Свадьба закончилась только к утру, но в полдень уважаемые люди аула собрались вновь, на сей раз для того, чтобы проводить возвращавшихся в Алма-Ату сватов.
Подвыпивший Абдулла все уговаривал их остаться, упрашивал, льстил самолюбию, обижался, но Мирас только недовольно хмурил брови, а Али, потеряв терпение, вот-вот готов был взорваться. Его, от греха подальше, поскорее посадили в машину.
Когда уехали Мирас и Али, самочувствие Аспанбая стало похоже на самочувствие собаки, которую бессердечные хозяева бросили на старом зимовье. Аул Кызылжиде, да и весь мир, стал отныне для Аспанбая пустыней, где, кроме Райгуль, у него не было ни одного родного человека. Теперь Райгуль — единственная опора, единственная близкая душа, единственная надежда. От нее зависит сама жизнь Аспанбая.
До вечера ему не удавалось остаться наедине с женой, перекинуться и парой слов, это томило его, родичи, съехавшиеся на свадьбу из разных аулов, все никак не могли отбыть. Наконец дом мало-помалу утих, и молодые остались одни. Вместо того чтобы поцеловать жену, Аспанбай положил голову ей на плечо и тяжело вздохнул, словно на грудь его давила каменная плита.
— Что с тобой, миленький? — встревожилась Райгуль,
— Боюсь я...—сказал Аспанбай и тут же пожалел, что у него вырвались эти «немужские» слова.
Райгуль удивилась:
— Чего боишься?
— Не знаю... Когда Мирас и Али-ага уехали, мне стало почему-то беспокойно.
— Это с непривычки... Чужой аул, чужие люди... Пройдет время, познакомишься, подружишься, не тревожься.
Аспанбай никогда не говорил с Райгуль о любви, он и стеснялся, и считал, что эти слова теряют свою волшебную силу, когда их произносят. Райгуль тоже не стремилась откровенно выказывать свои чувства, как-то само собой получилось, что она перешла на постоянный шутливый тон.
— Что, мой милый, загрустил, загрустил мой милый...— пропела она, нежно глядя на мужа.
Аспанбай широко улыбнулся, покраснел, неловко обнял Райгуль и сказал:
— Может, и правда привыкну. Ведь к Самбету-то привык. Хороший он...
— Хороший-то хороший, но ведь не лучше меня? —- рассмеялась Райгуль.
Аспанбай сделал вид, что задумался:
— Да как тебе сказать...
— Ты еще думаешь! — Райгуль изобразила крайнее возмущение и хлопнула Аспанбая по спине.
— Лучше тебя и на свете нет!
— Смотри, всегда говори так, не то получишь!
Молодые и Самбет поселились в большом доме; родители отдали его детям, а сами перебрались в пристройку здесь же, во дворе: для детей дом подняли, пусть живут в свое удовольствие, говорили они соседям.
Чрезмерная чувствительность обычно вредила Аспанбаю при общении с людьми, но бывали случаи, когда она приносила и пользу. Однажды во время завтрака Аймыгуль случайно встретилась с зятем глазами, и он по глазам тещи прочел ее мысли. «Бедный мальчик,—говорил ее взгляд,—не твоя вина, что ты рос сиротой, теперь мы будем тебе родными». Ему сразу стало уютно. Хотя теща не промолвила ни слова в то утро, их отношения с Аспанбаем почему-то вдруг стали теплыми, сердечными. Сдержанная,
ласковая, она называла Аспанбая «сынок», а когда была в хорошем настроении, баловала прозвищем «дада моей Райгуль».
Зато душа тестя была для него за семью замками. Немногословный, гордый, тесть не нисходил до разговоров с зятем-примаком. Внешне Абдулла не нравился Аспанбаю; сутулый, с рыхлой, дряблой фигурой и отекшим, словно с похмелья, лицом, он не вызывал симпатии и своими тусклыми, как у овцы, глазами. Правда, порою, обращенные к Аспанбаю, они загорались недобрым огнем. Тогда-то Аспанбай и прочел в них то, что заставило взглянуть трезво на свое положение в доме Абдуллы. Время от времени Абдулла, прихватив с собой Самбета, садился в «Москвич» и уезжал в неизвестном направлении. Ни Райгуль, ни ее мать не знали, куда он отправлялся.
Аспанбай не понимал, чем не угодил Абдулле, он тревожился и сгибался в его присутствии, потому что угадывал враждебность в доброжелательном тоне тестя. От Райгуль Аспанбай узнал, что ее отец долгие годы работал директором совхоза, но потом его место занял Асылжан. Абдулла стал заведующим отделением. К месту и не к месту заботясь о добром имени своего рода, он поучал, выговаривал, наставлял.
Аспанбай, слушая его, хорошо усвоил, какое поведение приличествует члену семьи, куда он попал.
— Пусть другие хоть по-собачьи лают, а дети Абдуллы должны думать о приличии,— любил повторять тесть.
Обостренная интуиция Аспанбая сослужила ему и плохую службу. Присмотревшись хорошенько к тестю, он прочел в его глазах такую мысль: да, печально, но что же поделаешь, если господь соединил мою дочь с безродным, а меня заставил жить с ним рядом?
Наивный Аспанбай прозрел и содрогнулся. Сначала он хотел схватить свою Райгуль и укатить с нею в Алма-Ату, к «дядюшке Али», но мечта эта, завихрившись как пыль, пылью и улеглась. Я не вправе распоряжаться судьбой Райгуль, сказал себе Аспанбай. Она не сможет покинуть родителей, хватит того, что они вообще разрешили нам пожениться.
Через месяц после свадьбы молодоженов пригласил к себе директор совхоза Асылжан. Еще на свадьбе он не понравился Аспанбаю своей бесцеремонностью, да и очень уж походил на своего младшего брата Асылхана (или тог на него?!), поэтому Аспанбай шел к директору с неохотой, но тот встретил молодых приветливо, и Аспанбай подумал, что напрасно он так настороженно относился к Асылжану, ничего в нем плохого нет.
Первый раз в жизни вошел Аспанбай в такой кабинет, впервые разговаривал с начальником. Похож на директора моей школы, с уважением заключил он. Краснощекий Асылжан встретил Аспанбая широкой улыбкой, показав ряд сверкающих зубов.
— Ну, молодая семья, как жизнь?
— Нормально.
— Как настроение?
— Нормальное.
— А какие планы на будущее?
— В каком смысле? — спросила Райгуль.
— Ну... Вы члены ВЛКСМ?
— Да.
— Оба?
— Да.
— Так я и думал. А разве не обязаны комсомольцы трудиться на благо общества?
— Обязаны.
— Ну так вот. Буду привлекать вас к труду. Ты, Аспанбай, что умеешь делать?
— Я? Я умею строить... могу машину водить, трактор...
— О, так ты, оказывается, специалист, каких мало! К сожалению, из-за холодов стройка немного приостановилась... А ты хорошо водишь машину?
— Хорошо...
— Значит, так. Будешь моим личным шофером. Я уже натерпелся от неряхи и лодыря Болая, у него и новая машина года не выдерживает. С тобой — решено. А ты, Райгуль, что умеешь делать?
— Не знаю...
— Как это — не знаешь?
— Кажется, ничего не умею...
— По-моему, ты после школы работала в библиотеке?
— Да, пока Сандигуль не вернулась из декрета.
— В таком случае будешь моим секретарем.
— Я же не умею печатать на машинке...
— Это ничего! Грамотная, слава богу, за месяц освоишь. Договорились?
— Ваша воля.
На следующее утро Аспанбай и Райгуль вышли на работу.
Дом Абдуллы стоял на краю аула, дальше начинались пески, а контора аулсовета, школа, клуб находились в центре. Если идти пешком, то получалось довольно далеко. Молодожены вышли из дома рано утром и всю дорогу почему-то шагали молча, не глядя друг на друга и опустив головы.
Асылжан доволен своим шофером; тот, подобно волу с кольцом в ноздре, тих и спокоен. Скромен: есть ли, нет — незаметно, словно и не человек он, а одна из частей машины; его можно день и ночь гонять с поручениями — даже не нахмурится. Директор совхоза держит две машины. «Волга» возит его в Ташкент на совещания и праздники, «УАЗ-69» — для хозяйства. Каждую свободную минуту Аспанбай ковыряется в моторах.
Совхоз Кызылжиде — хозяйство животноводческое (если не считать небольшую площадь, засеянную хлопком); директору нет покоя ни зимой, ни летом. Несколько табунов лошадей, стада крупного рогатого скота, отары, которые летом пасутся на просторах Сыра, а зимой укрываются у подножия Кызыла. С каждой отарой забот что с городской фабрикой. Но ведь директор совхоза обязан еще ездить на совещания в район и в область плюс прием руководителей из столицы. Словом, Асылжану и вздохнуть некогда.
Сегодня он поднялся ни свет ни заря, кое-как перекусил и помчался в контору. Надо быстро отдать распоряжения собравшимся там специалистам, а потом ехать в пески, на пастбище Уш-Кудык (Три колодца).
Путь дальний, шофер Аспанбай все время молчит, Асылжану надоело смотреть на однообразные барханы, курящиеся на ветру, и он задумался о чабане Манабае, ради которого и отправился в путь.
Асылжан думал так. Есть люди, похожие на дома. Бывает человек — словно комната с настежь распахнутой дверью; бывает, что комнат много, а откроешь первую дверь, уже все комнаты проглядываются; иногда каждая комната закрыта на замок, а порой встречаются и неприступные крепости. Если удастся подобрать ключ к замку, ты сможешь спокойно расхаживать по дому. Руководителю надо уметь подбирать к людям ключи, иначе дело не сдви-
нетея с мертвой точки. Однако (Асылжан хмурится) Маиабай хоть и покладистый парень, все же может упереться, и тогда с ним ой как трудно!
Дорога в песках тяжелая, шестьдесят километров одолели только за четыре часа.
Когда Асылжан и Аспанбай подъехали к отгонному пастбищу, чабан Манабай, увидев начальника, затрусил навстречу ему на своем пугливом коне.
Возле кошары паслись овцы Манабая, Асылжан поздоровался с чабаном, вошел в кошару, тщательно осмотрел, постоял у заготовленных чабаном скирд сена, проверил, сухой ли корм, достаточно ли его, в хороших ли условиях хранится.
— Да, Манабай, ты не одну — две зимы продержишься!— похвалил он чабана.— Кошара у тебя надежная, стены крепкие, бояться буранов тебе не придется, это бураны тебя бояться должны!
Из дома вышла смуглая молодая женщина. По-моему, ее зовут Марзия, подумал Асылжан, мучительно вспоминая имя жены чабана.
— Здравствуйте, кайнага,—приветливо сказала хозяйка.
— Здравствуйте, келинжан!
— Что так долго стоите на дворе? Входите, отдохните. Попейте с дороги чаю!
Асылжан смотрел на молодуху и думал, что она, не в » пример молчуну Манабаю, бойка, наверное, ключ к душе Манабая надо искать с ее помощью.
Чабанский домик был жарко натоплен, в комнате, где Марзия угощала чаем, было чисто и уютно. Асылжан не торопил события, он не приступал к главному, а начал издалека, с мягкой улыбкой, прощупывая почву:
— Вижу, у вас тепло, дела хорошо идут. Чего еще надо! Полна чаша. Смотрю на все это, и душа радуется. Однако одного не пойму, в последнее время все ломают голову, кого поставить чабаном вместо тебя, Манабай. Приехал ко мне Конкаш и сообщил, мол, ходят слухи, что вы переезжать собрались и просите принять у вас отару. Когда я услышал это, честно говоря, встревожился, думал, случилось что-нибудь серьезное, сами понимаете, дело плохо, сейчас похолодало, кого я найду вместо опытного чабана? А теперь вижу, все у вас в порядке, как говорится, место под вами не намокло... От сердца отлегло, понимаю, что вы умные ребята, отару не бросите... Но все же рас
скажите, что вас тревожит, помогу, если буду в силах. Правда, я не бог, но кое-какую власть имею... Так в чем дело?
Манабай и Марзия нахмурились и отвернулись от Асылжана, в кроватке заплакал ребенок, видно, намочил пеленки. Марзия встала, взяла ребенка на руки и сунула ему грудь.
— Я думала, вы привезли нам замену,— пробурчала она.
Вот тут-то Асылжан забыл о ключах, которые хорошему руководителю надобно подбирать к людям. Он разозлился. Сначала напомнил непокорной чете о долге перед обществом, потом о комсомольском долге, затем сказал им, что на свете еще существуют просто человеческая совесть и гордость, а после стал угрожать, что если они выйдут из повиновения, то у него, Асылжана, как-нибудь хватит сил и влияния, чтобы отомстить и оставить без крова над головой. Покричав, Асылжан успокоился, какое-то время посидел молча и ужаснулся тому, что наговорил.
— Ладно, не обращайте внимания на мою вспыльчивость,— сказал он заискивающе,— вы должны понять, я в отчаянии, у меня нет вам замены! Я тоже человек, не сдержался, простите. Давайте сделаем так. Вы, Аспанбай и Манабай, выйдите-ка на воздух, прогуляйтесь, а я поговорю с келин. Мне кажется, она не хочет говорить о чем-то в присутствии мужа.
Мужчины вышли из комнаты. Марзия сидела в углу, кормила ребенка и не выражала никакого желания рассказать хоть о чем-нибудь Асылжану. Тот посмотрел на нее взглядом гипнотизера, но она лишь отвернулась. Ничего, подбодрил себя Асылжан, сейчас подберем ключик, выманим змею из норы. Поняв, что Марзия и не собирается сама начинать разговор, Асылжан откашлялся:
— Я чувствую, Марзия, у вас есть какая-то тайна. Пожалуйста, откройтесь мне, я пойму вас и помогу.
— Какая там тайна,— зло ответила Марзия,— никакой тайны нет. Просто я не собираюсь жить с этим псом, который избил меня. Не желаю торчать тут, в этой глуши, вместе с сумасшедшим. Стала собираться, хочу, говорю, уехать, а он мне .в ноги упал, говорит, едем вместе, назначь, мол, испытательный срок, я исправлюсь, буду примерным мужем. Посмотрю еще месяца два-три на него, но, во веянном случае, не здесь, а в ауле... А тайны из этого никто не делает! — И Марзия, подняв глаза на Асылжана, вдруг испугалась, что дерзко ответила человеку старшему, да еще руководителю.
Асылжан опять стал перебирать ключи из своего набора, он рассказал о сложности взаимоотношений между людьми, о том, как трудно постороннему разобраться в ссорах между супругами, но все же просил Марзию пожалеть Манабая, а если не Манабая, то хотя бы их дитя, просил подумать об общественном богатстве — совхозных овцах— и поработать до весны, пока найдется замена, испытать еще разок свои чувства, ведь бывает и так, пел Асылжан, что люди, чтобы не оставлять детей сиротами, мирятся, а потом привыкают и живут аж до старости, причем уважая друг друга...
Тут Марзия расплакалась.
— Нет, нет, ага, я думала обо всем этом... Не могу я оставаться здесь с ним одна, боюсь. Да и там, в ауле, не буду я жить с ним, не могу, увезите меня отсюда, прошу вас!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66