— Что вам? — Миронов притормозил.
— Поговорить надо. — Пашутин опасливо оглянулся. — Быстрей решай, начальник, не могу я здесь маячить.
— Садись. — Через мгновение «Волга» влилась в поток автомобилей. — Что случилось?
— Я за вами по всему заводу ходил. Вы из нашего министерства, так я понял? По охране ценностей?
— Допустим, — помедлив, ответил Миронов. — Неплохо вы за мной ходили. Я не заметил.
— Опыт, — вздохнул Пашутин. — Война, то-сё, пятое-десятое… Не о том речь, товарищ начальник. Пашутин моя фамилия. Работаю в третьем цехе, на разных, как говорится, работах. Образования особого нет. — Он виновато улыбнулся. — А почему к вам? Боязно в милицию. Судимый я. Думаю, пойду, а они знаете какие? Судимому веры нет. Я, товарищ начальник, вам все изложу, а уж вы, если надобность будет, сами решите.
— Слушаю вас, — Миронов свернул на тихую улочку, поехал медленнее.
— Значит, так, — Пашутин вздохнул, словно собирался с силами. — Месяца два назад, я точно не вспомню, уж извините, шофер Бородаев сдружился с экспедитором Володиным. Ну, выпивали, само собой, шмотки он Володину кое-какие доставал, а попутно Володин и выболтал, что, мол, золотишко на завод другой раз по пять-шесть кило привозит, ну и вроде бы в шутку заявляет: в особой, мол, кладовой Зинка Ананьева командует, а я с ней — «шуры-муры», и поэтому чего я захочу, то она и сделает. В общем, дал понять: есть шанс.
— И что же Бородаев?
— О-о-о, — протянул Пашутин с уважением. — Этот — битый-перебитый. Сидел сколько раз — не сосчитать. Да, видать, умело скрыл, раз его на завод взяли. А может, и фамилию переменил, не знаю. Я вот ни от кого ничего не скрывал. Где надо, обо мне всё знают. В общем, взял Бородаев Володина за зебры. Как? Не знаю, а взял. Договорились они к этому золоту подобраться через Зинку. Ну и меня соблазнили.
— Чем?
— Шутите? — обиделся Пашутин. — Доллары или там фунты — в помойку летят. Одно золото в цене повышается.
— А сбыть кому?
— Он знает кому, намекал.
— Ладно, — Миронов притормозил, в упор посмотрел на Пашутина. — Почему вы решили об этом рассказать?
— Так перспективы нету, — вздохнул Пашутин. — Золото они могут и не взять. Зинка — орех крепкий. На фиг мне тогда их контора. А и возьмут — так в первую очередь мою голову милиции подставят, отдадут на расправу, а сами смоются. Я Бородаева понял.
— Запишите мой телефон, — сказал Миронов. — Если что, звоните. Понадобитесь — я вас найду. Всего доброго, Спасибо.
— Не на чем. Мой гражданский долг.
Николай Федорович прошелся по кабинету, сел к столу. С утра болела спина. Нина утверждала, что это самый настоящий радикулит. Николай Федорович незаметно потер поясницу, сказал, обращаясь к Миронову:
— Факт примечательный. Как ты считаешь, Пашутин на самом деле принимает тебя за работника министерства?
— Думаю, да. Во всяком случае, мне так показалось.
— Что он рассказал о «Санько»?
— Ничего. — Миронов удивленно посмотрел на Николая Федоровича. — В самом деле, а почему не рассказал? Странно…
— Судя по сообщению Лабковского, — вступил в разговор Геннадий, — Пашутин знает о «Санько». Если он искренне хочет помочь нам, непонятно, почему промолчал.
— Забыл? — Смирнов посмотрел на Николая Федоровича. — Товарищ генерал, я считаю, факт очень серьезный.
— Пытаются нам подставить своего человека, сбить со следа? — улыбнулся Николай Федорович. — Я и сам так подумал. Но здесь с кондачка решать нельзя. Допустим, Пашутин хочет искренне помочь. Оттолкнуть его в этом случае — значит совершить непростительную ошибку. Возможно, тот человек из их среды, о котором мы все, так сказать, мечтаем, сам плывет нам в руки.
— Именно сам плывет, — повторил Смирнов. — Это и вызывает сомнение.
— Я поработаю с ним, — сказал Миронов.
— Добро, — Николай Федорович встал, сморщился от боли в пояснице. — Сидите. Я буду ходить. — Он усмехнулся: — Старость — не радость. Нужно решить еще вот какой вопрос. Есть мнение, — он улыбнулся. — Фраза-то какая дурацкая. Безликая. Придумана, чтобы поменьше ответственности на горб нагружать. Так вот. Некоторые товарищи из министерства так считают: удвоить, утроить охрану завода, сдать вовремя заказ, а там можно и с преступниками повозиться. Как вы считаете, Миронов?
— Неверная позиция. Удобная, безопасная, но неверная. А если преступники исчезнут? На чем мы их сможем разоблачить потом? Всплывут в другом месте, сколько бед наделают. Операцию нужно довести до конца именно теперь.
— Я — за, — сказал Геннадий. — Главная надежда преступной группы — Зина и Володин, как я понял. Что нужно? Разобщить их с Бородаевым.
— Согласен, — сказал Миронов. — Если, конечно, все так, как рисует Пашутин. А если нет?
— Вот и я думаю. — Николай Федорович прижался спиной к дубовой панели, боль поутихла. — Как он тебе сказал? Перспективы нет?
— Именно так.
— Вообще нет перспективы или по этому делу?
— По этому делу. Я хорошо понял. Он говорил совершенно конкретно, вот эти самые слова: «Если, — говорит, — Зинка не поддастся, зачем мне рисковать зря? А если и выйдет что — меня первого продадут…»
— Меня жизнь чему научила? — сказал Николай Федорович задумчиво. — Если преступник приходит, что называется, с открытой душой, если он разочаровался в прелестях блатной жизни, решил с нею порвать и честно хочет оказать органам посильную помощь — это один разговор… Такому человеку, как правило, нужно верить. А Пашутин… Все же не тактический ли это ход, Миронов? Будь начеку… — Николай Федорович помолчал, потом закончил: — Принимаем план боевой, активный. Мы ведь с вами оперативные работники. Наше дело — действовать, а не у моря погоды ждать. Так я и доложу заместителю министра. Нас поддержат, я в этом уверен.
Ссора с Зиной окончательно выбила Витьку из колеи. Было обидно и горько. Он и раньше чувствовал, что не в силах противостоять ее чрезмерно самостоятельному характеру, а теперь и совсем скис. «Какая самоуверенная, — думал Витька. — Ну и хорошо, что мы разошлись. Правильно говорит Борода: баба — первый предатель…» — Витька вышел из автобуса. На краю тротуара, под деревом, стояла Зина.
— Здравствуй, — она виновато потупила глаза.
— А-а… — протянул Витька. — Ну и что же потребовалось видной производственнице нашего передового предприятия от жалкой, ничтожной личности?
— Не болтай, — Зина взяла его за руку. — Ты ведь и сам понимаешь: твой приятель Бородаев — просто скотина. Отойди от него, Витя. Мы ведь друзья?
Витька вырвал руку:
— Зайдем ко мне?
— Зачем? Поздно уже…
— Значит, не веришь другу Вите? — насмешливо прищурился Витька.
— С чего ты взял? — Она покраснела. — Просто есть правила приличия.
— Мать дома. Блинов напекла, ждет. Я ей с работы звонил. Пойдем?
— Пойдем, — Зина снова схватила Виктора за руку, потащила за собой.
— Тебе не девчонкой быть, — на бегу крикнул Витька. — Тебе по твоему характеру — ротой командовать. Устаю я от твоих командирских замашек.
Она остановилась, сжала губы:
— А я — от твоих! Ну, какой ты мужчина? Пререкаешься с дамой, мельчишь, говоришь, как капризная барышня! Я уйду!
— Ладно, — сдался Витька. — Я не буду. Дама.
…В комнате, над диваном, Зина увидела фотографию белой собаки.
— Ах, какая прелесть. Кто это?
— Пух, — сказал Витька. — Трагическая собака.
— Почему трагическая?
— Расскажу. Только не при матери. Переживает.
В комнату вошла мать, принесла дымящиеся блины, села напротив сына, внимательно и печально вглядываясь в его лицо. Витька начал было жевать, но тут же положил вилку:
— Мам… Я не могу, когда ты так смотришь. В горло не лезет.
— Ешьте, Зина. Я пойду, чай поставлю.
Зина тоже положила вилку.
— Витя, зачем ты вещи у спекулянтов покупаешь? Узнают — тебя выгонят. Ты же чистым, безупречным должен быть.
— Как ты, что ли? — отпарировал Витька.
— Ну, при чем здесь я? О тебе знаешь что говорят на заводе? Дурачок приблатненный!
— Придумала?
— Нет… — Зина покачала головой.
— А мне плевать! — Витька бешено уставился на Зину. — Кто это говорит? Тот, кто сначала статейки из газеты вслух читает, а потом тащит все, что плохо лежит? Демагоги и фарисеи — вот кто это говорит! Из зависти.
— Чему завидовать? — вздохнула Зина.
— Тому, как я выгляжу, а они — вахлаки вахлаками. Все на одно лицо, как дети из приюта! Я независимый человек, а они все в рот начальству смотрят. А я начальство терпеть, между прочим, не могу!
— Глупо это, Витя. По-детски. Бросаешься на всех. Так ничего не докажешь. И начальство не стоит под одну гребенку стричь. Начальники тоже разные бывают.
— А я и не стригу. — Витька снял со стены фотографию собаки. — Мать вызывают в ЖЭК, говорят: «Ваша собака лает». Мать отвечает: «Она же не умеет иначе, она — собака». А они ей: «Жильцам покоя нет. Жильцы нервные. У нас, мол, на первом месте — люди. А собак старые барыни держали до революции».
— Ну, идиоты это сказали. — Зина пыталась успокоить Витьку.
— Идиоты? — Витька вскочил. — У этих идиотов — права! Власть! Говорят, чтоб в двадцать четыре часа собаки не было. Отдали мы Пуха. Мать все время плачет, а фотографию снимать не велит…
— Эх, Витька-Витька, — Зина подошла к нему, придвинула стул. — Давай прямо сейчас поедем и привезем Пуха назад.
— Нету Пуха, — хмуро сказал Витька.
— Как это нету?
— Нету, и все, — обозлился Витька. — Неделю целую мы пытались его пристроить — никто не берет. В газете один знаменитый фельетонист статью против собак написал. Наш сосед после этого свою кошку с восьмого этажа сбросил. От них, говорит, одна зараза. Я Пуха в ветеринарку отвез…
Зина долго смотрела на Витьку и молчала. Вошла мать.
— Случилось что-нибудь? — тревожно спросила она.
— Зачем вы так? — Зина положила фотографию на стол. — Гадко… это.
— Не нужно, Зиночка, — остановила ее мать. — Осуждать всегда легко. А меня участковый предупредил: «Еще раз жильцы пожалуются, я вам на работу письмо напишу…» Что оставалось делать?
— Не знаю. Но я бы не отдала.
— А я знала, что будет, если мы не отдадим. — Мать горько улыбнулась. — Пришло бы письмо на работу. Разве хватило бы у меня нервов? А конец все равно один. Общественность есть общественность. Ее не переспоришь.
— Я пойду. — Зина остановилась на пороге. — Вы об уродстве каком-то говорите. Все у вас, как в кривом зеркале!
— Я ведь не обобщаю, — тихо сказала мать. — Просто нам не повезло, вот и все.
Зина вышла из подъезда Витькиного дома и нос к носу столкнулась с Эсадзе. Эльдар был одет подчеркнуто элегантно.
— Караулишь? — зло спросила Зина.
— Почему? — примирительно улыбнулся Эсадзе. — Просто жду.
— По-моему, я тебя не просила. — Зина с трудом взяла себя в руки.
— Зачем просить? — удивился он. — Я, как человек и как твой секретарь, кстати, — он поднял палец, — обязан заботиться о тебе.
— Спасибо, — Зина подняла глаза вверх: было темно, но все же ей показалось, что за Витькиным окном мелькнуло чье-то лицо. — А теперь — тебе направо, мне — налево.
— Подожди, — он удержал ее. — Зачем к нему ходишь? Его давно гнать пора — с работы, отовсюду! Фарцовщик он!
— Ты мне мораль читаешь как секретарь комсомольской организации или как отвергнутый… ухажер?
— Глупо. — Эсадзе побелел от обиды. — Я тебя предостеречь хочу как твой друг. Им милиция интересуется. Сегодня я на работу иду — встречается участковый. — Эсадзе улыбнулся. — Я во-он в том доме живу… Приходи в гости.
— И что он? Участковый?
Эсадзе оглянулся, увидел зеленый огонек такси:
— Алё, шеф! — крикнул он. Распахнул дверцу: — Садись, Зина. Ты ведь на другом конце города живешь. Позволь, я провожу тебя. По дороге все расскажу…
Зина заколебалась. Но желание узнать, что же именно сообщил Эсадзе участковый, пересилило.
— Хорошо. Только я сяду сзади, а ты рядом с шофером.
— Как скажешь, — помрачнел Эсадзе.
Такси уехало. Следом за ним двинулся «Москвич»-фургон…
Витька уже ложился спать, когда позвонил Бородаев.
— Витя, — сказал он и замолчал. В трубке слышалось только прерывистое дыхание. — Витя, — повторил он. — Я тебя предупреждал. Ты помолчи, ничего не говори. Час назад ухожу с завода — Эсадзе маячит… Отутюженный… Прыщ.
— Видел, — хмуро сказал Витька. — Зина с ним в такси уехала. От меня вышла и… Чего тебе? Я спать хочу.
— Нет, правда, — вздохнул Бородаев. — Обидно мне. За друга.
— Ну и будь здоров. — Витька хотел было повесить трубку, но отчаянный крик Бородаева остановил его.
— Витя! — завопил тот. — Я из автомата звоню! Я их в окошечко вижу. Сквозь стекло! Не чужой ты мне, и больно мне за твою поломанную жизнь! Садись в такси и пулей сюда! Он надругается, а мы молчать будем? Жми!
— Денег ни копья, — заколебался Витька. — Да и что мы ему сделаем? Руки коротки.
— Не скажи, Витя, — с тоской произнес Бородаев. — Не скажи. Я тебе друг или как?
Витька заглянул в комнату матери. Мать спала. Он лихорадочно оделся и выскочил на улицу…
…Бородаев ждал около будки телефона-автомата.
— Она тебя с потрохами продала, — Бородаев вздохнул: — Эх, Витька-Витька… Поживешь с мое — поймешь: баба есть баба. Она только на одно способна…
Витька шагнул вперед и замер. В глазах потемнело от ненависти и отчаяния. Зина сидела на скамейке рядом с Эсадзе и о чем-то разговаривала.
— Можно, конечно, поближе подойти, — сказал Бородаев. — Хочешь?
— Незачем, — Витька сжал кулаки. — И так ясно.
Эсадзе снял пиджак и набросил его на плечи Зины.
— Ишь, талант, — хмыкнул Бородаев.
— Что решим? — Бородаев тронул Витьку за плечо.
— Убью, — Витька побелел, шагнул вперед, но Бородаев удержал его за руку:
— Э-э, брат, так не пойдет. Ты ему в глаз, а он завтра дирекции пожалуется, тебя и выгонят. Да еще так, что никуда больше не поступишь!
— Плевать, — Витька рвался из рук Бородаева, хрипел: — Не прощу. Я ее… Она мне… Как же это, Бородаев…
Эсадзе и Зина встали, медленно двинулись к дому.
— Пошла, — с сожалением сказал Бородаев. — Да-а-а. Зачем ей ты? Ей с усиками надо. Темперамент опять же.
Витька присел, увернулся от рук Бородаева и бросился на него. Бородаев подставил ногу. Витька грохнулся, разбил нос.
— Эх, сынок, — как ни в чем не бывало продолжал Бородаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78