Динамит?
Соня прикрыла глаза:
– Умереть можно!
Она лежала в ванне, потягивая бело вино, когда раздался звонок.
– Мы богаты, детка! – прокричала Кармен, и обе они восклицали и вопили целую минуту. – Позвони мистеру Белламаю и поблагодари его за оказанную честь, Соня, – посоветовала Кармен. – Прямо сейчас!
Джек Белламай сам снял трубку.
– Сразу после ленча возникли шероховатости, – признался он. – Но ты так хороша, Соня, что мы решили дать тебе некоторые преимущества. В конце концов, как я объяснил миссис Каресс, вчера вечером ты еще не была «девушкой Каресс». Но тебе следует помнить то, о чем мы сегодня говорили. Нам нужен безупречный образ. Не заставляй меня разочаровываться, дорогая. Я говорю с тобой с высоты своего возраста, как твой дедушка. Молоденькие девушки в возрасте моих внучек пользуются продукцией фирмы «Каресс» по всей Америке. Мы должны подавать им хороший пример. Ты так прекрасна, и тебе следует думать о своей репутации, а мы надеемся, что ты отлично поработаешь на «Каресс».
– Я постараюсь, мистер Белламай, – произнесла она своим самым приветливым, самым подходящим к случаю сдержанным голосом, – Спасибо вам большое, что вы приняли во мне столь большое участие.
– Нет, спасибо тебе, что у «Каресс» появилась такая изумительная главная модель.
Она положила трубку и разразилась оглушительным хохотом. Целых восемь миллионов вонючих долларов! Она захлебывалась от смеха. Уже не нужно работать и работать снова и снова. Уже не будет больше бесконечных съемок для каталогов. Уже не нужно будет забираться на четыре дня на какие-нибудь мерзкие острова, выслушивать бесконечные рассказы моделей и стилистов о своей жизни. Теперь она может посвятить себя той жизни, какая нравится ей самой! И если их связь с Рэем можно будет удержать в тайне, если ей удастся скрываться под париком блондинки или что-нибудь в этом роде, тогда все будет даже еще забавнее!
Она закуталась в купальный халат и плеснула себе еще немного вина. Она внезапно осознала, что впервые в жизни ждала звонка от мужчины. Телефон уже начал звонить, и каждый раз, услышав звонок, она думала, что это Рэй. Ей звонили, чтобы поздравить с быстрораспространившимися новостями. Шестая страница «Пост» и «Вуменз веар дейли» просили у нее интервью. Она просто слушала все это по автоответчику. В половине восьмого она закурила, но не успела сделать и одной затяжки, как раздался звонок в дверь. На видеодомофоне показалось черное лицо, и сердце у нее ухнуло. Потом она разглядела, что это всего лишь посыльный с цветами.
Это был громадный букет из белых лилий, роз, сирени и орхидей. Посыльный безучастно наблюдал, как она вскрывает тоненький конверт с запиской: «Соня, ты прекрасна! Люблю, Рэй».
Она уставилась на карточку, потом на парня, который в ответ уставился на нее.
– И это все? – спросила она. – Букетик за двести баксов, и ничего больше?
Парень пожал плечами, взглянув на часы.
– Я только доставил заказ, – ответил он.
Дав ему пять долларов, она выпроводила его, а потом швырнула цветы на пол и принялась топтать их. Если он вообразил, что ей нужно заплатить всего двести баксов за ночь, он…
Вновь затрезвонил дверной звонок. На этот раз на мониторе был Рэй! Не было времени одеваться или краситься, или хотя бы убрать то, что она натворила с цветами.
– Дьявол! – прошептала она. Под халатиком на ней ничего не было. Она выскочила на лестницу и увидела, как он бежит вверх, а за ним поспевают его стражи. Разумеется, мелькнуло у нее в голове, чтобы успеть связать ему руки. Сердце едва не выскочило у нее из груди, и она протянула руки ему навстречу. Она догадалась наконец, что это странное смешение счастья и боли и есть любовь – впервые в ее жизни.
ГЛАВА 17
Манхэттен, сентябрь 1990 года
– «Жертва», – сказала Марчелла тихо в маленький диктофон. – Автобиография Марчеллы Балдуччи-Уинтон. Книга, о которой ты просил меня, Скотт.
Она сидела, развалившись на заднем сиденье своего «роллс-ройса», который летел сырым сентябрьским вечером по Манхэттену, и свежий воздух внутри машины, благодаря кондиционеру, контрастировал с влажной жарой за окнами. По крыше и стеклам застучали капли, потекли с шипением струи дождя, напоминая неожиданно резким, сладким запахом о минувшем лете. Марчелла опустила стекло и вдохнула свежий влажный воздух.
Дождь так же внезапно перестал, но асфальт оставался мокрым, будто его полили маслом. Дональд, ее верный, благородный шофер, держался на некотором расстоянии от других машин, и ее роскошный автомобиль выделялся в этом длинном караване.
– После «Даблдэя» отвези меня на Пятую, ладно, Дональд? – попросила она. Он повернул налево на Пятую авеню, и там, прямо посреди движения, она увидела рекламу своей новой книги.
«Четвертый бестселлер Марчеллы Балдуччи-Уинтон» – трепетали огромные буквы на транспаранте. Гигантские пирамиды книг с повернутой к проезжающим обложкой с заглавием словно должны были врезаться им в память. «Вечность начинается сегодня». «Ты подарил мне это заглавие, Санти, – прошептала про себя Марчелла. – Но что же случилось с нашей «вечностью»?
Прошло уже около года с тех пор, как он скрылся от нее в аэропорте, и она заполняла это время работой, путешествиями и написанием этой книги. История их любви. Немного видоизмененная, конечно, потому что, по ее версии, эта история имела счастливый конец. Критики единодушно согласились, что это «лучшее у Уинтон». Да и как иначе, угрюмо думала Марчелла. В нем вся моя любовь, моя душа, моя сущность.
Они проехали мимо музыкального магазина, и она увидела на витрине альбом Марка – тот самый, про который он говорил ей, что это настоящий шедевр. Не много ли шедевров, с кривой улыбкой подумала она. На обложке сверкало черно-белое фото Марка в стиле тридцатых годов. Он остался еще на год в Италии в результате их затяжной битвы. Ей все же как-то удалось настоять на том, чтобы он продолжил свое изучение классической итальянской музыки. Минувшее лето он провел в Нью-Йорке, вновь пропадая у Кола Феррера в «Карлайле», где он пел каждую ночь. Единственным преимуществом остаться без Марка еще на год была перспектива оградить его еще на год от влияния Кола. Она была уверена, что еще один год в Италии окончательно переменит мысли Марка относительно исполнения современной музыки. А кроме того, изучение музыкального итальянского Ренессанса давало возможность получить право преподавать.
– Преподавать – да это последнее, чем я хотел бы заниматься! – обрушился на нее Марк, когда она впервые заикнулась об этом. – Мой альбомчик прекрасно расходится. Компания звукозаписи просит еще один.
Она упрашивала его поучиться еще год в Италии и вернуться со свидетельством преподавателя в Нью-Йорк.
– И тогда ты станешь свободным человеком! – пообещала она. – Устроители концертов никогда не будут относиться к тебе серьезно, если ты предъявишь им лишь этот альбом, – обеспокоенно говорила она.
– Кто тебе сказал, что мне хочется, чтобы ко мне относились серьезно? – язвительно заметил он.
Но в конце концов они пошли на сделку. – Если я останусь еще на год в Болонье, ты не будешь возражать против следующего альбома? – спросил однажды утром Марк.
Сопротивляясь, Марчелла согласилась. А теперь она жалела, что сдалась. Вскоре появился второй альбом, он мозолил ей глаза из каждой витрины грамзаписей по всему городу.
Но второе ее дитя было знаменито еще больше. Соня появлялась на телеэкранах каждый вечер, дразня и маня зрителей рекламой «Каресс». Коммерческие дельцы запустили сенсацию: Соня парила на вертолете над Центральным парком, спускалась с Эйфелевой башни, купалась с дельфинами или смеялась с крупа скачущей лошади. Она шептала «Ласкай меня!» низким сексуальным голосом, а камера надвигалась на нее все ближе, и она уверенно смотрела прямо в объектив. Продажа товаров от Каресс резко подскочила, и фраза «Ласкай меня!» стала национальной поговоркой.
Теперь Марчелла была больше знаменита как мать Марка и Сони Уинтон, нежели благодаря необычайно успешной продаже ее книг. «Музыка любви» месяцами держалась в списке бестселлеров, помогая распродать и все ее прежние книги, а «Вечность начинается сегодня» сразу возглавила этот список, едва появился сигнальный экземпляр. Необыкновенная слава ее детей и заставила Скотта умолять ее написать историю собственной жизни, по крайней мере, так ей казалось. Вероятно, ему уже представлялись подзаголовки вроде «Как мне удалось вырастить двух вундеркиндов», мрачно размышляла она, но он подскочит как ужаленный, когда получит результат, потому что она решила, что незачем вообще писать о своей жизни, если не рассказать всю правду. Те сотни писем, которые она получала ежедневно, были до боли честными, ее читатели раскрывали перед ней сердца, как и она когда-то в своем первом письме к Эми. Она поняла, как важно признание: эта книга и станет ее признанием.
Это не было легким решением, и даже теперь она не была уверена, будет ли книга издана. Но сложность заключалась в том, что если она вложит всю свою любовь, свою душу и сущность в «Вечность начинается сегодня», тогда больше ей не о чем будет писать. Она чувствовала опустошение. Поэтому, когда Скотт предложил ей написать автобиографию, это стало новым вызовом.
– Кто это будет читать про мою жизнь? – потешалась она.
– А тебя разве никто не спрашивал, почему все твои книги автобиографичны? – спросил Скотт.
– Разумеется, все спрашивают, – отозвалась она.
– Так запомни, ни одна популярная писательница так не поступает! – закричал он. – Описывать свою жизнь! Опиши им ее, Марчелла, пусть они увидят тебя настоящую. Да они проглотят это!
– Они-то проглотят, – согласилась Эми, когда они вместе обсуждали это предложение. – А потом срыгнут и выплюнут. Ты потеряешь свою таинственность, Марчелла. Ты просто не можешь пойти на это!
Возражения Эми заставили ее колебаться. И даже сейчас – сейчас, когда она решилась на это, – она диктовала свою книгу, почти пугаясь увидеть ее напечатанной, смущаясь даже предложить секретарше отпечатать ее. Она знала, что вызывает любопытство. Светские хроникеры и прочие журналисты прозвали ее «подражательницей Гарбо», с тех пор как она перестала давать интервью год назад. Теперь, когда ее книги продавались только от ее имени, ушли все страхи и бессонные ночи, вызванные общением с прессой.
Ей нужна была работа, чтобы отвлечь свои мысли от Санти. Она старалась загрузить себя как можно больше, втискивая в свои дни как можно больше работы, уставая до изнеможения. Но с тех пор как Марк уехал в Италию, она чувствовала себя очень одинокой.
Поначалу ей казалось, что, помогая другим, она перестанет тяготиться тем, что ушло из ее жизни. Дважды в неделю по вечерам она занималась с восьмилетним доминиканским школьником, помогая ему разбирать трудные места, а потом везла его домой с неизменным Дональдом в «роллс-ройсе». Она также регулярно помогала бездомным в бедной части города, раздавая еду и беседуя с людьми. Она отдавалась своей добровольной работе самозабвенно и всегда анонимно. Все это помогало ей, но не могло удовлетворить так, как прогулки с Санти вокруг Вальдемоссы.
Когда машина просачивалась по Пятой авеню, зажатая интенсивным движением и обдаваемая выхлопными газами, перед ее глазами возникал колдовской городок, затерянный высоко в горах Майорки, словно видение из иных времен. Четырнадцать месяцев и двадцать три дня не видеть и не слышать его! А после того как она истощила свое сердце на любовные письма к нему, она стала бояться даже набрать его номер в Барселоне – а вдруг он подойдет и ответит чужим и бесстрастным голосом. Он был слишком горд, чтобы принять ее решение – такое простое и удобное. Он недостаточно любил ее, чтобы ждать. Нет, это несправедливо, тут же осеклась она. Он очень сильно любил ее, это она прекрасно знала, именно потому, что он любил ее так сильно, он и не писал ей. Он выбрал самый мучительный способ доказать ей, как неправильно она поступила.
Сейчас, перед лицом своего нового романа, ей хотелось ездить и ездить по городу всю ночь. Нью-Йорк был теперь поделен для нее на две части – улицы, по которым она гуляла с Санти, и те, по которым они не проходили. Разумеется, она ценила только «их» улицы.
Она была рада, что ей удается сдержаться и не названивать ему. Только это и давало ей возможность верить, что когда-нибудь однажды она поднимет глаза – от книги или тарелки – и встретится взглядом с Санти, и чувство немыслимой любви к ней, читаемое в его взгляде, заставит забыть об улыбке.
Они проезжали мимо «Барнса энд Нобля», мимо «Вальденбукса», мимо «Риццоли», и все они рекламировали ее книгу, и два невидимых прожектора высвечивали в витрине ее черно-белую фотографию, похожую на икону. Освещение было весьма удачным. Самоуверенная и все же уязвимая, прекрасная, но не отпугивающая – такой представала она на портретах. Выражение боли в ее взгляде привлекало зрителя, как привлекало читателя к ее книгам. Она выглядела как женщина с богатым жизненным опытом, сполна заплатившая по своим счетам. Слава Богу, Дональд не возражал против ночной работы, потому что с ним так легко переживались эти печальные сумеречные часы, когда весь Нью-Йорк, казалось, готовился к свиданию. В эти часы она не переставала думать о Санти; но сознание того, что внизу ее ждет Дональд, каждый вечер служило стимулом для того, чтобы собраться и спуститься на улицу.
Во время их ночных поездок по городу Дональд мог остановиться в любом месте, позволяя ей кружить, как ночной бабочке, там и сям, заглядывать в витрины магазинов одежды или книжных лавок или дожидаться в безопасности на заднем сиденье, пока Дональд принесет ей горячий кофе в бумажном стаканчике или свежую газету. Она могла остановить его на перекрестке Сорок второй улицы и Восьмой авеню, чтобы взглянуть на отбросы нью-йоркского общества, освещенные ярким неоновым светом порно-дворцов. Говорят, это и есть лучшее в Нью-Йорке, когда можно с высот низринуться в пучину, и все это дело лишь нескольких ярдов и минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88