Такие дела.
Увы, Гей не умел выходить на нужного человека и никогда не пользовался письмами, тем более как бы продублированными, то есть письмами позвоночными.
Но ему теперь больше всего на свете хотелось продолжить воссоздание будущего из настоящего, причем используя преимущественно розового цвета атомы и молекулы!
Вроде как дачу в Грузии построить из умопомрачительного розового туфа.
Что, кстати заметить, удалось тому пииту.
Выходит, как бы сказал Бээн, воссоздание Геем кристаллической решетки будущего следует рассматривать как неплановую стройку.
Алина и Гей стали мужем и женой. Адам и Ева вкусили запретного яблочка.
Произошло это, как известно, в раю.
Но сначала на этот рай надо было получить ордер.
И Гею этот ордер дали.
Совершенно неожиданно!
Впрочем, Гей вовсе не рассчитывал получить этот ордера на рай.
Он просто пришел к своему начальству и волнуясь заявил, что, поскольку ему не предоставили никакой жилплощади, даже места в общежитии, что противоречило Положению о молодых специалистах, он вправе уйти в другую организацию, не отработав обязательные три года, которые в назначенном месте должен отработать молодой специалист, как бы тем самым расплачиваясь с государством за бесплатное обучение.
Такая длинная у него вышла фраза.
Ее породила не менее длинная дорога к месту работы.
С Новой Гавани, где он обретался.
И от места работы обратно, разумеется.
Иногда и пешком почти через весь Лунинск.
Как раз тут и можно было еще разок вспомнить про Новую, Гавань.
А значит, и о Бээне тех лет.
Но это была бы совсем другая реакция воссоздания.
Теперь же Гей, после пощечины Алины, которая была катализатором, воспроизводил из атомов и молекул розового цвета заданную мизансцену любви к Алине.
Любви с Алиной?..
Ведь именно так это теперь называется.
И, направив реакцию в нужное русло, Гей вернулся к тому моменту, когда он высказал своему начальнику столь длинную фразу, почти как Заявление телеграфного агентства.
Стоя перед начальником, Гей пока и сам еще не знал, что он будет делать, куда направится, однако начальник молча выдвинул ящик стола, достал какую-то розовую бумажку, что-то написал на ней и отдал ему.
- Это что? - спросил Гей.
- Это ордер, - сказал начальник.
- Не понимаю...
Начальник усмехнулся.
- Поймешь! - сказал он. - Теперь ты от меня никуда не денешься.
- Это почему же?
- Да потому, что я тебе квартиру даю!.. - и начальник осекся, не закончив фразу.
Похоже, он хотел добавить какое-то слово.
Например, балда. А может, кое-что иное.
- То есть как... - Гей с недоверием и как бы с опаской уставился на розовую бумажку.
Он отчетливо помнит, что бумажка была розовая.
Тут уж хочешь не хочешь, и даже на эту бумажку надо затратить немалое количество розового цвета атомов и молекул.
Дефицит становился еще острее.
На бумажке значилось, что Гей - фамилию его прямо на глазах вписал начальник! - получает ордер на однокомнатную квартиру площадью двадцать метров... ну и так далее.
"Неужели все это делается так легко и просто?" - подумал Гей, выходя из кабинета начальника.
Гей понимал, конечно, сколь наивна его мысль, он знал, что его отец много лет живет на Новой Гавани в бараке, в одной комнатке, впятером, а жили и вшестером, всемером, а затем вдесятером, когда к ним вдруг нагрянула из Магнитогорска родная сестра отца Гея, да не одна, а с двумя детьми, и жили они такой оравой бог знает сколько времени в одной-единственной комнатке, у них даже кухни не было, не говоря про какие-то удобства.
Однако Гей отвлекся.
Кристаллическая решетка разрасталась явно вкривь и вкось и отнюдь не из розового цвета атомов и молекул.
Давали себя знать метастазы.
И наверняка потребуется хирургическое вмешательство.
Ведь Гей хотел вспомнить лишь о том, как он и Алина сидели потом на кухне в новой квартире, прямо на подоконнике, потому что даже стульев у них тогда не было.
У них ничего тогда не было.
Кроме бутылки ситро и помидоров.
Они выпили прямо из горлышка.
Алина чуть не захлебнулась.
Собственно, ни Гей, ни Алина понятия не имели, что это за ситро такое, им было все равно.
Да и пить им, признаться, не хотелось.
Просто хотелось устроить праздник.
По случаю новоселья.
Алина помыла окна, Гей притащил из хозмага железную кровать, матрац и ватную подушку.
Ему до слез не хотелось покупать именно эту железную кровать!
Но других в продаже, увы, не было.
Ирония судьбы!
Когда-то, в детстве, он мечтал о своей собственной кровати. О железной кровати. То есть о кровати из железа. Кто первый придумал, сделал железную кровать? Гей считал когда-то, в детстве, что этим первым умельцем был его отец, военный человек, офицер, после войны сменивший офицерскую форму сначала на телогрейку старателя, а затем, после закрытия прииска, на брезентовую робу электросварщика. Ах, какие кровати отец варил из железа! Это были фантастические кровати. Из ржавых угольников, труб и прутьев. Да, это были красавицы! Черные. С лаковым блеском. Наимоднейший гарнитур. Эту краску называли паровозной. Еще величали ее кузбашлаком. Так и звучало. Но по госту именовали, кажется, несколько иначе. Кузбасслак. Кузбасский лак? В словарях этого слова, конечно, нет. В словарях русского языка, разумеется. Очень популярная по тем временам краска. Стойкая. Не маркая. Паровозы и в самом деле красили ею. Легко можно было достать этот кузбашлак. А вот голубенькую или еще какую цветную - это лишь по знакомству, как скромно тогда называли блат. Позже, правда, когда строительство бараков на Новой Гавани пошло полным ходом, появилась и разная масляная краска. Отец перекрасил свою кровать в голубой цвет. Он красил ее несколько раз подряд, но кузбашлак все равно проступал местами, и кровать получилась пегой. Вообще она понравилась соседям еще и некрашеная. В магазинах кроватей не было никаких. Страна восстанавливала народное хозяйство, и конечно же было не до кроватей. Отцу посыпались заказы. А он был добрым и не мог отказать людям, хотя его дети, Ваня и Гей, спали на полу. Отец говорил, что вот уж в следующий раз он обязательно сделает кроватки для Вани и Гея, они же свои, не чужие, могут и подождать. И они терпеливо ждали. И год, и другой, и третий... Отец сразу же стал заметной фигурой не только своего барака, но и соседних, до которых дошла молва о железных кроватях. У отца, как сказали бы теперь, появился маленький бизнес. И не просто бизнес, а почетный бизнес! Даже как бы гуманный. Он людям делал кровати. Он людям делал приятное. Чтобы они поднялись над землей. Правда, это приятное он делал из государственных средств. Пусть и ржавых. Которые все равно валяются под открытым небом. Отец преступал закон, чтобы сделать людям приятное, а заодно и себе добыть небольшую прибавку к зарплате. Ему повезло закон его не покарал. Но ему все равно пришлось пережить разочарование. Как всякий увлекающийся человек, как человек к тому же очень добросовестный, он вскоре стал делать кровати, как бы это сказать, модельные, с литыми фигурными головками из алюминия. Он огорчался, что не может сделать если уж не панцирную, то хотя бы какую-нибудь сетку, чтобы кровать была не хуже магазинной - той магазинной, какие бывали в продаже до войны. Он бы сделал в конце концов и сетку, но на РМЗ, как сокращенно называли ремонтно-механический завод, где работал отец, не было подходящего материала. Слава богу, что можно было брать сколько угодно и труб, и угольников, и железных прутьев. Вместо сетки приходилось класть самые обычные доски, которые держались на угольниках. Но доски были заботой уже владельцев кровати, счастливого покупателя, дождавшегося своей очереди. Более того, чаще всего кровать продавалась уже и некрашеной. Это было даже в интересах покупателя, потому что крашеная кровать стоила, естественно, дороже. Отец увлекся не на шутку. Он умудрялся выносить готовые части кровати через проходную, и ему всегда кто-нибудь помогал, и спинки с угольниками тут же возле проходной грузили на машину, которая отвозила рабочих на Новую Гавань, а там, возле гаванского рынка, где машина поворачивала обратно, рабочие помогали сгрузить кровать, и она нередко сразу же попадала в руки очередного счастливчика. Правда, вскоре и другие электросварщики наладили производство железных кроватей. Появились конкуренты. Много конкурентов. Их стало почти столько же, сколько и потребителей кроватей. И дал знать себя застой сбыта, как сказали бы экономисты. И в один прекрасный момент все поняли это. И производители, и потребители. Только один отец не хотел или не мог понять это. Он был оптимистом. Может быть, в этом-то все дело. И он был энтузиастом. У него был характер просветителя, мессии. Ему хотелось делать людям добро. Пусть и не бескорыстно. Ведь кроме всего прочего у него была большая семья и не очень большая зарплата. Он стал вывозить кровати на толкучку по воскресным дням. Толкучка в те годы была в самом центре Лунинска, от Новой Гавани километрах в десяти. Автобусов не было. То есть сами по себе автобусы были, конечно, такие маленькие, пузатенькие, с одной передней дверцей, которую вручную открывал водитель с помощью рычага. Имений в Лунинске маленький Гей впервые в своей жизни увидел эти автобусы. Они появлялись на улицах внезапно, редко, как ныне появляются летающие тарелки, их было очень мало, люди взглядом провожали эти автобусы как диковинку, только-только отгремела война, вся техника была военная, какие там автобусы, откуда! С работы и на работу люди ходили пешком, через весь город, но Гавань, точнее, Новая Гавань была слишком далеко, за чертой города, и поэтому гаванских рабочих возили грузовые машины, бортовые, без верха. Но они ходили только по будним дням. Утром и вечером. И отцу пришлось сделать тележку на двух колесах. Тачку. Он укладывал на тачку кровать, которую варил целую неделю в обеденный перерыв, и толкал тачку перед собой до центра Лунинска. На дорогу в один конец у него уходило не менее трех часов, с перекурами, поэтому приходилось выходить чуть свет, чтобы захватить на толкучке место в ряду. Зимой было легче, отец возил кровати на санках. Но случалось, он и возвращался домой с кроватью. Огорченный. Подавленный. Он, казалось, не мог понять, почему люди перестали покупать его кровати. Ведь совсем недорого. Сто рублей за кровать. По масштабу цен того времени. Просто даром. Меньше стоимости теперешних раскладушек. А он мог бы еще сбавить цепу, даже наполовину! Если бы увидел заинтересованного покупателя. Главное - убедиться, что труд был не напрасный. Самое невыносимое для отца было в том, что непроданную кровать приходилось везти обратно домой, на глазах соседей, которые несколько месяцев назад бились за эти кровати. Гею казалось, что уж теперь-то одну из непроданных кроватей отец отдаст Ване или ему, но кровать дожидалась очередного воскресенья, и отец снова направлялся на толкучку, нередко прихватывая с собой и Гея как старшего, чтобы помогал толкать тележку, а потом и в ряду стоял возле кровати, карауля покупателя, пока отец слонялся по толкучке, изучающе оценивая, как идут дела у других умельцев, которые тоже хотели осчастливить людей кто чем мог: малеванными картинами с русалками и лебедями, гипсовыми копилками в виде кошек и собак, сахарными петушками, наконец. Если отцу и во второй раз не удавалось продать свою кровать, он сваливал ее где-нибудь возле забора и с пустой тачкой шел по Новой Гавани с видом победителя. А на неделе он снова делал кровать, вывозил ее с территории РМЗ, красил, обтачивал литые головки, чтобы не было зазубрин, и в воскресенье на рассвете грузил кровать на тачку и шел через весь город на толкучку. Гей помнит, как все это кончилось... Однажды, после того как толкучка опустела и базарник стал прогонять отца, чтобы закрыть ворота, отец долго стоял перед кроватью, медленно раскачиваясь с носков на пятки, уставясь в землю невидящим взглядом, докурил папироску, растер каблуком окурок и, будто не имея никакого отношения к тачке с кроватью, пошел прочь. Гей не мог понять, что случилось с отцом. Он догнал его, тронул за рукав, дернул сильнее, чтобы отец остановился, но отец уже вышел за ворота, он и не думал возвращаться! Гей метнулся было назад, ему жаль было кровать и тачку, к которой он успел привыкнуть как к чему-то необходимому, неизбежному, но справиться одному было не под силу, и Гей заплакал...
Вот какая история была связана у Гея с железной кроватью.
Даже новелла могла бы получиться.
Возьмись за нее какой-нибудь мэтр так называемой рабочей темы в литературе.
Такие дела.
Но Гей отвлекся.
Опять давали себя знать метастазы.
Кристаллическая решетка опять разрасталась не в ту сторону.
Ведь Гей хотел воссоздать самую первую сцену в раю.
Он получил первую в жизни квартиру!
Он и не знал, как это прекрасно - иметь свою крышу над головой.
И Гей наслаждался вместе с Алиной этим волнующим состоянием.
Тут надо отдать Алине должное, она не так вот сразу кинулась в этот омут как называют семейную жизнь, которая, увы, подчас начинается с первой совместной ночи.
Больше месяца Алина ходила в квартиру Гея как невеста, но еще не жена, хотя вела там хозяйство, то есть мыла, стирала, чистила, варила.
Им не хватало стола.
Они пиршествовали все там же, как и в самый первый раз, на подоконнике.
Не то денег у Гея не было, чтобы купить стол и пару стульев, не то в магазине всего этого не имелось, Гей теперь и не помнит.
Во всяком случае, свой первый мебельный гарнитур они купят лишь в 1982 году, почти четверть века спустя.
И весь этот месяц, когда Алина ходила к Гею на улицу Урицкого, в центре Лунинска, был вроде как медовый, хотя между Геем и Алиной ничего такого не было, что почти всегда, говорят, бывает, когда к молодому человеку в его собственную квартиру больше месяца ходит молодая девушка.
Это было воистину отрадное воспоминание, как считал теперь Гей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56