..
Гей увидел, что к церкви идут молодожены, невеста была в белом длинном платье и фате, а следом за ними тянулась довольно большая свадебная компания.
Вот он, сказал себе Гей, один из тех сокровенных моментов, когда величайшее из всех человеческих чувств либо только еще зародилось, либо уже расцвело, а может, успело и погаснуть.
Такие дела.
Он подошел к столу.
Весь вечер его тянуло сесть за работу. Он перелистывал теперь свою записную книжку, вспоминал подробности встречи с краеведом Иваном Богушем в музее Ломницы, где удалось найти новые сведения о жизни Ленина в Татрах, и наспех набрасывал черновой вариант очерка.
Собственно, часть материала была уже опубликована в советской прессе и за рубежом под названием "Портрет на вершине". Существовала романтическая легенда, будто Ленин поднимался на одну из татранских гор, якобы на Рысы, и там, уже в наше время, выложили из камня его портрет. Гей разыскивал тех людей, которые хоть что-то знали об этом, а может, и сами побывали на Рысы или мечтали побывать. Материала, как говорят газетчики, набралось так много, что вместо очерка получалась книга, и Гей хотел, чтобы она стала антивоенной. Декрет о мире был первым декретом Ленина. Гей теперь понимал, что сцена самосожжения Гея, которую только что показали по телевидению, должна была стать своего рода ключом этой книги.
Гей пытался представить себе, как Владимир Ильич воспринял бы сцену самосожжения Гея.
Ленин был противником жестокости во всех мыслимых ее формах. Правда, иной раз его вынуждали прибегнуть к крайним мерам объективные законы революции.
Может быть, все-таки стоит прослушать до конца диалог президентов?
Гей взял со стола видеокассету с записью.
Между тем на экране телевизора под музыку показывалась тайная загадочная жизнь людей.
Впрочем, жизнь Адама и Евы уже давно перестала быть загадкой, еще раньше утратив, само собой разумеется, и всякую тайну.
Гей понимал, что в его книге рано или поздно должен был возникнуть вопрос уже как бы философского характера:
С ЧЕГО ЖЕ ВСЕ НАЧАЛОСЬ?
Его частенько подмывало задать этот вопрос Бээну, своему Большому Недругу, можно даже сказать - Большому Неприятелю, хотя сам Бээн, Борис Николаевич, называл себя чуть ли не самым большим другом Гея, земляком, соратником, ну и так далее. Конечно, когда бывал в особом настроении, состоянии ли, как лучше сказать...
Но Гей все откладывал, временил, не спрашивал Бээна о том, с чего же, по его мнению, началось это напряженное положение в мире, свистопляска эта. Вопрос, в общем-то, был риторическим. Каждому советскому человеку ясно, что все началось с того, что американцы объявили нам сначала войну холодную, идеологическую, а теперь грозятся войной звездной, физической, последней в истории человечества. И Бээн вправе был выбрать ответ самый короткий...
Впрочем, каждый мог ответить на этот вопрос по-своему.
Адам, например, был уверен, что все началось с бездуховности. Точнее, с постепенной потери духовности Евы, а может, и самого Адама, они оба, скорее всего, стали вести бездуховный образ жизни, они слишком долго боролись за право жить по-человечески, а потом сломались - и теперь уже боролись не с каким-то реальным социальным злом, которое не давало им возможности жить по-человечески, а грызлись между собой, как говорил их младший сынишка, собачились, но считалось, что каждый из них утверждает свое собственное Я и этот процесс имеет как бы духовную основу, и Адам как ученый называл все это внутривидовой борьбой. На самом же деле все обстояло куда как просто. Ева роман завела. Именно так это называется. Как, скажем, купила щенка. Причем купить даже плохонького щенка нынче гораздо труднее, чем завести роман, пусть даже хороший.
И создатели фильма "Адам и Ева", желая как можно скорее приучить к этой прогрессивной мысли самого отсталого в духовном развитии зрителя сразу же дали роскошную сцену встречи любовников.
Бедный Шекспир! Знаток интимной жизни своих современников, он думал, наверно, что показывает ее в гениальных пьесах во всей мыслимой полноте.
Гей выключил телевизор и бегом спустился в холл.
- Мне нужно срочно позвонить в Братиславу!..
Портье отметил, конечно, возбуждение Гея, но отнес это, возможно, к эмоциональному воздействию местных достопримечательностей. Днем портье дал ключ от номера этому вежливому, прилично одетому советскому туристу, и турист был тих и спокоен, только немного как бы рассеян, однако поблагодарил портье кивком и улыбкой. А к вечеру, стало быть, местные достопримечательности сделали свое доброе дело. И теперь портье, как бы деликатно не замечая возбужденного состояния гостя, одетого в джинсы и пуловер, ответил по-русски, но предельно доброжелательно, как может ответить портье "Гранд-отеля" в Высоких Татрах:
- Очень сожалею, пан, но связи с Братиславой не будет до утра. Говорят, повреждение на линии. - И, помолчав, глядя на столбенеющего Гея, портье добавил еще мягче и сердечнее: - От имени фирмы "Чедок" приношу пану извинения...
Как потом выяснилось, портье не лгал. Телефонной связи в тот час действительно не было.
Другой на месте Гея отнес бы и этот момент, как и сцену самосожжения, к странной игре неких мистических сил, как если бы они существовали на самом деле, но Гей всегда был реалистом, социологом.
Неожиданно для себя Гей направился вслед за новобрачными в маленькую деревянную церковь, стоявшую вблизи "Гранд-отеля".
Нельзя сказать, чтобы Гей был верующим человеком. То есть он считал себя в определенном смысле верующим, но отнюдь не набожным, конечно. Верующим, как говорил он Алине, в разум, добро, надежду. И что-то подействовало на него во время обряда венчания. То ли отрешенно-вдохновенные лица Адама и Евы, как назвал он мысленно жениха и невесту, то ли чинная торжественность их родственников и друзей, а может, бесхитростные, но такие сердечные слова пастыря, речитативом обращенные к новобрачным под аккорды органа.
Как ни странно, молодожены оказались не такими уж молодыми, возможно, одного возраста с Геем и Алиной, ему - за сорок, ей - около сорока, и Гей вдруг представил себе, что венчают его с Алиной. Ситуация, конечно, нелепая, но у Гея комок подкатил к горлу, когда новобрачные опустились на колени и вслед за пастырем стали повторять слова клятвы. Они клялись быть друг с другом и в благоденствии, и в несчастье...
Неужели и после этой клятвы, подумал Гей, торжественной благородной клятвы, исполненной любви друг к другу, Адам и Ева, народив детей, придут к тому же, к чему рано или поздно приходят, как он знал по своей работе, едва ли не большинство современных Адамов и Ев, и кто-то из них далеко не в прекрасный момент скажет как бы уже и не в сердцах, а вполне осмысленно, решение: "Иди оно все к черту!.." - неужели скажет?
Стоя у входа в церковь, Гей размышлял о том, что даже угроза ядерного уничтожения всей жизни на земле, вероятность которого возрастает с каждым годом, не делает иных людей умнее. Семьи, хорошие семьи преждевременно умирают не столько от быта, как считали иные социологи, сколько от внутривидовой борьбы, как называл Гей этот странный и страшный процесс, который был столь же необратимым, как и распад ядерной энергии.
Ему стало тревожно.
Нельзя сказать, что это было редкое для него состояние, но там, в церкви, чувство тревоги возникло так внезапно и сильно, более того, настолько не вязалось с умиротворенным обрядом венчания, что Гей невольно оглянулся, как бы отыскивая причину этой тревоги прямо здесь же, в церкви.
Возле двери, за его спиной, стояла какая-то шатенка в розовом платье. И смотрела на него. То есть в этом ничего странного не было, она могла посмотреть на него в тот момент, когда он обернулся, но Гею показалось, что эта молодая женщина смотрела ему в затылок уже давно, с самого начала обряда венчания.
Впрочем, Гей входил в церковь последним и встал позади всех.
Откуда и когда она тут появилась, эта шатенка в розовом?
Бог ты мой, прошептал Гей, как же она похожа на Алину...
Теперь уже все, что происходило возле алтаря, привлекало внимание Гея куда меньше, чем шатенка в розовом у входных дверей.
Гея подмывало подойти к ней и спросить хоть о чем-нибудь, чтобы еще и голос услышать - наверно, мягкий, грудной, ласковый. И увидеть ее глаза совсем близко. И понять, может быть, отчего ему вдруг тревожно стало в самый неподходящий для тревоги момент.
Да, он размышлял отнюдь не о веселом - в частности, о скоротечности современных брачных союзов, от чего страдают не только дети. Однако мысли эти были для него совсем не новые, он уже как бы давно к ним привык, и они вызывали, скорее всего, чувство боли - застарелой, непроходящей, самой неприятной.
Что же встревожило его теперь?
Гей уже совсем было решился подойти к шатенке в розовом, даже предлог нашел - спросить о том, первым ли браком венчаются жених и невеста, - но, обернувшись, увидел, что возле двери шатенки нет.
Куда она девалась? Не могла же она выйти из церкви, не дождавшись конца обряда венчания!
Между прочим, сказал себе Гей трезво, по другую сторону двери, как бы охраняя шатенку в розовом, кажется, только что стоял усатый угрюмый мужчина, тоже будто наблюдавший со стороны обряд венчания.
Куда он-то исчез?
Ушел вместе с шатенкой?
Может, и ему вдруг тоже тревожно стало и он решил заглянуть близко в глаза незнакомец красивой женщине, чтобы еще и голос ее услышать, возможно, мягкий, грудной, ласковый?
Гей вернулся в отель.
По привычке, как это бывало дома, он от порога прошел к телевизору и включил его, а сам сел за стол, спиной к экрану.
Дома старый "Рекорд", который они с Алиной купили в шестьдесят восьмом году, нагревался, оживал бесконечно долго, и Гей обычно успевал забыть про него к тому моменту, когда возникал звук и что-то появлялось на экране. Сидя за столом, спиной к телевизору, он перебирал исчерканные страницы своих рукописей и вроде не прислушивался к тому, что происходило на экране, но вдруг резко вставал и выключал телевизор, даже не глянув на экран, а бывало, что тут же бросал работу, поворачивался вместе со стулом и прикипал взглядом к экрану. Его особенно волновали репортажи из Никарагуа, ЮАР, Афганистана... да мало ли нынче было так называемых горячих точек! Их правильнее было бы называть горящими. Но, разумеется, Гея не только политика интересовала. Иной раз и фильм хороший покажут. Может быть, и о любви. Как говорилось в начале этого фильма про Адама и Еву, о величайшем из всех человеческих чувств, которое тоже создает немало точек, не только горячих, но и, увы, горящих.
Как раз такая сцена и была. Экран телевизора "Сони", стоящего в номере "Гранд-отеля", засветился моментально, и Гей не успел написать ни строчки.
Это был артиллерийский дуэт.
Именно так сказал бы Гошка, вернее, написал бы из армии, применяя к гражданской жизни военные термины.
Гей сразу понял, что этот Адам был уже не тот незаконный Адам, то есть любовник, хахаль, который участвовал в сцене полового акта в начале фильма, а вполне законный Адам, то есть муж Евы.
Поэтому они выясняли свои отношения довольно грубо, будто новобранцы, как написал бы Гошка.
Точнее, Адам вел дознание, как сказалась на их отношениях перемена цвета волос у Евы.
- Когда я впервые встретил тебя, ты была блондинкой, - взволнованно говорил этот законный Адам, интуитивно чувствуя, что вокруг него творится полное беззаконие. - Я отчетливо помню, что полюбил блондинку! А теперь ты стала фиолетовой! И все почему? Да потому, что Эндэа сказал однажды, что тебе пошел бы фиолетовый цвет волос. Я сам, своими ушами слышал! - сорвался Адам на фальцет.
- Какая чепуха! - снисходительно сказала Ева, накручивая волосы на бигуди, похожие на портативные реактивные установки. - Стала бы я из-за мужчины перекрашиваться...
Ева была, судя по всему, убежденной феминисткой, достигнувшей многого на поприще эмансипации женщин.
А Эндэа, как нетрудно понять, был Незаменимый Друг Адама, то есть друг всей его семьи. Этого незаменимого друга так и звали. Сокращенно. Для удобства произношения. И вот этот самый Эндэа и был тот незаконный Адам, который участвовал в сцене полового акта - не как статист, разумеется, а как главное действующее лицо.
- Интересно получается! - кипятился законный Адам. - Я тебе говорю: "Не люблю крашеных, просто терпеть не могу!" - но ты как ни в чем не бывало изменяешь свой цвет волос. Будто нарочно. При этом заявляешь, что я разлюбил тебя.
- Господи, ну при чем здесь волосы?! - патетически воскликнула Ева, блеснув бигуди, будто выстреливая в Адама из своих портативных реактивных установок.
- Да? - не поверил ей Адам. - А если я пойду сейчас в парикмахерскую и постригусь наголо, обреюсь под Тараса Бульбу, что ты мне скажешь?
- Ничего.
- И сбрею усы!
- Ради бога.
- Но ты же говорила, что с усами я тебе нравлюсь больше... - совсем упал он духом.
- Я тебе этого не говорила. Ты меня с кем-то путаешь.
Потрясенный Адам некоторое время молчал, но открывал и закрывал рот, как после контузии, а затем, признав свое поражение, предпринял последнюю попытку вернуть себе если и не высоту в квадрате Супружества, как сказал бы Гошка, то хотя бы маленький окопчик под этой высотой, где можно было бы отсидеться до нового штурма.
- Хорошо, - сказал Адам как бы смиренно, - представь себе такую ситуацию... Сейчас вот я тоже наведу марафет, - он сделал рукой замысловатое движение, которое должно было имитировать подготовку Евы к тайному рандеву, и уеду этак денька на два к Бобу Растиньянцу, на взморье, там у него вилла, корт, бассейн... он давно меня зовет, хочет отыграться в теннис... Естественно, компания соберется, конец недели, уик-энд, гёрлс, у него всегда, говорят, навалом девочек... выпивка, танцульки, то-се... и как тебе это понравится?
Он замер, полагая, что Ева сражена теперь наповал.
Наконец-то одумается!
Представит себе хоть раз, что творится с ним, ее законным Адамом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56