды! Он с ненавистью взглянул на дрожавшие руки. Все зло в жизни от трусости!
Он увидел стоящую в центре зала Назияш, ее окружили парни и девушки, наверное, те, что встречали жениха и невесту. Назияш заметила Омара, сказала что-то своим, помахала ему рукой и направилась к нему.
Когда она подошла, он увидел, что у нее от слез опухли веки. Она улыбнулась, но улыбка была вымученная.
— О... Омар... ага, как вы и говорили: разорвались тучи в небе... Я не выйду замуж за Ногайбека. Но его родные... его друзья... они не отпускают меня, не покупают обратно билета...
Омар вынул из кармана деньги и протянул Назияш, пожал ей руку.
— Будь здорова, живи счастливо.
— Спасибо, ага, я занесу деньги, когда буду в Ортасе,
Омар ничего не ответил.
Претория
ВТОРАЯ
Тетрадь четвертая
Они приехали в Алма-Ату в один день, но, конечно, и не подозревали об этом. Райгуль прибыла поездом номер семь вечером, в шесть часов сорок минут; Аспанбай сошел с девяноста девятого, скорого, в семь десять. Райгуль долго стояла с чемоданами в зале ожидания. Она много слышала о больших городах, но приехала сюда впервые.
Али — «дядя» Аспанбая — важно сел в такси, важно посмотрел сквозь черные очки, важным голосом произнес:
— Гостиница «Медео»! — Этого ему показалось мало, так же важно он добавил:—Поезжайте верхней дорогой, ближе к горам! — Похоже, он хотел удивить Аспанбая, который никогда не видел ни Алма-Аты, ни Алатау. Прикурил сигару, несколько раз глубоко затянулся и, сделав величественный жест рукой, точно показывал построенный им самим дом, торжественно изрек:— Вот они, Алатау! О Алатау! Вы — единственные в мире.
Весь день глядевшее на землю солнце устало и покраснело от усталости. Оно окрасило склоны и ущелья Алатау, сделав их похожими на красные разверзнутые пасти. Это было единственное сравнение, которое пришло на ум Али, единственное и сердитое, потому что тоска по Алма-Ате, по своему сыну, по дому все больше угнетала его, и чем ближе он был к ним, тем больше одолевала его злость на свою судьбу, тоже похожую на красную пасть Алатау; он, как дикий зверь, попавший в сети, готов был загрызть (всякого, кто встанет ему поперек дороги.
...Вместе с Райгуль приехала ее сверстница, Гульмайран. Она Схмелее подруги. Бывала раньше в городе, умела-объясниться1 по-русски. Короткая модная стрижка, мини-юбка. Оставив Райгуль караулить чемоданы, она ушла разузнать дорогу. Время от времени Гульмайран подходит к подруге и говорит одно и то же: «Стоишь? Ну, стой. Ты представляешь, все говорят по-разному. Как бы нам не проплутать, пойду еще порасспрашиваю!» — добавляет она и уходит. Уходит надолго. Райгуль стоит возле чемоданов как вкопанная. В зале ожидания свободных скамеек много, но ей не приходит в голову присесть. А вдруг за место берут плату? Ноги устали, ноет поясница...
Злость в душе Али стала утихать. Он начал обращать внимание на новые дома, на молодые скверы, которых еще не было полтора года назад, уделил внимание и Аспанбаю, стал сообщать ему сведения о городе, об Алатау:
— У Алатау есть удивительное свойство: чем ближе ты к ним подъезжаешь, тем больше они от тебя отдаляются, а чем больше отдаляешься, тем все выше и выше они кажутся. Это ты должен знать, братец! Обрати на это внимание.— Али, очевидно, всерьез взялся за образование своего «племянника». Когда въехали на проспект Ленина, он не преминул объяснить, что эти высоченные дома были построены всего полтора года назад, а когда попали в ущелье Медео, принялся излагать историю этих мест и ближайших рек — Алмаатинки, Тургень, Карагалинки. Не забыл он и про историю гор: Кши — Младшая, Конур — Коричневая, наверное, оттого, что здесь текут быстрые глинистые воды. Улкен— Большая гора.—Ты знаешь, что я родился на Алтае,—продолжал он,— но вырос все же в объятьях Алатау. Вся жизнь моя прошла в Алма-Ате. Трудно сказать, кто величавее и кто старше — Алтай или Алатау, но сердце мое здесь, в Алма-Ате!
Белая гостиница в ущелье Медео, поросшем хвойными деревьями, была похожа на белый корабль, плывущий по зеленому морю. От одного только взгляда на нее радовалась душа. Заплатив с лихвой таксисту и вручив чемодан Аспанбаю, Али, восторженный, ступил в холл гостиницы. И здесь ему повезло! Завидев его, моложавая администраторша заулыбалась:
— Али-ага! Давненько мы вас не видели! Далеко, наверно, путешествовали?
— Угадали. Я вернулся из дальних странствий. Почти два года прожил на Алтае...
Эта женщина с приятным лицом кажется такой знакомой. Где же он ее видел? И ведь вроде бы даже знал, как ее зовут... Да, Али, стареть ты начал, а жаль! Но дежурного администратора разочаровывать не нужно. Спросил:
— А сама-то как поживаешь? Давно сюда перешла?
— Да не очень. Гостиницу-то всего с месяц как открыли, вот и перешла. А вы что делали на Алтае? Наверно, материал для книги собирали?
«Значит, она из тех моих знакомых, которым известно, что я писатель. Но кто же она сама?!»
— Что материал! Уезжал по семейным обстоятельствам! Теперь ведь твой «ага» холостяк!
Молодуха умолкла, видимо, смутилась от своего пристрастного допроса. Сказала:
— Вам, конечно, номер нужен. Давайте паспорта!
У Аспанбая, хоть ему и стукнуло девятнадцать, паспорта еще нет, даже свидетельство о рождении утеряно. Но как это объяснить дежурной?
— Давайте запишем его... вашим сыном! — нашлась дежурная.
Это предложение поразило сердце Али как свинцовая пуля, «Вашим сыном!» А Улукбек?!
Молодка выписала им направление в номер, сама проводила на второй этаж, препоручила дежурной по этажу. Эта дежурная, с серыми глазами и копной рыжих волос, напомнила ему его Алию. Она спросила, снова терзая сердце Али: вы с сыном?
Ему повезло, он узнал имена этих женщин.
Администраторша сказала:
— Инжу, это наши уважаемые гости, прошу, отнесись к ним повнимательнее.
— Ну как же, Раечка! Раз ты просишь, о чем речь?!
Али хватило даже на то, чтобы пошутить:
— Инжу — жемчуг! Да я вижу, здесь целая коллекция драгоценный камней!
Пока Гульмайран, принуждая себя быть бойкой, наводила справки у пассажиров и встречающих, солнце уже закатилось. Ни к какому решению девушки не пришли. Гульмайран предложила подруге:
— Давай переночуем на вокзале, а утром, наверно, нам будет легче разыскать этот институт.
— А ругаться никто не будет? — спросила Райгуль, когда они стали располагаться на коричневой блестящей скамье.
Гульмайран снисходительно усмехнулась, успокоила подругу, сходила в буфет и принесла поесть. Принесла и лимонаду. Чтобы дитя не скучало, купила ей в киоске книжку. Райгуль впилась в книжку, а Гульмайран опять исчезла неизвестно куда. Ее исчезновения были только для Райгуль загадкой, Гульмайран же с каждым своим появлением приносила ворох новостей:
— Я сейчас узнала, что в университет конкурс — восемнадцать человек на место, а в пединститут — десять. Завтра везде последний день приема документов!
Новость эта была ужасной.
— Мы уже опоздали, давай отложим учебу до еле* дующего года,— говорила Гульмайран еще в ауле.
Отец и мать Райгуль, не желая отпускать дочь учиться, поддержали ее:
— Гульмайран лучше тебя знает, послушайся ее. Ведь она уже один раз ездила поступать!
Но Райгуль не согласилась с этими доводами и почти насильно потянула за собой Гульмайран. В ауле та прислушивалась к подружке, находясь под ее влиянием, но, как только они оказались в вагоне, Гульмайран, пользуясь своим прошлогодним «опытом» (неважно, что не поступила!), стала командовать: делай то, делай это. Райгуль не сердится, она знает характер Гульмайран: та только с виду властная, а на самом деле твердой своей линии у нее нет, бросается то в одну, то в другую сторону. Райгуль же не такая: решение она принимает не спеша, но если что надумает, то уж не отступит. Вот и теперь ни родители, ни Гульмайран не смогли ее отговорить от поездки в Алма-Ату, а Гульмайран и сама с ней поехала...
На вокзале народу становилось все меньше. На лавках в одиночку дремали пассажиры, иногда их покой нарушал громкоговоритель внезапными щелчками и объявлениями. Постепенно Райгуль привыкла к широким, как степь, просторам вокзала, к его неразборчивому гулу и тоже стала подремывать.
Прибежала в который раз запыхавшаяся Гульмайран. За ней будто гнались: ноздри узкого носика раздуваются, глаза круглые, зрачки расширились так, что не видно белков.
— Слушай... Сейчас сюда подойдут два парня... Они
все время преследуют меня... Если начнут приглашать в ресторан, не соглашайся... Кто их знает, что за люди, а вдруг грабители?—Она говорила испуганно, украдкой, как всегда, когда передавала подружке какую-нибудь сплетню.
— Ну да, преследуют! Сама, наверно, со своими расспросами напоролась на них, трещала как сорока, а теперь тебя преследуют!
— Ей-богу, я ничего особенного им не говорила! Спросила только, знают ли они что про конкурс в институт, я думала, что они тоже приехали поступать...
— И что?
— Они сказали, что тоже только что сошли с поезда, тоже боятся, что опоздали, что документы не примут. А потом осмелели и заговорили про ресторан. Я замахала руками: со мной, дескать, мать-старуха, она убьет меня! — и убежала. Я боюсь, что они следили за мной. Если подойдут, давай будем молчать как камни!
— Ладно. Но если почувствую, что все это ты заварила сама, тогда держись!
— Но я же побожилась тебе! Может, и не подойдут, бог сохранит, но если начнут приставать, я поцарапаю им лица, вот увидишь!
Никто не выследил Гульмайран, и никто к ним не подошел.
Али и Аспанбай поселились в люксе — две комнаты, телевизор, холодильник. Когда они, приняв душ, пошли в ресторан, слова «ваш сын, ваш сын!» эхом продолжали звучать в ушах Али, а желудок давал знать о себе урчанием. Выходит, желудку нет никакого дела до терзаний души?
У Али был точно разработанный план его пребывания в Алма-Ате:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66