Она посмотрела на часы, прежде чем Дональд остановился на углу. Половина одиннадцатого. Отлично.
– Вернись за мной через часик, хорошо, Дональд? – попросила она. Она вынула членскую карточку из сумки и оставила сумку в машине. Дональд ободряюще посмотрел на нее, когда она вылезла из машины. Разумеется, женщине не следует болтаться тут одной поздно ночью, но не могла же она позволить ему увидеть, куда она направляется. Она подождала, пока машина скроется из виду, прежде чем пошла в нужном направлении.
За годы она успела изучить этот длинный ряд старых фасадов, печальные окна домов запечатлелись в ее памяти, как дурной сон. Она заметила знакомые смешные дверные ручки на дверях с витражами. На другой стороне она загляделась на цыганку-хиромантку, нещадно ругавшуюся под окнами дома под мигающей розовым неоновой вывеской и здоровенной гипсовой статуей Девы Марии. Внезапно мимо с пронзительным воем пронеслась полицейская машина, и черный парень выскочил, чтобы проверить у нее документы. Она протянула ему, качая головой, клубную карточку. Попрошайка, сидевшая на панели у дома, вдруг очень отчетливо произнесла: «Я сама решу, когда мне умереть!» Марчелла быстро пошла прочь. Очень важно выглядеть так, как будто ты знаешь, куда идешь, и очень спешишь попасть туда.
Когда она приблизилась к «Партнерам», черному зданию, почти невидимому в темноте, она увидела толпящихся у входа. Сердце ее забилось сильнее, когда она подошла к дверям. Она быстро опустила карточку в щель, прежде чем кто-нибудь успел внимательно приглядеться к ней. Привычным жестом завсегдатая она распахнула дверь и спустилась на один этаж вниз на землю чужих мужских рук и молчаливых наслаждений, вздохов в темноте и той особой смеси унижения и упоения, которая так возбуждала ее. Она на мгновение оперлась о черную зеркальную стену с закрытыми глазами. Она не могла не посещать это место, но всегда молила Санти о прощении. «Это капкан, – твердила она ему мысленно. – Я не могу избежать его. Только твоя любовь может меня спасти».
Новая «девушка Каресс» была вознесена средствами массовой информации на высоту, неизвестную дотоле в истории американских супермоделей. Соню снимали лучшие фотографы мира, и десятистраничные брошюры с ее фотографиями продавались в каждом магазине одежды. Двухминутные рекламные ролики с ее участием снимались в лучших уголках Европы и Америки. То, как Соня шептала лозунг фирмы «Каресс» «Ласкай меня!», превратило ее из заурядной манекенщицы в звезду. Когда заговаривали о лучших моделях века, то неизменно утверждали, что для семидесятых – это Лорен Хаттон, для восьмидесятых – Паулина, а для девяностых – Соня Уинтон. По крайней мере, так утверждала молва и повторяли колонки светских новостей.
В этом сезоне для Сони оставался еще один день работы – сбор всех предыдущих «девушек Каресс» для легендарного группового портрета. Но потребовались месяцы, чтобы устроить это, потому что многие девушки стали богатыми и знаменитыми, а некоторые жили в Европе. Джинни Шацберг, например, стала графиней де Руш, а самая первая модель, Фрэнсин Гардинг, была королевой «мыльных опер». Организаторы сходили с ума, пытаясь привести в соответствие расписание каждой из девушек, чтобы назначить место и время для съемок.
– Эйвдон умывает руки, – сообщила Соне Кармен. – Поэтому они специально наняли на это время Алекса Роуза. Им пришлось выложить пятьдесят тысяч долларов только за самолет, который доставил из Парижа графиню.
Цифры и слухи давно ничего не значили для Сони, которая только и могла думать, что о Рэе. Если бы кому-нибудь захотелось стать самым невыносимым человеком в ее жизни, он ничего не мог бы придумать лучше, чем сказать дурное слово о Рэе, да еще сделать так, чтобы их расписания стали совершенно несовместимыми. Три недели изнурительной работы на рекламу «Каресс» только увеличили ее всегдашнее стремление к нему. Теперь она приспособилась проскальзывать между его связанными руками, опускаться вдоль спины и опускать грудь ему в ладони. Она доводила служащих фирмы до безумия, лишь бы оказаться в пределах досягаемости Рэя. Она была готова бросить все, изменить любой график, лишь бы поймать его в гастролях по стране. Она могла сорваться и лететь в Хьюстон, Денвер, Портланд, лишь бы пробыть с ним одну ночь и вернуться на следующее утро, пока Рэй еще не проснулся. Стоять за кулисами, пока Рэй, купаясь в море огней, исполняет ее любимые песни, слышать, как его команда осторожно называет ее теперь «мисс Соня», полные слез прощания и встречи, – все это наполнило ее жизнь совершенно новым смыслом. Даже раболепный репортер из «Энквайрера», который слупил за них пятнадцать тысяч за то, чтобы он помалкивал об их романе, заставлял их только смеяться. Ее элегантный образ «девушки Каресс» исчезал, как только она отправлялась в свои поездки. Она надевала белокурый парик и дешевые вещи, чтобы люди ничего не пронюхали. Но когда она не могла увидеться с ним, она всеми силами старалась выкинуть его из головы, даже если для этого приходилось возвращаться в прежние притоны, куда, она думала, уже никогда не вернется, туда, где подстерегали ее опасные люди, которые манили ее тогда, когда она не знала Рэя, не знала настоящей любви.
И все же не было у них ни одной совместной ночи, когда бы Рэй не каялся перед ней в своем ужасном преступлении.
– Я убил девушку! Я убил ее, Соня, – всхлипывал он, и она выслушивала его, утешала и уверяла – в этом был особый ритуал, – что Бог простил ему его ошибки, как будто она обсуждала это с Богом. После того как эта непременная часть их свидания была закончена и ее власть над ним установлена, они предавались своему самому главному занятию, и никто никогда не любил ее так, как Рэй. Становилось даже все лучше и лучше, пока обожание, светившееся в его широко распахнутых глазах, торжественная зависимость от ее прощения, нежность и свирепость, гладкая кожа, ощущение его тяжелого тела и вкус его губ, звук его хриплого шепота в ее ушах, – пока все это не захватило ее так сильно, что она чувствовала себя странно опустошенной без него. Раньше у нее никогда такого не было, чтобы она не могла обойтись без мужчины. Единственное существо, к которому она однажды была привязана, это ее лошадь, и вот теперь она встретила мужчину, который вызвал в ней те же чувства. Хотя и случайно, но она получила именно тот коктейль из любви и секса, который был ей так необходим. Она тоже стала для него незаменимой. Он говорил, что любит ее, и она заставила его пообещать, что он не будет встречаться с другими девушками.
В ее существовании супермодели отношения с Рэем превратили ее жизнь в настоящее увлечение. Ее тело стремилось к нему, требовало его тяжелого тела, его мощного черного секса, который доводил ее до такого исступления, бесконечного оргазма. Спать с Рэем – это все равно что купаться вместе с акулой, с ручным, но опасным зверем. Только сейчас, когда она жила и дышала Рэем, мечтала о нем, когда был запущен контракт с «Каресс», у нее впервые в жизни наконец-то появилась цель! Кармен неплохо было бы узнать об этом, хотя она сама не смогла ничего сформулировать, ощущая только силу, собранную где-то в глубинах ее мозга. Даже для себя самой она не смогла бы найти нужных слов, но что-то внутри ее было уверенно в существовании этой цели, и это будоражило ее, внушало ей благоговение, держало ее в непрестанном нервном возбуждении.
Последнее, чем ей хотелось заниматься этим утром – это позировать с группой прежних моделей фирмы «Каресс», особенно с Фрэнсин Гардинг и графиней, славившейся замашками примадонны, с которыми невозможно работать. Она не увидит из-за этого Рэя целую неделю, потому что он должен выступать в Лас-Вегасе, и из-за этого она особенно страдала. Прошлым вечером она сорвалась и отправилась в пресловутый клуб «Эс энд Эм» в Ист-Виллидже, вернувшись домой в четыре, почти ничего не помня из событий минувшей ночи.
– Я ненавижу эти сборища девиц экс-Каресс! – заявила Фрэнсин Гардинг в раздевалке, где семь бывших супермоделей Нью-Йорка толпились около зеркала. – Терпеть не могу все эти встречи бывших одноклассников и однокурсников! Я пошла как-то на такую встречу по поводу десятилетия выпуска, но когда я увидела, что никто и близко не подошел к тому успеху и процветанию, какого достигла я, мне стало так грустно!
– Она уже пришла? – Франческа, модельер, вошла в раздевалку. – Так я и знала, что ее еще нет, – проговорила она, мельком посматривая на собравшихся женщин.
Графиня была мила до невозможности, щебетала и помогала удержать Фрэнсин в добром расположении духа. Остальные экс-модели, каждая из которых достигла определенного уровня преуспевания и счастья – от богатых мужей до карьеры кинозвезды или работы модельером в таких изданиях, как «Лир» и «Мирабелла», – молча сидели в ожидании.
– Хочет произвести впечатление, – рассказывала Франческа. – Но что я могу сказать – пускай! Поверьте мне, что я-то проработала модельером много лет, в том числе и с вами, когда вы были с фирмой, я не встречала ничего подобного этой малышке! Нужно признать, что она неподражаема на снимках и в рекламных роликах. И каждый повторяет «Ласкай меня!», как будто это новая необыкновенная шутка, но я говорю вам, она…
Что-то оборвало ее – дверь распахнулась, и Соня ворвалась в раздевалку. Все в черном, с темными подглазьями.
Ни слова не говоря, она бросила свою сумку на край столика, оглядываясь в поисках стула, едва удостоив беглого взгляда присутствующих женщин.
– Доброе утро, Соня, милая, ты уже пила кофе? – приветствовала ее Франческа.
– Нет, а ты не сваришь мне чашечку, Франческа? – попросила Соня. Она взяла щетку и принялась приводить в порядок волосы.
– А это твои экс-коллеги, все они в прошлом «девушки Каресс», – представила их Франческа. – А это Соня Уинтон, она работает у нас моделью сейчас, если кто-то еще не знает.
– Как дела? – спросила графиня, сногсшибательно красивая женщина примерно сорока пяти лет. Она подошла к Соне и протянула ей руку, которую Соня с изумлением пожала. Остальные выстроились в очередь, чтобы тоже поприветствовать ее, словно королевскую особу.
– Ты и впрямь получаешь восемь миллионов? – спросила графиня, когда Соня вновь уселась на стул перед зеркалом, дожидаясь кофе.
– За вычетом гонораров агентам, – кивнула Соня.
– Тебе чертовски повезло! – воскликнула графиня. – Знаешь, сколько платили мне, когда я была «девушкой Каресс»? Правда, это было десять лет назад, но тогда мы и не помышляли о миллионах, дорогая. Кажется, я получала что-то около полутораста тысяч плюс вся косметика фирмы бесплатно. К несчастью, у меня была на нее аллергия.
Остальные женщины рассмеялись.
– Но это не мешало мне получать причитающийся мне набор сполна, – продолжала она, – и я до сих пор продаю ее моим друзьям. Цвета, которых нет в продаже с семидесятых годов.
Помощница Франчески вошла с кофе и бутербродами для всех. В соседней комнате Пабло, ее художник по гриму, и Кристиан, ее парикмахер, готовили модели одну за другой. Соня попыталась вздремнуть, пока дожидалась своей очереди.
– Соня! – Франческа засунула голову в раздевалку. – Поздравляю! Платье от Блэсс! Это волшебство!
Все разом взглянули на платье из черного шелкового крепа, которое Франческа так осторожно несла на своей руке, как будто это было тончайшее стекло.
– Да ну его, у него низкий вырез.
– И что? – вскрикнула Франческа.
– А то, что я не могу сегодня надевать платье с низким вырезом, – заявила Соня.
Франческа покачала головой:
– Ты просто не понимаешь, Соня! Алекс говорит, что это та форма, вокруг которой будет размещена вся остальная группа, и ты должна надеть его! Ты станешь центром композиции, Соня…
– Да плевать я хотела на центр композиции, я просто не желаю показываться сегодня с открытой спиной, – твердо сказала Соня. – Подыщи мне что-нибудь другое.
В комнате все затихли и ждали.
– У нас нет ничего другого, – беспомощно развела руками Франческа. – Было так трудно скоординировать все наши расписания, чтобы все оказались вместе для этого снимка, и ты думаешь, у меня было время искать для тебя еще и платье с закрытой спиной?
– Пусть она наденет мое платье, – предложила графиня. – А я это, с открытой спиной.
– Это невозможно, Джинни, – пояснила Франческа. – У тебя платье в стиле Лакруа, пышное, а это совсем не для Сони. И Алекс хотел, чтобы она была в черном для…
– Передай своему Алексу, чтобы он катился, – предложила Соня.
Франческа присела на пустой стул рядом с Соней.
– Послушай, дай мне передышку, ладно? – умоляюще попросила она. – Мы предполагали начать съемки в десять, но уже половина десятого, и только половина из вас одеты и загримированы! Я больше не вынесу такого стресса! В этом проекте и без того сплошные сложности, прошу тебя, хоть ты не начинай!
Соня остановила на ней спокойный взгляд:
– Я просто говорю, что не могу надеть декольтированное платье. Не не хочу, а не могу!
Франческа вздохнула:
– Но что случилось? Ты отлежала спину или что? Что бы там ни было, мы закроем это гримом.
Соня покачала головой:
– Вряд ли.
Франческа профессиональным взглядом окинула Сонину майку и брючки. Она была готова убить ее, еще немного, и…
– Послушай, – прошептала она. – Уверена, что бы это ни было, мы сумеем… – Она подошла совсем близко и вдруг схватила Соню за майку. – Покажи мне! – закричала она. – По крайней мере, дай мне посмотреть, не сумеем ли мы скрыть это! Ручаюсь, что там нет ничего страшного. – И в одно мгновение она задрала Сонину майку. Послышались вздохи и вскрикивания, когда Сонина обнаженная спина внезапно открылась всем взорам при свете ламп. Соня закричала тоже, это был крик унижения и ярости, а другие модели тем временем столпились вокруг, чтобы поглазеть на синяки, кровоподтеки и рубцы – явные следы избиения, судя по всему, оставшиеся от кожаного ремня.
Соня хладнокровно натянула майку на тело, пытаясь ногой нащупать на полу свои туфли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88