Но вот зачем я тащился в приемную Пророкова, когда во мне уже не было ярого пыла общественного ратоборца, а только пульсировала болезненная идея проехать по тем поселкам и заимкам Гонной Дороги, где когда-то я мотался вместе с отцом-фронтовиком, который, сняв офицерские погоны, решил испытать счастье старателя?
Странно, в самом деле: для чего я стремился перво-наперво повидаться с Пророковым, если наши жизненные круги никак не пересекались?
Уж не было ли это предчувствием той озабоченности и тревоги, которые нашли на меня гораздо позже, когда я стал задумываться о проблемах куда более сущих, связанных не просто с охраной природы, но с охраной мира на земле, человеческой жизни как таковой?..
Между тем объявили посадку самолета.
И только тут я спохватился, что забыл взять с собой текст своего выступления на совещании.
Собственно говоря, Пророкову нужен был текст, а не я.
А самолет уже подрулил.
И наша машина - черная "Волга", в которой меня привезли на свидание с Пророковым, - помчалась от депутатской комнаты прямо к трапу.
"Зачем ему понадобился текст? - терялся я в догадках, стоя внизу, у самолета. - На совещании выступали многие. Человек сорок. Мало ли о чем говорили... Что же теперь - у каждого просить, хотя и задним числом, текст выступления?! - Во мне подсознательно росло раздражение, и я старался его подавить, замечая краем глаза, в каком сосредоточенно-взволнованном состоянии находится мой спутник. - Ну, не проверит, а просто ознакомится. Это же старые его дела. Нефть и газ. Естественный интерес. И не все, конечно, тексты хочет посмотреть, а только мой. Он же знает, что я когда-то работал там и понимаю проблемы изнутри..."
Да, по одно дело понимать, а совсем другое - сказать о своем понимании.
Могу ли я теперь сказать так, как сказал в свое время сам Пророков?
Ведь когда-то я был его противником. Пророков искал нефть, а меня занимала плотина. В низовье Оби. У Салехарда. Чтобы затопить всю Западную Сибирь. Две-три территории Франции. Или сколько-то десятков Австрии и Бельгии, вместо взятых. Подумаешь, велика потеря! Главное - масштаб идеи. А уж о самой идее выскажутся потомки. Видимо, так считал тот безымянный гений, которому взбрела в башку эта мысль - затопить часть Сибири. А коллектив был наготове. Он стал усердно разрабатывать эту мысль, она растеклась чернильными лужами по разным учреждениям, институтам, ведомствам, экспедициям. В одной из таких экспедиций и я проходил производственную практику как будущий гидрогеолог. Сам я еще не умел рождать идеи, меня только учили этому. Но я уже старался вовсю. Взял насущную тему для своей дипломной работы: "Годовые теплообороты в грунтах Салехардского гидроузла". То есть мысленно я уже построил его, этот гидроузел. И не долго думая, подчиняясь чужой воле, затопил, навеки скрыл под водой почти всю нынешнюю нефтеносную провинцию. Вместе со всеми делами Пророкова. С его буровыми станками, трубами, скважинами. Хотя нефть и газ этого региона Сибири были уже не только в теоретических предсказаниях академика Губкина. Они существовали на самом деле. Их уже вскрыли в иных местах.
Вот в чем великий секрет!
Мы были гражданами, людьми одной державы, Пророков и я.
И делали общее дело.
Все мы стремились вперед, только вперед!
И кто-то, наверно, считал, что мы движемся единым фронтом.
Но даже если предположить, что мы были едины в своем движении, все же нельзя хотя бы теперь не признать, что наши фланги оказались открыты.
Мы незаметно потеряли связь между собой и вскоре пошли навстречу друг другу.
Как две противоборствующие силы.
И вот Пророкову теперь, судя по всему, любопытно было узнать, о чем я разглагольствовал там, на Сибирском совещании, нынешней зимой. Он хотел взглянуть на текст моего выступления: можно ли было его признать как основание для выдачи мне индульгенции?
Я сник.
И я даже подумал, что не имею права показываться без текста на глаза Пророкова.
Но мой спутник, следуя, вероятно, каким-то протокольным правилам, уже устремился вверх по трапу, едва лишь его приткнули верхним концом к двери самолета, однако тотчас, вспомнив про меня, поспешно вернулся и, нетерпеливо улыбаясь, бережно подталкивая впереди себя, повел меня в поднебесную высь.
Ступенька за ступенькой, незаметно я проникался каким-то неведомым для себя чувством.
И когда мы достигли наивысшей точки своего великолепного вознесения на виду у аэродромной прислуги и шофера, преображение свершилось полностью.
В дверях я столкнулся с пилотом, а может, со штурманом ли механиком, но я только машинально отметил присутствие на моем пути этого человека в синей униформе и даже не подумал посторониться, возможно, потому, что синее пятно как-то враз отодвинулось в сторону, словно это была легкая штора, которую невесомо отклонило ветром.
Потом, уже в проходе из тамбура в салон, проплыла перед глазами синяя пилотка стюардессы, как раз на уровне моих глаз, и поэтому было такое ощущение, что пилотка плавала в воздухе сама по себе, и, когда ее не стало на моем пути, я сразу увидел Пророкова.
Он сидел в переднем ряду, с краю.
Он только тут и мог сидеть.
И его не нужно было разыскивать взглядом по всему салону.
Но мне показалось, что ему тут совсем не хорошо, в этом лучшем самолетном кресле.
Как ни странно, он чувствовал себя неуверенно.
Даже беспомощно.
Может, устал от полета.
Или еще почему.
Все-таки, что ни говори, он был не у себя дома.
Эта мысль мелькнула у меня в то мгновение, когда я увидел Пророкова, еще не успев шагнуть к нему. И пока сам он еще не замечал меня. Пока гибкое тело стюардессы разделяло нас - пилотка с головкой уже уплыла в сторону, а тело еще не успело. Какой-то миг!
Но вот черное кожаное мое пальто обозначилось у входа в салон, и Пророков тотчас глянул в мою сторону.
Я рывком протянул ему руку.
Мне хотелось, наверно, скорее помочь Пророкову.
А он смешался.
И руку протянул мне машинально.
Она была вялая.
Может, он принял меня за кого другого?
Сдуру я вырядился во все кожаное, черное, и перепутать меня с кем-то было немудрено.
Однако он сразу же, конечно, узнал меня.
И улыбнулся.
Сначала в улыбке его отразилось смущение, а затем уже - радость.
Он так никогда не улыбался мне!
- Ты чего там понаплел? - с мягким укором спросил он меня без всякого предисловия.
- Где? - растерялся теперь я.
- В своем выступлении.
- В Сибири, что ли? На совещании? - для чего-то уточнил я, хотя и без того все было ясно.
Ну, - совсем так же нукнул Пророков, как нукали в его области.
Судя по всему, я плохо управлял мышцами лица, предоставляя их воле своих эмоции.
Стыдно себе представить, до чего же, вероятно, тошно смотреть на такую физиономию...
Улыбка Пророкова на нет сошла с лица, словно улыбнулся он мне по ошибке.
Освободив себя от ремней самолетного кресла, Пророков грузно поднялся, молча сунул руку тому человеку, который повышал в столице свою квалификацию, и двинулся к трапу.
Все еще не понимая толком, что со мной происходит и как мне надо бы поступить единственно возможным в данной ситуации образом, я покорно пошел вслед за ним, как за гипнотизером.
- Я не поняла, - снова усмехнулась Алина. - Будущее или прошлое воссоздаете вы из этих самых... как их... атомов и молекул?
Гей поднял бокал и посмотрел сквозь него на просвет.
И тоже усмехнулся.
- Будущее из прошлого, - сказал он.
Бог ты мой, говорил себе Адам, но ведь когда-то, лет двадцать назад, Ева казалась ему воплощением чистоты, красоты, нежности, верности, святости и всего такого прочего, хотя он жил с нею совсем не просто.
Адам знал тогда, что любит Еву.
Он был от нее без ума.
Впрочем, он точно знал и теперь, что любит свою Еву, более того, ему часто казалось, что любит он ее ничуть не меньше, чем тогда, двадцать лет назад, напротив, любит сейчас куда сильнее, осмысленнее, хотя, как ни странно, временами она теперь не воспринималась им ни чистой, ни красивой, ни нежной, ни верной, ни святой.
- Тебя словно подменили, причем произошло это на моих глазах, но скрытно от меня, и после такого превращения от прежней Евы ничего не осталось, кроме цвета волос, и ты поэтому перекрасила их, стала фиолетовой, чтобы метаморфоза была полной, - говорил он Еве задумчиво, отрешенно как бы.
- Ты просто перестал меня любить, - отвечала она привычной формулой, отвечала тоже как бы задумчиво и отрешенно, однако вполне язвительно, зная прекрасно, что это неправда, и тем самым раздражая его и уходя от разговора.
ПРОСТО!
Адама так и корежило от этого непереносимого слова, и если машинка была уже разбита, то есть уже послужила орудием его экстремистской выходки, он разражался монологом, которому позавидовал бы любой трагик.
- Я ПРОСТО не переставал! - делал он ударение на противном для него слове. - Хотя ПРОСТО жить я ПРОСТО не умею и не желаю уметь! Зато ты все стала делать ПРОСТО! ПРОСТО поступаешь там, где все НЕПРОСТО, и наши отношения ПРОСТО перестают быть отношениями, и все это называется ПРОСТО ЖИТЬ!..
В ответ Ева произнесла одно-единственное слово.
Трудноуловимое на слух, оно было похоже сразу на два слова, совершенно несовместимых.
Первое слово было вроде как шутливое, сказанное на манер Анисьи, бабушки Гея: "Окстись!" То есть перекрестись, "приди в себя, в свой ум. Хорошее слово.
Второе же слово было ближе к чему-то жаргонному, сленговому, в семье Адама не принятому, но произносимому Евой тоже будто бы игриво: "Заткнись!"
Адаму казалось, что Ева произносит эти два слова одновременно, образуя некое новое звуковое и смысловое значение.
Потрясенный, он долго размышлял о таких удивительных лингвистических способностях Евы, но сам, сколько ни пробовал, так и не смог изобрести неологизм из сочетания этих двух слов.
Как ни крути, получалось одно и то же.
Сначала надо перекреститься, а затем - заткнуться.
А может, просто заткнуться с самого начала и даже не пробовать перекреститься.
Но почему же Гей так и не спросил у Пророкова о том, о чем он спросил у Бээна?
Может, потому, что ответ Бээна уже содержал в себе элементы истины, которую Гею сказал бы и Пророков?
Вряд ли у Бээна и Пророкова было две истины.
Они делали одно и то же дело.
Хотя и по-разному, наверно.
Поэтому истина была одна.
Так зачем же, говорил себе Гей, спрашивать еще и у Пророкова?
Итак, говорил себе Адам, надо просто жить.
Но в таком случае, думал он, количество вариантов одной жизни, то есть жизни одной особи человеческой, возрастет до невероятной цифры, ибо сама особь человеческая будет задавать по своему усмотрению тот или иной вариант своей жизни.
Следовательно, вздыхал Адам, не такая уж простенькая эта формула - просто жить.
Жить в свое удовольствие.
Несмотря ни на что.
Вопреки всему.
Жить, жить, жить...
- С кем угодно, где угодно, когда угодно! - однажды в сердцах сказал Адам своей Еве.
В ответ она произнесла одно-единственное слово.
- Эти райские люди становятся ПРОСТО невыносимы, - сказала Алина.
Она протянула руку к телевизору и вслепую нажала клавишу.
Адам и Ева вмиг исчезли.
Превратились в атомы и молекулы.
Гей чувствовал себя виноватым перед Алиной.
Он смотрел на нее, стоящую у окна, и мысленно говорил себе, что ее жест, возможно, был превратно истолкован.
Подумаешь, провела по его щеке своей ладонью!..
Пауза становилась невыносимой, Алина молча пила из своего бокала, и Гей, нервно расхаживая по комнате, машинально включил телевизор, как делал это десятки, сотни тысяч раз у себя дома, в Москве.
Хмурый Адам сидел на тахте рядом с Евочкой.
"Она его охмуряет, что ли?" - удивился Гей, словно забыв содержание фильма.
Адам как бы оправдывался перед Евочкой, рассказывая ей, что однажды он вышел из кабинета на звонок, чего обычно не делал, и увидел, как Ева, открыв дверь, впустила Эндэа и тотчас, будто истосковавшись, провела рукой по щеке Эндэа, по шее... такое ласкательное движение, говорит Адам.
- Или просто дружеское, - смеется Евочка, - ведь он был самым близким другом вашей семьи, незаменимым другом Адама, то есть твоим незаменимым другом!
- Такое нежное оглаживающее движение... - чуть не плачет Адам.
- ...просто жест гостеприимства! - хохочет Евочка.
- ...какого я и сам давно не знал!
- Естественно, все естественно!
- Но если бы она знала, что я вижу эту сцену, она бы даже не прикоснулась к нему!
- Господи, ну естественно же!
- Кстати, он моим другом и не был, этот самый близкий друг нашей семьи, Эндэа, то есть незаменимый друг Адама, то есть мой друг... тьфу ты, запутался! - говорит Адам смеющейся Евочке.
- Естественно! Я это знала!
- Более того, и Ева тоже знала обо всем этом! - воскликнул Адам в отчаянии.
- Ну естественно!
- То есть она прекрасно знала, что этот человек - разрушитель нашей семьи!
- Господи, ну естественно же, естественно!
Потом он тихо, потрясенно спросил:
- И при этом ты полагаешь, что тот жест Евы... ну, когда она оглаживала щеку и шею Эндэа, встречая его в прихожей, можно воспринимать неоднозначно?
- А разве сама Ева считает иначе?
Незнакомец подошел к Алине, когда она остановилась у парапета набережной.
- Exuse me, please! But J...
Алина испуганно обернулась.
- Вы мне?!
- Jes! - кивнул незнакомец. - То есть да! - сказал он по-русски.
- Но я плохо говорю по-английски!.. - Алина, кажется, испугалась еще больше, когда увидела, что незнакомец не просто напоминает Гея, но похож на него, как двойник. - J speak English very bad... - произнесла она поспешно, как бы отгоняя наваждение, хотя говорила по-английски весьма сносно.
- А вам и не надо говорить по-английски, - смутился незнакомец. - Я говорю по-русски.
- И даже слишком хорошо... - произнесла Алина с сомнением, пристально вглядываясь в незнакомца.
Пожалуй, больше всего ее удивило не то, что этот усатый человек похож был на Гея, иной раз такое случается, даже существует предположение как бы даже научного толка, что у каждого есть двойник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56