в себе и останется. Его душа, душа, душа будет страдать, а тело, а язык будут следовать закону гостеприимства; сейчас он будет пить чай, сидя рядом с ним, будет расспрашивать о здоровье жителей аула, хотя в том ауле почти никого из знакомых не осталось. Он подумал: «Было бы здорово, если бы я был европейским интеллигентом, я бы сказал: «Извини, я занят!»— и дал бы ему от ворот поворот. Но я казах! А казах — раб своего гостя, так уж повелось издревле».
Каракутан был выпивши. И где он успел в такую рань?! Вот и пошел, и пошел: как добирались до Ортаса, с кем познакомились в поезде, что сказал перед отъездом из аула своим соседям и родичам, как надоедала ему жена, напрашиваясь ехать вместе с ним,— еле он ее уломал подождать до осени; когда сын поступит в институт, зарежут барана, она приедет к Сауле с подарками; что сказал сын, когда узнал, что они едут в город; как приятно, что его у входа в дом не остановил милиционер, а ведь в прошлый раз не хотел пускать — вот первое, с чего он начал, и продолжал рассказывать, как учился его сын, какие у него отметки, как смотрели в школе на него учителя, как он здорово разбирается в математике и физике, но слабоват по языку и истории. Омар из вежливости предложил парню решить одну-две задачи, и у этого невзрачного, апатичного на вид пария загорелись глаза. Он хоть и вспотел от напряжения, но решил довольно быстро. Омар не ожидал, что у бездарного отца может родиться такой способный сын.
— Пусть твой сын готовится к приемным экзаменам. Г1о языку и истории мы ему поможем,— сказал он.
Каракутан, оказывается, только этого и ждал. Услышав слово «поможем», не смог скрыть радости.
— О дорогой мой Омиш! Дай я поцелую кончик твоего носа! — воскликнул он и, подойдя к Омару, обслюнявил его нос. Затем он сел на свое место, засунул руку во внутренний карман, вынул три толстых пачки красных купюр и бросил на стол.— Омиш, я знаю, что ты не возьмешь от меня, но уж такое время... Угости преподавателей, корми
их, пои, заталкивай им в глотку. Вот здесь три тысячи... Возьми на расходы.
В прошлый раз, когда разговор зашел об этих трех тысячах, Омар рассердился, его заколотило, но сейчас он заулыбался: этим тысячам, лежащим на столе, предстояло выполнить благородную миссию — спасти Омара от мучений. Он пошел в ванную, умылся, взял со стола деньги и положил в карман, позвал Каракутана и его способного сына пройтись по городу. Он довел их до большой гостиницы в центре, о чем-то пошептался с дежурным администратором, посадил отца и сына на диван, а сам пошел в почтовое отделение, находящееся в цокольном этаже. Через некоторое время, улыбаясь, вернулся. Идем, сказал Каракутану. Они поднялись на третий этаж; дежурная, узнав Омара, засуетилась, он протянул ей два направления, взял два ключа, разместил Каракутана и его сына в двух соседних номерах. Сказал:
— Ты на меня не обижайся, сына твоего я беру под свою опеку. Вот квитанция, тридцать дней эта комната в твоем распоряжении. Вот холодильник, вот телевизор, вот телефон.— Предупредил: — Соседний номер Беркбола, не мешай ему заниматься.— Объяснил: — Вот сберкнижка на твое имя, в ней три тысячи. На первом этаже гостиницы самый шикарный ресторан в Ортасе. Ешь, пей, гуляй, веселись!— Посоветовал: — Одежду, которая на тебе, спрячь в чемодан. Сейчас купим тебе два костюма. Носи их по очереди.
Устроив, таким образом, отца и сына, объяснив, как открывается и закрывается номер, как включить холодильник, как пользоваться телефоном и телевизором, где умываться, где выкупаться, все показав, он повел их в универмаг. Потом пошли в ресторан при гостинице. Омар стоически перенес то, как забегали работники ресторана узнав его, как они удивились и растерялись, как сидящие за столиками поглядывали в его сторону, только что пальцами не показывали. Каракутана он угостил водкой, себе налил коньяку, но не пил, а лишь чокался и пригубливал. Каракутан не успокоился до тех пор, пока у него не стал заплетаться язык. Он с удовольствием опрокидывал рюмку за рюмкой, а когда дошел до точки, Омар отвел его в номер и уложил в постель. Беркболу из самых трудных выбрал десять задач. «Завтра приду проверю». И ушел.
Когда пересекал центральную площадь, навстречу попалея Койкелди. Омар его терпеть не мог, но Койкелди это не волновало.
— Нагаши! Айналайын! Вот встреча! Как семья? Жена, дети здоровы? Как сам? Здоров? — пристал он к Омару. На Койкелди зеленая велюровая шляпа. Поля ее будто кто-то окунул в нефть, все пропитались потом, засалились: из-под них сверкают белки глаз, лицо у Койкелди в оспинах. Одет во френч, видимо, когда-то он был бежевый, а теперь стал коричневым. Галифе. Сапоги. Койкелди считает Омара своим нагаши — дядей по материнской линии — лишь потому, что его мать родом тоже из-под Аулие-Аты. На этом основании он где только можно утверждает, что они с председателем горсовета родственники.
Вот ведь как бывает... Даже вида иного человека не переносишь, а не можешь ему сказать — уйди, не можешь оттолкнуть. Добрый я, видно, человек, подумал Омар, кто меня родичем назовет, перед тем и таю.
— Айналайын, нагаши! Я ходил к вам в горсовет, но, оказывается, вы ушли в отпуск. Кое-кто даже распускает слухи, будто бы вас... э... того... с работы сняли... Не знаешь, кому и верить. Мне-то все равно. Для меня важно, чтобы вы были здоровы, а остальное приложится! — Последние слова он произнес таким искренним тоном, что Омар по-настоящему был ему благодарен.— А искал я вас, чтобы позвать в аул. Поедем, отдохнем, на зеленой травке поваляемся, а? Поехать есть с чем... Места в Тасжаргане сами знаете какие красивые. Сами в прошлый раз назвали их земным раем...
Что он мог сказать на это, кроме слов благодарности? Пообещал, что обязательно поедет, только так и отвязался от Койкелди.
И вот чудом отделавшись от Каракутаиа и Койкелди, он облегченно вздохнул, пришел домой, взял пятую из желтых тетрадей в кожаном переплете, приложил ко лбу, трижды поцеловал, раскрыл, посидел, почитал. До вечера сидел, всю ночь сидел — ничего не вышло. «Неужели плохо выспался? Или подействовали слова Койкелди, что с работы сняли?»—подумал он. Лег в постель, когда забрезжил рассвет, и проспал весь день до заката солнца. Проснулся с головной болью, умылся, привел себя в порядок и опять сел за стол. Просидел весь вечер, просидел ночь, ничего не вышло; караван, который подошел было к самым воротам Города, рожденного миражем, дальше не хотел двигаться, застрял. На первой странице пятой тетради вроде бы на
метилась развязка запутанных узлов; он всеми печенками чует, что осталась совсем незначительная часть пути, ее мог бы одолеть и ягненок. Вот-вот караван подойдет к намеченной цели, и пусть тогда хоть падает на землю без сил. Пусть падает, но пусть дойдет. Два дня он ломал голову, чуть не сломался сам, а караван — караван его мыслей — так и не сдвинулся с места.
Что за беда? Мой мозг утомился или я как ученый выдохся? Неужели, Омар, ты мог выдохнуться почти у самой цели?— мучился он. Перелистал все четыре тетради, разглядывал, анализировал и так и эдак, раскрыл пятую, перечитал первые несколько страниц... И вдруг зазвенело в голове, замельтешило и потемнело в глазах, он еле пришел в себя; конечно же караван уже дошел до места! Заплутался не караван, а сам проводник!
Молодой мужчина, ничем не выдав охватившую его радость, радость творческой победы, лишь встал, потянулся, взглянул в окно и улыбнулся. На этом все ликование и кончилось. Но радость не давала покоя, она искала выхода, чтобы выплеснуться водопадом. И этим выходом оказался звонок Каракутана.
-— Эй, ты куда пропал?! Чего не звонишь?
В ответ голос Каракутана прозвучал невесело, как-то тускло, сплошное бормотание. Но если мы переполнены радостью, разве считаемся с чужим настроением? Омар решил осчастливить родственника своим приходом.
— Я сейчас примчусь к тебе! Мигом! Приготовь шампанское, сегодня будем кутить! — крикнул он в трубку.
Вошедший в раж Омар, не обращая внимания на нахмуренные брови Каракутана, на то, что он поглядывал с удивлением на именитого родича, сам разлил шампанское, выпил. Каракутана заставил выпить коньяк. Опять не заметил, что тот, выпив, брезгливо поморщился. Давай, давай, давил на него. Потом объяснил:
— У меня сегодня счастливый день. Закончил работу. Шесть лет лежала на мне тяжелым грузом. Ты представляешь?! Оказывается, я ее закончил в день твоего приезда, перед самым твоим приходом! — Каракутан не спросил, что за труд. Омар продолжал:—Число восемь знаешь как пишется? Если знаешь, то положи восьмерку на бок. Что получится? Ну и неуч! Даже этого не знаешь! Получится понятие бесконечность. Ясно? Я закончил научный труд об этой самой бесконечности. Я не согласен с определением бесконечности, которое дают современные ученые. Ясно?
Какую это принесет пользу народному хозяйству, трудно сказать, но в науке это новая, оригинальная теория... Ясно? — Он умолк и с удивлением отметил, что Каракутан его не слушает, выражение лица рассеянное, какое-то хмурое.— Эй, что это у тебя такое мрачное настроение?! — У непьющего Омара от двух бокалов шампанского запылали щеки, голос стал высоким, возбужденным.— Не печалься, давай-ка еще выпьем!
Опять выпили, и тут Каракутан открылся:
— Я понимаю, что ты сам себя утешаешь какими-то теориями, но все же не падай духом. Служба, положение — это грязь на руках, снова налипнет, как говорят казахи, а русские говорят: была бы шея, хомут найдется. Не огорчайся, Омиш...
— Эй, ты о чем?
— Душа из тебя вон! Как будто не знаешь! — рассердился Каракутан, голос его зазвучал твердо и безжалостно.— Я говорю о сообщении вот в этой газете.
— О каком сообщении?
Каракутан с обиженным видом, мол, зачем издеваться, подвинул к Омару лежащую на столе газету. Взгляд сразу упал на информационное сообщение, напечатанное на первой странице: «Товарищ Берденов О. Б. освобожден от обязанностей члена бюро городского комитета партии, членом бюро утвержден председатель исполнительного комитета городского Совета трудящихся товарищ Сарымсаков У. У.».
Омара не хватил удар все из-за его же выдержки. Как будто ничего не случилось, он даже не изменился в лице.
— А-а-а! — произнес он равнодушно, притворился, что давно о нем знает.— Ты это имеешь в виду, что ли? Оставь!
— Тебе, может, и все равно, а мне — нет! — простодушно воскликнул Каракутан.
Омар искренне рассмеялся, он еще не до конца осознал последствия этого неожиданного сообщения.
— Ну, снят-то я, а ты чего переживаешь?
— Я же приехал с сыном в надежде на тебя...
Омар опять засмеялся:
— Не горюй, если змею разрезать даже на три части, у нее останется сила ящерицы. У меня хватит сил устроить жизнь одного способного парня.
— Так бы и сказал, айналайын! — Каракутан сразу засиял. И чем больше сиял Каракутан, тем больше мрачнел Омар. Чем больше пьянел Каракутан, тем больше трезвел Омар.
Вечером следующего дня Альберт Исаевич и Валентина Федоровна пригласили к себе в гости Омара и Сауле. Вечер прошел весело, все были в приподнятом настроении. Омар как мог просто и подробно рассказал о своей теории бесконечности, не без остроумия поведал несколько эпизодов из жизни Эйнштейна. Альберт Исаевич открыл секрет, что давно занимается историей Семиречья. Он пришел к заключению, что Иртыш — одна из его рек. Тут же показал картотеку исторических доказательств своей версии. О главном — о решении пленума и сессии — не раскрыли и рта. Альберт Исаевич, назвав имя первого секретаря обкома, между прочим сказал:
— Он ждал тебя на прием и очень огорчился, когда ты не пришел.
Омару и этой малости хватило, чтобы все понять: видимо, такое было давление, что Альберт не смог помочь, видимо, решение вопроса от него не зависело.
За четверть часа до начала сессии горсовета Аблез не сомневался в том, что он станет председателем. Когда собралась партгруппа депутатов и Алексеев не назвал его фамилию, он хлопнул себя по коленям.
Двадцать четыре дня назад потерялась Лана. После окончания сессии Аблез заявил в милицию об исчезновении дочери.
Подобно тому как бегущий человек, в которого попала пуля, по инерции делает еще несколько шагов, Омар тоже не сразу осознал свое положение.
На глаза ему не раз попадался скромный молодой мужчина, следователь Кашафов. Мягкостью и покладистостью он производил приятное впечатление. И вот этот молодой исполнительный работник вошел в полдень в дом Омара. Смущенно покашливая, он стал извиняться:
— Простите, Омар Балапанович... Ага, телефон ваш не отвечал, пришлось самому прийти... У меня создалось безвыходное положение. Надо бы с вами наедине поговорить, посоветоваться...
Омар понял, зачем пришел следователь. Сказал:
— Не смущайся и проходи, отведай мои хлеб-соль. Я сейчас оденусь, и пойдем к тебе.—Он понял, что у Кашафова не хватило смелости вызвать его повесткой.
По дороге разговаривая о том о сем, пришли в городскую прокуратуру, с трудом втиснулись вдвоем в маленький, как клеть, кабинет Кашафова.
— Да ты не смущайся, я же все понимаю... Давай задавай свои вопросы! — поощрил робкого следователя Омар Балапанович.
— Спасибо, что вы понимаете, ага... Омар Балапанович... Не подумайте, что это допрос... Я лишь хотел с вами посоветоваться, кое-что выяснить... Почему вы так на меня смотрите?..
Почему? Омар и сам не заметил, что пристально рассматривает своего собеседника: глаза голубые, бледный. И черты лица, и одежда — слишком уж все заурядно, обыкновенно, наверное, девушки не очень-то балуют его своим вниманием. Но как раз у таких невзрачных мужчин жены бывают очень красивые... Омар удивился своим мыслям. Зачем мне его внешность, к чему мне его жена? А не лукавит ли со мной этот скромный молодой человек?
— Омар Балапанович,— голос Кашафова зазвучал чуть тверже. («Э, да он, наверно, мягко стелет, но жестко спать!»)—Омар Балапанович... В моей папке лежат два анонимных и одно заслуживающее внимания заявление... Я говорю — заслуживающее, потому что под ним стоит подпись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66