Поначалу преимущественно розового цвета.
...23 марта 1983 года президент произнес речь о космической войне, которая, безусловно, представляет собой наиболее рискованную и опасную из всех военных затей нынешней администрации.
...Советский Союз и его союзники были бы поставлены перед совершенно новой военной и политической дилеммой. Иными словами, космическое оружие - это провокационное оружие, это, безусловно, casus belli ядерной войны.
Контролировать космическую систему человеческий разум был бы не в состоянии. Решения надо было бы принимать в считанные секунды и учитывать при этом тысячи компонентов. Эти решения придется передоверить компьютерам. Роботы приобретут абсолютную власть над судьбами рода человеческого. Наши меньшие братья - животные - будут наконец отомщены за вековое господство над ними человека. Машинный мозг решит, быть или не быть человечеству на планете Земля.
Копирайт
Федор Бурлацкий. "Литературная газета"
И все-таки с праздничными шариками шанс есть, думал Гей. Какой-никакой. И хорошо бы при случае купить несколько шариков, наполнить их газом, привязать к Красной Папке и нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не расставаться с этим праздничным украшением, чтобы при первых же признаках ядерной войны дать Красной Папке возможность взмыть куда-нибудь на Седьмое небо.
Только вот как угадать момент начала самой последней войны?
ЗАТРУБЯТ ЛИ АНГЕЛЫ ПЕРЕД ЯДЕРНОЙ АТАКОЙ?
Так называлась статья в "Литературной газете".
Копирайт
Владимир Симонов
Ангелы не затрубят, ясное дело.
Поэтому Красную Папку все-таки следует оставить здесь, на Рысы, загодя.
- Ну что, пошли к финишу? - Мээн уже стоял на тропе самым первым, как вожак.
Гей близко к нему подошел.
- Я же просил вас, Матвей Николаевич... - сказал он вполголоса.
- Да что ты заладил! Они все прекрасные люди! - горячим шепотом отвечал Мээн. - Ты вспомни, с каким сочувствием они к Адаму отнеслись - там, на вилле... Более того. Все они, как я выяснил, участвуют в антивоенном движении. Да ты и сам еще услышишь об этом! Я просил каждого из них сказать несколько слов - там, на вершине...
Гей снова оглядел всю компанию.
И ему теперь показалось, что эти люди вовсе не похожи на маски. В их лицах напряжение было. Каждый из них, судя по всему, о живом думал, о болящем, о мире и о войне, во всяком случае, так показалось Гею.
В толпе он и Алину заметил, она стояла рядом с каким-то мужчиной, но смотрела, как видел Гей, на него, и он хотел было тут же к ней подойти, но решил это сделать на вершине.
Гей спохватился, что в описании ВОСХОЖДЕНИЯ почти отсутствует пейзаж как элемент художественно-образной системы. Ну какой же роман без пейзажа?
Даже у классиков пейзаж был и сам по себе, и в связи с каким-то настроением героя, его состоянием.
Мрак на небе - мрак в душе.
Ассоциативный пейзаж.
Или, наоборот, амбивалентный пейзаж.
Когда все шиворот-навыворот.
На эту вечно живую, вечно кормящую тему сочинено множество теоретических опусов - разумеется, глубоко научных и глубоко содержательных, - авторы которых конечно же стали членами всевозможных клубов, потеснив там и самих создателей пейзажа.
И вот Гей лишал возможности очередных соискателей членского билета в тот или иной клуб сварганить очередной теоретический опус.
В самом деле, что он мог и должен был сказать о пейзаже во время восхождения?
Кругом были горы, скалы.
Цвет преимущественно серый.
Ну и, конечно, много тумана.
Что он уже отмечал.
А временами туман был сплошной. Эка невидаль!..
Да, и еще он фиксировал, что вершина, куда они устремлялись, все более розовой становилась. Как отражение солнца, лучи которого где-то сквозь туман пробивались.
Стало быть, много тут не выжмешь.
Но тем не менее можно было сказать, что душевное состояние кое-кого из участников этого восхождения было созвучно пейзажу.
То есть пейзаж был ассоциативный.
Он вызывал, например, в душе Гея чувства весьма противоречивые. То кромешная тьма, то просвет. Да оно и неудивительно. Рядом с ним шла Алина, отнюдь не театральный кассир и не библиотекарь, не говоря уже о работниках торговли и службы быта, но он толком не знал, какая именно Алина - то ли та, которая приехала из Братиславы на "мерседесе", то ли другая, которая приехала из Старого Смоковца на "вольво". Впрочем, совсем не исключено, что это была Алина какая-то третья, скажем невеста, а может, была еще и четвертая, только жаждавшая стать невестой.
Словом, Ева шла рядом с Адамом.
Чуть впереди и сбоку.
Как и положено современной Еве.
Значит, вот куда привело упражнение с пейзажем...
Мээн долго молчать не умел.
А Гей, напротив, молчать любил, а сейчас так и вовсе говорить ни о чем не хотел.
Он мысленно был еще там, в том февральском дне восемьдесят первого, который только что воссоздал из атомов и молекул, но уже как бы блочным, достойным деяний Бээна методом.
Почему именно этот день он воссоздавал?
Судя по всему, воссоздание было неплановым.
Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Школа Бээна...
У Гея опять возникло предчувствие, что встреча с Бээном состоится с часу на час. Он поискал взглядом Алину - ту, свою, законную... - как бы пытаясь ответный взгляд поймать, который помог бы ему теперь укрепиться духом, но Алина оживленно говорила со своим спутником, была внимательна к нему, как если бы это был сам Гей двадцать лет назад, и движением естественным, будто привычным, как умела только она одна, не то соринку убрала с плеча своего спутника, не то воротник разгладила, и Гей поспешно отвернулся, ему всегда было больно видеть эти жесты Алины, потому что сам он ходил то без пуговицы, то с петелькой разодранной, в последние годы, конечно...
"Но это вовсе ничего не значит!" - словами Алины сказал он себе. Все ничего не значит... И эта зряшная мысль, как ни странно, отвела его от размышлений о Бээне, совершенно сейчас неуместном, а тут и Мээн обернулся к нему и сказал недовольным голосом:
- Хоть бы музыку, что ли, включил! А то все как воды в рот набрали... У тебя Аллы нету случайно?
Гей живо покачал головой, будто испугавшись, и вынул из Красной Папки кассету.
И звук магнитофона усилил до предела.
Многоголосие живого, болящего, яростного, негодующего, прекрасного, скорбящего, радостного, тревожного мира...
Наверно, безумный Эдвард Теллер, атомный маньяк, хотел бы изобрести такое сатанинское оружие, чтобы оно сверху, из космоса, выжигало любую заданную точку.
Делая это бесшумно.
Бескровно.
Чисто.
Эдвард Теллер, дружок Рейгана, патологически ненавидит коммунистов, он мечтает умертвить их всех до единого, свести на нет как биологическую особь homo kommunist, но выполнить эту свою историческую миссию он хотел бы чисто.
Стерильно.
Изумительное качество, роднящее талантливого физика с фашистами.
Такие дела.
И поскольку Гей был коммунистом, Эдварду Теллеру ничего не стоит - в мечтах, пока в мечтах! - выжечь лазером заданную точку, то есть квартиру номер 20 по Архангельскому переулку в доме номер 5, где жила семья Гея.
Юрик.
Гошка.
Алина.
И сам Гей.
Может быть, сатанинское устройство знаменитого физика сработало бы как раз в тот момент, когда Юрик, уже ученик первого класса ЦМШ, исполнял на пианино Восьмую инвенцию Баха или прелюдию Глиэра.
Гошка в это время, уже дембель, разложил на полу, рядом с пианино, старые полузасохшие краски, блаженно нюхал их и прикидывал, где бы поставить мольберт и натюрморт, чтобы немедля начать то, что прервалось два года назад, когда его призвали в армию.
Гей, само собой разумеется, как папа-кормилец, кропал свои сочинения, и дверь его кельи, то бишь кабинета, была полуоткрыта - не для того, конечно, чтобы узреть, как моментально испарятся, в пепел превратятся прямо на глазах отца его сыновья, а для того, естественно, чтобы вдохновенье ощутить при виде своих сыновей, творцов.
Что же касается Алины, очаровательной, на редкость молодой мамы, всегда изящно одетой, в меру накрашенной, пахнущей духами "Фиджи", любимыми духами Гея, тем более что других он толком не знал, - что касается, значит, Алины, единственной женщины этого святого, как говорили знакомые, семейства, то была она в эту роковую минуту на кухне, как и следовало ожидать, ибо Алина была на редкость же заботливой матерью и женой, и пекла она пироги с капустой, чтобы троих мужчин своих накормить, живоглотов, и, внимательно слушая игру Юрика, время от времени кричала ему: "Не надо так быстро! Анна Даниловна запрещает играть быстро, а то заиграешь, опять все смажешь!.."а сама между делом, сунув пирог в духовку, сочиняла очередную и наверняка прелестную сказку, и жаль, что текст этой сказки она опять записала тайно от всех на клочке салфетки со счетами домашних расходов за день, опять непомерно больших, и, пока Юрик играл инвенцию, а Гошка принюхивался к масляным краскам, Алина куда-то девала листок со сказкой, хотя Гей потом допытается, что сказка была про снежинку, которая стала цветком, а цветок в конце концов превратился в бабочку, копирайт, само собой разумеется.
Вот, стало быть, в какой момент жизни семейства Гея сработает сатанинское устройство Эдварда Теллера.
Бесшумно.
Чисто.
Итак, в полном соответствии с модной ныне гипотезой о самоповторяемости, чрезвычайно обнадеживающей, что и говорить, ставшей как бы аксиомой, Гей заменял теперь произвольную самоповторяемость, цикличность которой, возможно, растягивается на века, прогрессивным поточным методом принудительной повторяемости с помощью соответствующих сугубо материалистических, отнюдь не метафизических сил.
В данном случае с помощью собственных записей.
Которые хранились в Красной Папке.
Как бесценные уроки графомании.
Ах, если удалось бы, сказал себе Гей, в будущем воссоздать лишь то, что было правдой!
Какая прекрасная жизнь установилась бы на планете!
ОБЩЕСТВО ВСЕОБЩЕГО РАЗВИТОГО СОЗНАНИЯ.
Что, разумеется, не одно и то же, когда говорят про ОБЩЕСТВО РАЗВИТОЙ СИСТЕМЫ, например капиталистической, которую в таком случае проще называть империализмом.
Что касается первого случая, то формулировка здесь тоже предельно лаконичная: КОММУНИЗМ.
Да, но, может быть, именно с этого все и началось?
С НЕУМЕНИЯ ГОВОРИТЬ С ЛЮДЬМИ ЯЗЫКОМ ПРАВДЫ...
Увы, Ева лгала Адаму, а потом и Эндэа, и не только этим двоим, и незаметно для себя Адам стал врать Еве, а потом и ее подруге, и не только им.
Да, но кто обманул первым - Ева или Адам? Адам или Ева?
Нет, сказал себе Гей, не это главное.
Истина, как он думал теперь, в другом была. Действие жизни зависело не только от Адама и Евы, но прежде всего от многих других причин. В том числе социальных и политических. От международной обстановки в целом. Такие дела. И Адам как ученый не мог не понимать, что историческая правда в его стране, скорее всего, недоступна для воссоздания ее в будущем из атомов и молекул.
И когда уже поднялись на вершину, Гею показалось, что в розовом небе над ними во все стороны света идут ракеты.
Но взрывов, которые могли бы внести существенные мазки в пейзаж, пока еще не было.
К портрету, на земле выложенному, они подходили по одному, будто к финишу, с интервалом в минуту.
Силы у всех были разные. Неодинаковым было и душевное состояние.
Но каждый, прежде чем присесть, перевести дыхание сначала осматривал то, ради чего проделал немалый путь и нелегкий подъем, а потом обходил по кругу и само место, как бы наглядно разделившее мир, Европу, на два лагеря - как говорят и пишут.
С одной стороны был Восток, родина Ленина, социализма, коммунизма, а с другой стороны был Запад, логово капитализма, империализма, фашизма, ну и так далее.
Тут было о чем подумать.
- Ты не находишь, - сказал Мээн с гордостью, - что наш, там, в Лунинске, больше?
- Да, - сказал Гей. - Конечно.
- И выразительнее.
- Да...
- И камень там, у нас, получше...
Гей уже будто не слушал Мээна.
Имя Ленина, думал он, если и допустить, что все библиотеки, все книги мира сгорят в одночасье в ядерном пожаре, в любом случае останется на века, на тысячелетия, как наскальные рисунки первобытного человека. Портреты Ленина и подписи ЛЕНИН, выложенные из камня там, в Лунинске, на вершине одной из самых высоких гор Сибири, и здесь, на Рысы, на вершине одной из самых высоких гор Европы, останутся наверняка даже после мировой ядерной войны.
Впрочем, такие портреты, наверно, есть и на других горах.
Их могут выложить и на вершинах Килиманджаро и в Гималаях, если к моменту начала всеобщей ядерной войны их там успеют выложить.
- А я тебе письмо написал... - вдруг услышал Гей.
- То есть как?
- Не знаешь, как письма пишут, что ли?
- Когда написал? - не понял Гей.
- Да еще весной.
- Я не получал.
- Я знаю... - Мээн достал из кармана сложенный вчетверо листок. - Не успел отправить. Закрутился! А потом эта поездка подвернулась. Думал, в Москве тебе передам...
- Что-то очень ценное?
- Стихи... - смутился Мээн.
- А! - Гей как бы зауважал Мээна. - ТАЛАНТ ЕСТЬ НАЦИОНАЛЬНОЕ ДОСТОЯНИЕ. Копирайт...
- Да ладно тебе смеяться!
- Это не я сказал.
- Но мог бы сказать и ты?
- Кто бы мне дал слово?
- Ну да, - хмыкнул Мээн. - Тебе дай слово, а ты потом будешь настаивать, чтобы оно с делом не разошлось.
- Теперь это лозунг времени. ЕДИНСТВО СЛОВА И ДЕЛА.
К ним прислушивались.
- А вы могли бы почитать свои стихи? - спросил кто-то.
- Прямо здесь? - еще больше смутился Мээн. - Удобно ли это? - Он выжидательно посмотрел на Гея, но тут же добавил: - Впрочем, стихи у меня, можно сказать, антивоенные, животрепещущие, так что, я думаю, можно...
Все сомкнулись в круг, в центре которого оказались Мээн и Гей.
- Только сначала будет проза... - вдруг сказал Мээн. - Проза жизни... - Он огляделся, приметил камень и встал на него, приосанился. И начал читать письмо:
Здравствуй, Георгий Георгиевич, а также вся твоя семья и лично Алина! Большое спасибо тебе за поздравление с юбилеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56