— От медали, товарищ майор. «За боевые заслуги». У меня есть такая, я знаю. По этому номеру можно установить владельца…
— Да что ты, Смирнов, право, — махнул рукой Миронов. — Мало ли кто и когда потерял эту гайку. Смешно. Ты где ее нашел?
— В тамбуре пятого вагона. Там на стене — бурые брызги. Похожие на кровь.
Смирнов не ошибся. Это был тот самый тамбур. На перегородке веером разлетелись пятнышки. Словно кто-то плеснул суриком.
— Пригласи понятых, составь протокол, сделай соскобы, — приказал Миронов. — Слушай, Смирнов. Тебе ничего не показалось странным? Ну, когда мы с милиционерами встретились?
— Показалось. Если они из МУРа, то почему в форме? А если из службы? Им разве поручали эту работу?
— Я подумал о том же. Да только поздно подумал. Ты это все проверь, ладно?
Этим же вечером зять женщины-цветочницы, которая ехала в одном вагоне с Машей, сержант железнодорожной милиции рассказал, что в поезде убили мужчину и женщину.
— В том поезде, где и ты, мать, ехала, — горько усмехнулся он. — Тыщу раз говорил: брось свою торговлю.
— На что бы вы с Веркой купили корову? — обиделась теща. — Дитё у вас, как без коровы?
— О тебе забочусь, — рассердился сержант. — Убить тебя могли. Как ту бабу.
— Погоди, погоди, — задохнулась женщина. — Мужик — видный, с портфелем? Деньги вез? А женщина — такая из себя… Красивая?
— Они… — помертвел сержант. — Да ты что? Видала?
— Вот как тебя…
…Машу и Султанова женщина опознала по фотографиям сразу. А художник-криминалист нарисовал по ее рассказу три портрета. Вышло похоже. Эти портреты размножили. Отныне каждый сотрудник знал, кого именно нужно задержать и обезвредить. Круг смыкался.
* * *
В три утра Коля подвел первые итоги. Они давали вполне реальную надежду на то, что преступники будут обнаружены в самое ближайшее время…
— Я был в наградном отделе, — доложил Смирнов. — Медаль сто тридцать один восемьдесят три десять «За боевые заслуги» выдана Тишкову Петру Емельяновичу тринадцатого февраля сорок пятого года за отличие при взятии Будапешта. Тишков — москвич, в июне этого года умер. Медаль находилась в семье. Старший сын Тишкова — Евгений Петрович в сорок четвертом году был осужден за бандитизм к двадцати пяти годам лишения свободы. Из лагеря бежал. В настоящее время находится в розыске. Вероятнее всего, это он, — Смирнов положил на стол фотографию Тишкова. — Его фото и наш фоторобот — один к одному.
— Значит, они «работают», переодевшись в нашу форму, — заметил Виктор. — Вот почему мы не имели свидетелей. Вы правильно тогда сказали, Николай Федорович. Люди все видели и не обращали внимания. Ну кто подумает, что работники милиции — бандиты?
— Есть предварительный анализ крови из вагона, — сказал Миронов. — Она третьей группы. Кровь Султанова — этой же группы.
— Фотографии бандитов розданы всем нашим работникам, — сообщил Виктор. — Сомнений больше нет, и я считаю: нужно отдать приказ: бандитов задержать и обезвредить любыми средствами, в случае необходимости оружие применять разрешается без ограничений.
— Согласен, — кивнул Коля. — Но эта сторона дела, так сказать, внешняя. Если повезет. Мы же должны идти своим путем. Проверяйте связи Тишкова, Султанова, Ярцева и Самариных. Главные открытия нас ждут только на этом направлении. И последнее. — Коля посмотрел на Смирнова: — Старшего лейтенанта Смирнова включите в состав опергруппы. Начальнику транспортного отдела я позвоню.
С женой Султанова Виктор решил поговорить сам. Она жила недалеко от Пушкинской площади, и Виктор предложил встретиться неофициально, в сквере на Советской площади.
Она была в трауре — Виктор сразу ее узнал. Разговор долго не клеился — едва начав его, она тут же заплакала, и Виктору стоило огромного труда ее успокоить. Задавать наводящие вопросы было неудобно, но постепенно Виктор притерпелся к ее сбивчивой, прыгающей с мысли на мысль речи и вдруг поймал себя на том, что слушает ее с интересом и сочувствием. А она рассказывала о том, как в далеком двадцатом встретила в Каракумах черного от загара красного командира-туркмена, и этот командир, вопреки всем обычаям и традициям, влюбился в русскую, да не просто влюбился, а рассорился со всеми родственниками и женился. А потом гоняли они по пескам басмаческие банды, мучились от непереносимой жажды и залечивали раны от басмаческих пуль. В тридцатом Султанов поступил на медицинский. И за прошедшие пятнадцать лет стал не просто опытным врачом, а доктором наук, профессором, разрабатывал перспективное направление в лечении сердечнососудистых заболеваний. И вот все кончилось. Оборвалось. Пересекли жизненный путь доктора Султанова три подонка.
— Ну что же, — сказал Виктор, — я не буду вас утешать, это бессмысленно. Если возмездие может послужить хоть каким-то утешением, я вам обещаю: преступники получат по заслугам. У нас сейчас только один вопрос: кто, кроме Ярцева и вашего мужа, мог знать о продаже дачи, о деньгах?
— Никто, — она раскрыла сумочку, протянула Виктору сложенную вчетверо бумажку. — Даже от сына мы это скрыли.
— «Аня, — прочитал Кондаков, — Юрий ничего не должен знать о продаже дачи, о деньгах. Сегодня вечером Ярцев со мною рассчитается, поэтому буду поздно, приеду с 9-часовым. Встречай на Савеловском, если будет время…»
— А у меня было ночное дежурство, а я не смогла его встретить… — И она снова заплакала.
— А почему вы скрыли все это от сына? — осторожно спросил Виктор.
— Знаете, какие теперь дети, — она вздохнула сквозь слезы. — Мы решили послать деньги родителям мужа, они в очень трудном положении сейчас: там было землетрясение, дом пропал, а Юрий категорически возражал, настаивал на покупке автомобиля.
— Спасибо вам, — Виктор ушел.
…Панайотова допрашивал Олег. Любитель антиквариата сидел на табурете посредине следственного кабинета тюрьмы и с тоской посматривал в сторону зарешеченного окна. Сквозь мутноватое стекло виднелись бесчисленные московские крыши.
— Они уже на воле? — показал Панайотов в сторону окна. — Крыши эти?
— Да, — кивнул Олег. — За пределами тюрьмы, так сказать. У вас нет настроения поговорить откровенно?
— Нет. Не о чем.
— Ну, как же, — Олег протянул арестованному лист бумаги. — Вот список драгоценностей, снятых с погибших людей. Эти драгоценности обнаружены у вас и опознаны родственниками погибших.
— А я при чем? — вяло спросил Панайотов.
— А «Санько»? — продолжал Олег. — Помните? Что он бандит, вы хорошо знали, правда? А этих вы знаете? — Он показал Панайотову фотографию Тишкова и фотороботы двух других.
Панайотов посмотрел и отвел глаза:
— Нет, не знаю.
— И то, что они людей в поездах резали и грабили, а вещи вам носили, — этого вы тоже не знаете?
Панайотов промолчал.
— Назовите фамилии этих людей, их адреса, их связи. Я не скрою: только самое полное и самое искреннее признание может сохранить вам жизнь.
Панайотов покачал головой:
— Я ничего не знаю, гражданин начальник. Но вы — человек серьезный, я вижу, и как серьезному человеку я вам скажу так: я и знал бы — так язык проглотил. Ссучившимся знаете что бывает? Ну и замнем.
— Да будет вам, — презрительно поморщился Олег. — Эти слова вы мальчикам желторотым в камере говорите, а мне не надо. Ваш блатной мир — это же банда пауков в банке! Жрете друг друга, продаете с потрохами, вы же мокрая пыль. — Олег говорил спокойно, размеренно, внешне равнодушно. И это презрительное равнодушие испугало Панайотова. Он понял, что оперативник, сидящий перед ним, не зло срывает, произнося жесткие слова, не мстит за неудавшийся допрос, а высказывает свое кредо. «Значит, он знает гораздо больше, раз идет на откровенную ссору, значит, я ему не так уж и нужен…» — испуганно решил Панайотов.
— Ладно, — сказал он вслух. — Я все понимаю. Я подумаю, начальник.
Миронов и Смирнов поехали к Ярцеву на дачу. Был вечер, сквозь голые кроны берез просвечивало синеющее небо, вороньи гнезда застряли в ветках нелепыми черными шарами. Вороны кружили над ними и неистово кричали, словно жаловались или ругались.
— Как в коммунальной квартире, — усмехнулся Смирнов. — Хуже этих вороньих слободок ничего на свете нет. От них все наши беды.
— Достается тебе? — улыбнулся Миронов.
— Еще как, — вздохнул Смирнов. — Впятером живем на двенадцати метрах. Я, жена, теща, тесть и Петька. А Петьке четыре месяца, и орет он вроде этих ворон.
— С жильем сейчас трудно. Не одному тебе. Всем. Терпи.
Они подошли к даче, открыли калитку и скрылись в глубине аллеи. Ни тот, ни другой не видели, как два человека проводили их внимательным взглядом. Это были бандиты «Санько» и Тишков.
— Видал? — «Санько» торжествующе посмотрел на сообщника. — Так и вышло, как я говорил. А теперь какие меры принимать?
— Ништяк, — лениво протянул Тишков. — Не нашего ума дело. Штихель придумает…
Бандиты ушли.
…Ярцев — импозантный, усы щеточкой, в безукоризненно выглаженном белом костюме, встретил гостей радушно.
— Со мной уже беседовали, — он усадил Миронова и Смирнова на диван. — Но если необходимо еще… — Он развел руками, давая понять, что надо — значит надо.
— Красиво у вас, — Смирнов восхищенно закрутил головой. — Сами собирали?
— Картины — сам. А фарфор и стекло — это наследство. Тетушки, дядюшки. Чем могу?
— А гравюры? — спросил Миронов. — Вот эта, с рыцарем, просто роскошная.
— А это — отцовское наследство. Отцу они перешли от деда и так далее… Так что же вас привело ко мне, молодые люди? В прошлый раз мне так ничего и не объяснили.
— Мы объясним. На обратном пути доктора Султанова убили бандиты. Деньги они и похитили. Вот так.
Ярцев встал, трясущимися руками наполнил стакан водой и жадно выпил. Посмотрел на Миронова мутными глазами.
— Какой ужас. Я немедленно заведу собаку. Я здесь совершенно один!
— У вас нет городской квартиры?
— Это ведь зимняя дача. Закон запрещает иметь то и другое одновременно. А к закону, молодой человек, лично я всегда относился с уважением.
— Понятно, — кивнул Смирнов. — Значит, при передаче денег Султанову никто не присутствовал? Исключено?
— Категорически! — Ярцев испуганно посмотрел на оперативников. — Вы что же, подозреваете, что кто-то видел и… выследил Султанова?
— Это обычный вопрос, не придавайте ему слишком большого значения, — улыбнулся Миронов. — До свидания.
Все труднее и труднее было Коле выслушивать доклады своих подчиненных. Все чаще и чаще ловил он себя на мысли, что хочет снять трубку телефона, позвонить в министерство и попросить, чтобы его отстранили от этого дела. Собственно, по правилам так и должно было быть с самого начала. Закон отводил здесь Коле роль незначительного свидетеля, не больше. Но его безупречная репутация, уникальный опыт исключали какое бы то ни было вмешательство начальства. Только в одном-единственном случае это могло произойти: в случае личной просьбы о передаче дела другому лицу. Коля понимал это и теперь — уже в который раз — снял трубку прямой связи с руководством МВД. Снял и… снова положил на рычаг. «Нет, — подумал он. — Это малодушие, трусость. Разве я сомневаюсь хотя бы чуть-чуть в своей объективности, честности, профессиональном умении? Если я не обратился с рапортом сразу, теперь я не должен этого делать… Была бы жива Маша, она бы мне не посоветовала».
Пришли Миронов и Смирнов. Следом за ними Виктор и Олег. Коля усадил их в кресла и начал молча ходить по кабинету.
— Гложет меня одна мысль, — вдруг сказал Миронов. — Я от нее, можно сказать, одурел.
— Ну, поделись… Может, легче станет.
— Как говорит подполковник Желтых, хоррибиле аудиту, — улыбнулся Виктор. — У тебя такой тон…
— Коллекции похожи. У Панайотова и Ярцева. Вы мне верьте, у меня чутье искусствоведа.
— Ты что же, считаешь, что Ярцев причастен? — спросил Олег.
— Не знаю, — пожал плечами Миронов. — Гравюра там у него одна висит с рыцарем. Ладно, я лучше промолчу, потому что все мои предположения из области мистики. Проверить надо.
— Сколько дней тебе потребуется? — спросил Коля.
— День-два.
— Добро. Мы тебе верим на слово, проверяй.
— Вообще-то у нас уголовный розыск, а не клуб писателей, — язвительно вставил Олег. — Что за тайны.
— Не хочу, чтобы мои слова звучали дурацким домыслом, — сухо отрезал Миронов. — Прошу меня простить.
— Я проверил уголовное дело фальшивомонетчиков Самариных, — сказал Виктор. — Просмотрел в архиве и наше параллельное дело. В уголовном ничего ценного нет. А в нашем — вот такое сообщение. — Виктор развернул бумагу и прочитал: — «Источник сообщает, что братьев Самариных граверному мастерству обучил некий деятель по кличке Штихель. Справка: кличка по картотеке не значится…» И далее: «Самарины на разговор по этому поводу не идут. Учитывая, что Самарины два года работали на ювфабрике и обучались у лиц, которые ни в чем компрометирующем не замечены, полагал бы: проверку версии „Штихель“ считать законченной». Подпись. — Виктор снова сложил бумажку и спрятал ее в папку. — О чем это говорит? — продолжал он. — На мой взгляд, только об одном: Желтых прав. Остались не ученики Самариных. Остался их учитель. Фальшивое удостоверение на имя Санько — его работа. А как настоящее попало в руки преступников? Вот вопрос.
— Поговори с Санько, — предложил Коля.
— Желтых уже говорил, — махнул рукой Виктор. — Санько сном-духом ничего не знает.
— И все же преступник держал его удостоверение в руках, — упрямо сказал Коля. — Никто не убедит меня в ином. Поговори с Санько еще раз. Аккуратно продумай вопросы.
— Откуда у них наша форма? — вслух размышлял Олег. — Может, хозяйственники наши виноваты, а?
— Ну при чем здесь, скажи на милость, хозяйственники? Погоны в военторге свободно продают. Шинельного сукна в любой скупке навалом! Сапоги, ремни — все есть! Или сами не сдавали, работнички? — прищурился Коля.
— Сдавали, — вздохнул Олег. — Так ведь мы штатское в основном носим…
— Вот они и воспользовались твоим «в основном». Давно уже надо было запретить эту торговлю. Все-таки работники милиции, не кто-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78