Когда Омар выходит на улицу, ему кажется, что знакомые избегают встречи с ним, только столкнувшись
лицом к лицу, невольно здороваются, а если кто заметит издали, то непременно перейдет на другую сторону. Раньше он сам избегал случайных встреч, тяготился пустыми разговорами, но к тому, что теперь избегают его, избалованное самолюбие никак не может привыкнуть. Каракутан тоже, наверное, нашел другой ход по устройству сына, не появляется. Теперь даже о нем временами тоскует Омар, ведь Каракутан приехал из родных мест... Больнее всего то, что и ребенок чувствует себя заброшенным, одиноким. При виде замкнутого, мрачного отца, Зауреш сиротливо жмется к матери.
Он понял, что если так долго будет продолжаться, то добром не кончится. Позвонил Альберту Исаевичу и Кашафову, сказал: если понадоблюсь, ищите меня в Тасжаргане; надел одежду, в которой ездил на охоту, обул кирзовые сапоги; переломив двустволку, положил ее в рюкзак, надел на спину и попутным транспортом добрался до Тасжаргана. Койкелди принял его с искренней радостью, освободил целиком свой пятикомнатный дом, на протесты Омара: «Зачем мне эти комнаты?» — не обратил внимания. «Дети будут шуметь, беспокоить!» — сказал он, а сам со своей семьей, с семью детьми, поселился в двухкомнатном флигельке во дворе.
— Мы привычные, только на ночь в дом заходим, а днем постоянно на воздухе,— успокоил он Омара. В день приезда своего нагашы зарезал барана, выказав тем самым гостю уважение.
Хотя Омар и приехал в охотничьей одежде, и привез ружье, из дома он не выходит; для того чтобы не доставлять лишних хлопот хозяйке, питается в столовой, трижды в день отправляется туда, а остальное время спит. Со стороны незаметно, чтобы он глубоко задумывался или переживал, ко всему происходящему по-прежнему относится отстраненно. «Будь что будет, меня больше нет!» — такой он вынес себе приговор.
Если перейти по шаткому мостку Большой Ирелен, то очутишься в прекрасном месте: ряд высоких хребтов покрывает темно-синие густые леса, сплошная тайга, битком набитая дичью; если удастся подняться по тропке на голую красную скалу, то по другую сторону увидишь ровное поле, пройди по нему немного — и тебе встретится небольшое, примерно с километр, озеро Укикоз; глубокое, бездомное озеро окружено зарослями камыша; если хочешь пострелять птиц, шагай в эти камыши. Но Омар ленится
сделать из дома даже шаг. В Тасжаргане библиотека, в доме у Койкелди тоже много книг, есть радио, телевизор, на почте продают газеты-журналы, но ничто из всего этого Омара не привлекает. Наверное, чтобы поднять настроение гостю, Койкелди пробовал разок-другой посидеть подле него, рассказать о чем-нибудь, да скоро бросил это занятие. Омар делает вид, что слушает, кивает головой в знак согласия, но на вопросы отвечает невпопад. Койкелди решил больше его не беспокоить.
Днем, закрыв ставни наглухо, лежит в темноте, вечером не зажигает света, постелил себе на полу один на один два матраца. Днем глаза закрыты, ночью — открыты. Вот и теперь Омар лежит на своих матрацах и вдруг слышит, как открылась дверь веранды и вошел человек. Он обут в сапоги со шпорами, подошел, постучал в дверь комнаты, в которой валялся Омар:
— Можно войти, товарищ Берденов?
— Войдите.
— О-о-о! Да у вас темень непроглядная!
— Слева от вас на стене выключатель.
Щелкнуло — и зажегся свет, в комнате стало весело, как при блеске зарницы; на пороге стоял, вытянувшись, длинный худой человек в форме лесника, на голове фуражка из синего сукна с кокардой. Он по-военному приложил руку к виску.
— Разрешите представиться,— сказал он,— главный лесничий Тасжарганского участка, гвардии старший лейтенант Гаврил Гаврилович Гаврилов! Казахи называют меня по-своему— Гакку!
Появление этого человека, то, как он, щелкнув каблуками, взял под козырек, то, что вместе с занимаемой должностью назвал и воинское звание, к своему имени и фамилии прибавил еще и прозвище, которое дали ему местные казахи,— все это показалось Омару забавным и немного развлекло его. Поднявшись со своей подстилки, он с улыбкой взглянул на гостя. Скуластое, без лишних наростов мяса лицо, прищуренные щелочки-глаза выдавали в нем больше казаха, чем русского, но его безукоризненная русская речь, интонация не вызывали сомнения в его национальности.
— Садитесь, Гаврил Гаврилович! — сказал Омар, он тоже как-то сразу настроился на шутливую волну.— А по-казахски говорите, Гаврил Гаврилович?
— А как же не говорить, Омар Балапанович, ведь у
меня сват казах, живет в Ортасе, вы, наверно, знаете Сарсенбаевых?
Омар не знал Сарсенбаевых, но ему показалось чудовищным кощунством испортить настроение этому славному человеку, поэтому он коротко ответил:
— Знаю.
— Ну, тогда вы знаете, что за старшего сына этого Сарсенбаева я и отдал свою дочку Надюшу. Слава богу, живут молодые неплохо, уже двух внуков нянчу, вот так-то.
Ближе к двери, у стены, стоял большой стол, вокруг него были расставлены стулья, на одном из них и расположился Гаврил Гаврилович. Из уважения к гостю Омар накинул на майку пиджак и тоже присел к столу.
— Представьте, я только сегодня услышал, что вы гостите в Тасжаргане, если б я знал об этом раньше!.. Но и теперь не поздно. Я понаслышке хорошо знаком с вами. Все говорят — Берденов, Берденов... Да и кто вас не знает? Но особенно вас расхваливает мой закадычный друг с озера Самар, разбойник Терентий. Заслышав ваше имя, есть перестает. Ваш меткий охотничий глаз не устает нахваливать. Рановато вы этого лесника отправили на пенсию, рановато. Недавно ездил к нему, он от горя постарел, сломался даже. Нелегко остаться в стороне от любимого дела, когда еще есть силы, не приведи бог!
Этот громкоголосый Гаврил Гаврилович с первого взгляда понравился Омару. Как к очень душевному человеку, как к близкому родственнику потянуло его к нему. Беседовали они почти два часа. Омар не знал, что Терентия проводили на пенсию, и посожалел об этом, с интересом выслушал подробную биографию гостя, которую он изложил не без охоты, узнал, сколько гектаров леса в его ведении, какие в нем растут деревья, какие травы, какие звери водятся. Лесничий все ухитрился рассказать в сравнительно короткий срок.
— Знаю, в каком лесу сколько медведей водится! — прихвастнул он.
— Ну, а теперь, Гаврил Гаврилович, скажите, почему вас казахи прозвали Гакку? — с улыбкой спросил Омар.
— На это есть две причины. Во-первых, меня, моего отца и моего деда зовут Гаврил, значит — Га, Га, Га, замечаете? Похоже на крик лебедя. Во-вторых, как чуть выпью, принимаюсь петь казахскую песню «Гакку», ну будто бес в ребрб толкает. Помните, эту песню исполняла Куляш Байсеитова? А уж если я начну петь, остановить меня невозможно. Вот казахи и прозвали меня Гакку.
Или он почувствовал, что понравился Омару, или еще по какой причине, но вскоре Гакку повел себя довольно свободно.
— Омаржан! — сказал он, переходя на «ты».— Пойдем к нам, отведай пищи в моем доме, у меня есть пять ружей различных марок, я тебе все покажу. Есть две-три медвежьи шкуры, и их покажу — засмотришься!
Омар сразу согласился, он даже и сам не предполагал, что так быстро согласится.
Дом Гакку находился на другом конце «аула», за ним открывалось ровное поле, тянувшееся с километр до Большого Ирелена. Омар смотрел, как дети играли в футбол, и думал: вот здесь бы, на просторе, срубить дом и прожить до конца дней в этой благодати...
Дом Гакку — настоящий дом лесника, срублен из елей, вместе с чуланом всего три комнаты; тесаные скамейки, стол, топчан, на стене висят оленьи рога, медвежья шкура, в переднем углу красуются пять ружей, все пять разных марок, они целиком захватили Омара, на душе посветлело, он заговорил горячо, захлебываясь, как мальчишка, с осведомленностью знатока оценивал ружья, загорелся, забылся, заспорил. Особенно ему понравилось одно. Сделано в ГДР, три ствола, под двустволкой есть еще один ствол для стрельбы боевыми патронами. Омар громко восхищался этим ружьем, тщательно его рассматривал, и тут же Гакку сказал:
— Омаржан, мне известен рыцарский обычай казахов — приторачивать к седлу гостя то, что ему понравилось. Это ружье тебе понравилось, я дарю его!
Омар чуть с ума не сошел от радости:
— Неужели и вправду дарите?!
— Я не твой ровесник, чтобы шутить. Бери и владей им в свое удовольствие! Я уж почти прожил жизнь. Пусть теперь молодые охотятся с этим ружьем!
Омар крепко обнял Гакку и несколько раз поцеловал: , -— Спасибо, агатай!
— Бог отблагодарит! Ты взял то, что тебе понравилось в моем доме, а вот это прими от меня на память о нашем знакомстве! — сказал Гакку и вытащил из-под стола свернутую медвежью шкуру —Бери, не стесняйся! Мы с тобой охотники, нам дорого не барахло, а душа человека!
— Ну-у-у! Вы обогатили меня совсем!
— Ничего, ничего, бери! Над твоей головой, кажется, неприятность нависла, не горюй, все придет в норму, а ты еще победителем выйдешь, дорогой!
Омар чуть не заплакал.
Насколько был худым и длинным сам Гакку, настолько низенькой и толстенькой, даже яйцевидной, была его жена. Когда они пришли, она показалась и тут же скрылась в дальней комнате. Больше и не выходила. Впрочем, охотникам было не до нее, но когда интерес к ружьям и шкуре стал иссякать, Гакку предложил:
— Омаржан, в честь нашей дружбы не мешало бы дернуть грамм по сто.
Омар сейчас был настроен так, что предложи ему яд — он бы выпил.
-— Воля ваша, агатай.
Гакку обрадовался: . — Эй, старуха, давай «Экстру»!
Жена не отозвалась.
— Э, да уж не уснула ли она? — сказал Гакку и пошел в дальнюю комнату.
Там началось бурное объяснение. Гакку, видимо, утверждал, что «Экстра» существует, а жена, наверное, говорила: хоть и есть, но не дам! Гакку вышел побежденный:
— Ну что ты ей, собаке, скажешь!
— Ничего не нужно, успеется еще,— сказал Омар, но Гакку не согласился:
— Тогда давай по стаканчику медовухи выпьем!
— Воля ваша...
Гакку ушел за медовухой в чулан, пробыл там долго, но, наверно, не нашел. Вернулся, потупив глаза:
— Э-эх! Есть ли на свете охотник, которому бы повезло с женой! Это они заставляют нас сутками бродить по лесу!
Омару еле-еле удалось успокоить Гакку. Тот злился на жену, от стыда перед гостем готов был сквозь землю провалиться. Чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление, проводил Омара до дома и ушел от него только в полночь.
Виталий Александрович тоже искал сближения с Омаром, но, кажется, они не нашли общего языка. Приходил он
раза два или три, сидел подолгу. Начитанный, интеллигентный, знающий, врач говорил много, охотно разоткровенничавшись, рассказывал всю свою жизнь, поделился планами на будущее. В своих изящных очках он сильно напоминал некоторых чеховских персонажей. Глядя на него, Омар думал: «Да, бывают такие люди. Они умны, чисты, честны душой, но хрупки, быстро ломаются и, если появляется трещина, починке не поддаются, они борются сами с собой, но, не сумев одержать верх, остаются навсегда вот в таком захолустье, как это, запивают и мельчают». Вот к какому заключению пришел Омар, слушая Виталия Александровича. Возможно, потому, что Омар сам чувствовал себя неуверенно, он держался с официальной вежливостью, его настроение передалось и Виталию Александровичу. Когда он пришел в третий раз и Омар на прощание предложил проводить его, стало понятно, что уж эта вежливость — признак расставания навсегда. Они уже дошли до столовой, как вдруг до них донесся истошный женский крик. Возле амбара, прятавшегося в густом лесу, толклись несколько человек. Если взглянуть на этот амбар со стороны, он покажется просто заросшим травой бугорком, и только дверь выдаст, что это хранилище. Сейчас дверь была закрыта, очевидно, изнутри: пудовый амбарный замок, точно разинутая пасть волка, торчал, всунутый одной стороной дужки в петлю. Какая-то женщина продолжала истерично кричать, колотя кулаками по тесовой двери.
Увидев все это, Виталий Александрович сказал со вздохом:
— Понятно... Библиотекарша, жена нашего завхоза... Видимо, мужа приревновала. Застала на месте преступления...
Балаим визжала как поросенок, угодивший под нож. Когда она поняла, что кулаками делу не поможешь, сбегала куда-то, принесла топор и стала крушить им почерневшие от времени амбарные двери. В крошечном поселке навряд ли мог состояться спектакль интереснее этого. Теперь уж все жители его—от мала до велика — собрались у амбара.
«Чего я-то здесь стою, пропади все пропадом!»
— Ну, Виталий Александрович, до свиданья!—сказал Омар и ушел восвояси.
В настроение, которое было поднялось после встречи с Гакку, опять вкралась грусть: меня нет, пусть все идет как шло, пусть...
Он вернулся в привычное лежачее положение, но теперь хватило воли заставить себя читать. Читал он лишь стихи Абая да томик Чехова. Они попались под руку случайно, он начал читать и уже не мог оторваться, перечитывал по нескольку раз. «Оказывается, раньше я совсем их не понимал, совсем, совсем!» — удивлялся он.
Прозрачный чистый воздух Тасжаргана, мертвая до звона в ушах тишина, как неиссякаемый источник, желтоватый кумыс в холодильнике — все, что раньше удерживало его тут, теперь почему-то заставляло задуматься: а не
пора ли бросить все и вернуться в Ортас?
Когда Гали убедился, что брат его Али не погибнет, как он предполагал, то собрал всех есентаев, зарезал барана и устроил курултай — совет.
На совете родичи сказали: «Мы одобряем желание Али иметь свой кров над головой, стать человеком и жить среди нас. До каких пор ему бродяжничать в городе? Ведь он и сам понял, что так больше не может продолжаться! — Еще они говорили:—Нужно помочь быстрее достроить дом и поскорее женить Али.— Признавали:—Наша вина, что он в одиночку трепыхается в жизни, позорит прах незабвенного предка Есентая, настала пора взяться за него.— Опасались:— Но с Али трудно найти общий язык, он ведь под горячую руку и выгнать может, и в голову чем-нибудь запустить, так что план оказания помощи нужно хорошо продумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66