Вдруг они увидели бурого огромного медведя, который стоял спиной к ним. Не было сил испугаться, закричать. У ребят подогнулись ноги, и они сели на землю. Медведь не обратил на них внимания. Он сделал с десяток шагов вперед и, пятясь, вернулся назад, словно играл сам с собой, словно прогуливался.
— Понял,— сказал Саша,—он попал в петлю.
Хотя слезящиеся глаза Дулата не могли разглядеть подробностей, он тоже понял, что зверь в западне; петля из железной цепи, привязанная к двум толстенным соснам, крепко держала его за шею, потому-то медведь и метался взад-вперед, ища выход.
— Теперь мы спасены! — сказал Саша —Рано или поздно обязательно придут охотники, которые поставили на него петлю, мы ни за что не уйдем отсюда. Посиди-ка, я сейчас...— И Саша, увидев неподалеку пятно красных ягод, побрел к нему.
У Дулата зазвенело в ушах, голова начала кружиться, сосновые сучья стали уходить куда-то вверх, увеличиваться, толстая, какая-то черная пыльная дорога протянулась к голубому небу, на этой извивающейся дороге вдруг показался зеленый самолет; он спикировал с воем, ударился о грудь Дулата, потом взлетел, ударился снова, с ревом взмыл вверх — это была обыкновенная зеленая муха. Дулат еле заметно улыбнулся, улыбаясь, он стал уходить в забытье, но тут как будто услышал голос отца, он вспомни их ссору, вспомнил, как тогда, отвернувшись, лежал на диване, как огорчил отца своим поведением. Я был не прав, подумал Дулат, вернусь домой, попрошу у папы прощения, помирюсь с ним! Папа наивный немножко, но хороший! Хороший!.. Мальчик почувствовал, что проваливается куда-то, и тогда в левую сторону его груди ударила жгучая тяжелая капля; перед глазами зажглась ослепительная последняя искра и тут же погасла.
Чистая душа мальчика, не успев понять, зачем пришла
в этот мир, не успела понять, что уже покинула его...
Когда навстречу Омару из домика вышли два шумных старика с красными, словно у задиристых бычков, глазами, он сразу понял, что порядочная охота не состоится. Терентий, на которого надеялся Омар, был пьян в стельку.
— А-а... Омарка! Милый Омарка! — причитал Терентий и обнимал Омара.— Вот кто мой сынок! Вот кто охотник! Это Омарка охотник! Вот кто стрелок! Это Омарка стрелок!
За час Терентий успел довести своих гостей до бешенства: он поминутно целовал их, все время спрашивал, как зовут Али, Мамыржана и Аспанбая, и, моментально забывая, тут же спрашивал снова.
— Не хочу никого знать, кроме Омарки, вот что!
кричал он, вытирая слезы.— Он настоящий стрелок, стреляет даже лучше меня, вот что я скажу!
Терентий насильно привел своих гостей на берег озера.
— Наловлю рыбы, угощу ухой!— кричал он, но дальше обещаний дело не пошло. Он посмотрел на озеро и заплакал, всхлипывая:—Мы умрем, не будет нас, а вот озеро, славное озеро, останется, будет так же лежать молча, будет беситься; с ним небось ничего не произойдет, а вот нас не будет! Правда, Омарка?!
Омар обнял старика, утешая, отвел домой, уложил в постель и сказал своим спутникам:
— Что же делать, придется одним идти на охоту. Терентий говорит, что в низовьях реки есть медведь.
Омар предложил Али взять ружье Терентия, поскольку привез с собой из Ортаса два ружья, для себя и Мамыржана, но Али отказался:
— Я в жизни не держал в руках оружия, не знаю, откуда вылетает пуля, и знать не хочу!
— А вы? — спросил Омар, пристально глядя на Мамыржана.
— Я — тоже... но все-таки... Была не была...— неуверенно ответил тот.
— Тогда берите,— Омар вручил Мамыржану одно из ружей,— сумейте только нажать курок, пуля сама найдет зверя,— сказал он и засмеялся.
Мамыржан и Омар с ружьями в руках выходили из избы лесника, к ним подошел Аспанбай, ухватился за ружье Омара и заплакал:
— Ага, не ходите... Не надо...
Омар удивился и вопросительно посмотрел на юношу.
— Ты с нами не ходи, оставайся здесь,— сказал ему Али, но тот обнимал его, плакал и все твердил:
— Дядя, скажите Омару-ага, пусть он не идет туда, пусть не идет!
Удивленные охотники не взяли с собой Аспанбая, оставили в избе лесника. Омар был встревожен поведением юноши. Али еле-еле удалось его успокоить.
— В своем ли он уме? — спросил Мамыржан.
— Конечно... Только чувствительный очень мальчик, зверей таежных жалеет...
Они еще долго говорили об Аспанбае, за разговором и не заметили, как оказались рядом с попавшим в петлю медведем.
— Вон! —закричал Али, первым увидев его.
Мамыржан и Омар тоже увидели медведя, стоявшего
шагах в двадцати; они встали рядом друг с другом и подняли ружья, в этот момент им показалось, что медведь ринулся на них. Омар успел выпустить две пули, Мамыржан выстрелил один раз; медведь, рванувшийся было к ним, опрокинулся.
— Ур-а-а! — закричал Омар и ринулся вперед, к медведю, но не добежал до него, через сотую долю секунд он остановился, окаменев: примерно в двадцати шагах, под сосной, Омар увидел не успевший раскрыться синеватый бутон тюльпана, но он уже лопнул, из него вырывался ярко-красный цветок; он увидел это и почти потерял сознание: нераскрытым бутоном были посиневшие губы Дулата,
а цветком — алая струйка крови, сочившаяся изо рта...
В момент выстрела Али стоял позади Мамыржана и Омара, поэтому видел все, до мельчайших подробностей. Движения охотников запечатлелись в памяти как кинокадры, потом Али много раз прокручивал их снова и снова, то замедляя, то ускоряя последовательность.
Мамыржан отступил назад на несколько шагов, крепко сжимая ружье, потом двинулся вперед, резко остановился, вытянув руки далеко от себя. Омар не спешил, не суетился, встал поустойчивее, широко расставив ноги, склонил голову к правому плечу и выстрелил сразу из двух стволов; оба выстрела прозвучали как один. Медведь рванулся вперед, потом отпрянул, будто его потянула назад какая-то тайная сила, затем опять рванулся и опрокинулся. Увидев это, Мамыржан отбросил ружье и с криком стал приплясывать на месте; Омар тоже оставил ружье и подался вперед, но, не добежав до убитого медведя, остановился. К нему подошел Али.
В нескольких шагах от простреленной медвежьей туши полусидел, прислонившись к сосне, еще один... медведь, нет... не медведь, чучело, набитое соломой... нет! нет! Это был убитый человек. Он сидел тихо, без движения; предсмертные судорог не сотрясали уже простившееся с жизнью тело, наверное, потому, что стреляли в него с близкого расстояния.
Мамыржан подошел последним, остановился позади всех и услышал растерянный шепот Омара, показавшийся
ему жутким: «Что это?.. Откуда это?..» В этих несуразных словах прозвучала вся мировая скорбь.
Под сосной, склонившись набок, сидел Дулат, из его горла уже ее так, как раньше —струйкой, а фонтаном била кровь, заливая грудь. Шепот Омара «что это» застрял в мозгу Мамыржана, поглотил все его существо. «Чудеса... чудеса...» — повторял он не шевелясь; потом посмотрел на Дли и, кажется, постарался улыбнуться. А когда увидел Подкову, который, хромая, подходил к ним, когда разглядел этого мальчика, похожего на вырвавшегося из ада грешника, Мамыржан начал понимать, какое страшное горе его постигло.
— Ой, ой, что это мы сделали?..— прошептал он, как бы проревев, потом закричал: — А-а-а!..— и упал на тело сына; наверное, он надеялся, что Дулат оживет, что сейчас встанет, оботрет кровь, улыбнется своему отцу, потому что все время тряс его и спрашивал:—Ой, солнце мое, мальчик мой, откуда ты здесь? — и целовал, целовал сына в лоб...
Омар растерянно твердил: «Алеке, Алеке, скорее! Нужен вертолет!..» — только на это хватило его сил; он пошатываясь отошел в сторону, обнял молоденькую сосну и застыл так. «Что за дети, откуда появились дети?» — стучало в голове.
Али тоже в первый момент ничего не понял, но потом, когда увидел испачканного в крови и грязи Мамыржана, обнимающего мертвого сына, увидел пошатывающегося Омара, его расширенные глаза, беднягу Сашу Подкову, застывшего, словно остов обгоревшего дерева, в мозгу его кто-то прокричал: «Судьба, это судьба!» — он повернулся и побежал. Спотыкаясь о лесные корни, задыхаясь, Али продирался сквозь заросли, повторяя одно и то же слово «судьба», как будто оно могло принести облегчение, будто могло что-то вернуть, поправить. Он вспомнил, как плакал Аспанбай, умоляя их не ходить на охоту, и повторял снова: «Судьба! судьба!»
Весь в поту, он добежал до дома Терентия. На берегу озера стоял, растопырив винты, вертолет; когда Али увидел его, ему показалось, что он обрадовался.
— Судьба! — опять повторил он громко.
Точно враг прошел по двору Терентия, двери и окна были раскрыты настежь, пьяные старики как мешки валялись один — на крыльце, другой — на телеге; откуда-то из
глубины двора вышел Аспанбай, глаза у него были красные, испуганные; он приблизился и спросил:
— Коке, что же теперь будет?
— Откуда ты знаешь? — спросил пораженный Али.
Вместо ответа Аспанбай повторил:
— Что же теперь будет, коке?
— Где летчик?
— Рыбачит.
Быстрей веди меня к нему!
На берегу озера удил рыбу пилот Хайрутдин, татарин с рыжей шевелюрой.
— Омар Балапанович велел вам поскорее прибыть...—< заикаясь, проговорил Али,— мы там... в лесу... ранен человек...
Хайрутдин с недоумением взглянул на Али, а потом, тоже заикаясь, спросил:
— Сам-то он... Омар-ага... здоров ли?
— Здоров.
— Слава богу! Золотой он человек, золотой...
Долго пилоту не удавалось найти место происшествия. Али не сумел толком ничего объяснить. Когда наконец нашли, долго приземлялись. Выйдя из вертолета, Али увидел, что ничего не изменилось, все было так же, как в момент его ухода: Мамыржан лежал, обнимая мертвое тело; Омар, как прежде, стоял у сосны, держась за ствол, чтобы не упасть; Али стало тошно, свет померк у него в глазах,
и он без сил опустился на землю.
После полудня вертолет улетел в Ортас, унося с собой мертвого Дулата, Сашу Подкову, который был без сознания и бредил, беспамятного Мамыржана, Али и Омара; Аспанбая забыли взять с собой, он так и остался сидеть,
скорчившись, словно в полудреме, под деревом.
Жена не стала будить Терентия, лежавшего на крыльце, не стала она и тащить его в дом: разбудишь раньше срока — начнет драться; да она и не смогла бы даже сдвинуть с места это огромное, как гора, тело.
Ночью неожиданно затрещал по крыше дождь, Терентий и Самурат проснулись, вошли в избу, начали слоняться из угла в угол, натыкаясь друг на друга, как льдины в ледоход, что-то бормотали, мычали, ругались, наконец нашли самогон, выпили по рюмке, потом по второй; бросив на пол какие-то лохмотья, повалились на них. Среди ночи Терентий проснулся то ли потому, что уж очень колотилось сердце, то ли потому, что болело оно, то ли потому, что сжималось от горечи; проснувшись, почувствовал, как внезапно потянула его к себе сырая земля, и в страхе промолвил: «О господи...» Да, недоброе почуял Терентий. «Что, уже все? Уже конец?» — спрашивал он себя в недоумении. Ему не удавалось пошевельнуться, он еле дотянулся до воротника, задыхаясь, рванул. С треском упали несколько пуговиц, и тогда, почувствовав небольшое облегчение, Терентий смог наконец перевернуться на другой бок.
Бывало, стоя перед образком, старуха Терентия скороговоркой молилась, тогда Терентий, сверкая глазами, гневно рычал: «Скоро ли перестанешь кудахтать?!» Теперь и сам он вспомнил о боге; неустрашимый Терентий, поверенный дикой тайги, никогда не знавший, что такое болезнь, смерть и бог, в эти минуты тоскливо повторял, глядя на черные окна своей избушки: «О господи! господи!»
Сквозь черные ночные стекла казалось ему, что он видел, как вдруг ощетинились пики Алтайских гор, словно живые, громоздились они друг на друга; казалось, что видел, как встали дыбом, точно волосы испуганного человека, темные ели, а озеро Самар, лежащее на своем золотом блюде, напротив, показалось ему спокойнее, чем обычно... Все это отступало, уменьшалось, отходило в прошлое. Терентий с ужасом подумал, что может так и уйти из светлого мира, не попрощавшись, так и остаться навсегда в этой душной тесной комнате; он ворочал шеей, вглядывался в ночь за окном, надеясь высмотреть в мутном оконном стекле хоть клочок светлеющего неба, но тщетно: на Терентия снаружи давила темнота, словно окна были заколочены наглухо.
«Неужели и вправду?» — подумал он и повторил это шепотом. Даже сейчас, в тяжелую минуту, он не смог вспомнить имя своей жены; «эй, баба» — звал он ее обычно, так и теперь, ничего, кроме этого, не пришло ему в голову. «Эй, баба! Сдохла али как? — сказал он жалобно, с горечью.— Отвори хоть ставни...» Ставни и так были открыты, на дворе по-прежнему шел дождь; Терентий дополз до окна, встал коленями на стул, разбил стекло; в комнату
ворвались влажный воздух и капли холодного дождя; этот воздух, кажется, возвращал ему жизнь...
«Тьфу, черт!» — сказал Терентий и вышел во двор. Не обращая внимания на темную ночь, на потоки воды, льющиеся на него сверху, он направился к озеру; после тяжких дум, после смертной тоски в душной избе мрачные горы, обступавшие его, гудящая тайга, берег вздыхающего озера показались ему приветливыми, точно аул во время свадьбы; Терентию было все равно, что его рубаха промокла насквозь, напротив, хлеставший его дождь как бы подтверждал: ты не умер, ты жив!.. Так молодая жена, беспокоя, только ласкает.
У озера Самар Терентий зевал каждый бугорок, сейчас он безошибочно находил дорогу в полной темноте, знал, по какой тропке идет, возле какого останавливается дерева. Терентию казалось, что если он будет быстро двигаться вперед и вперед, то ему удастся уйти от гнавшейся за ним по пятам смерти, спастись. Озеро, волшебное мое озеро, бормотал он, ты будешь жить вечно, а мы все покинем тебя; он повторял то, что говорил днем, пьяный, Омару, другие будут ловить здесь рыбу, купаться в прохладной твоей воде, какая несправедливость! какая жестокость! Терентий быстрым шагом уже дошел до северного берега; дождь перестал хлестать спину, ветер внезапно утих, черные тучи наконец распоролись, и то там, то тут стало проглядывать голубое небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66