— Слово урки — закон! Век свободы не видать, если обману!
Мария постучала. Послышались шаркающие шаги, старческий голос спросил:
— Кто там?
— Я, Маша… Откройте.
— Что так поздно, Марьюшка! Или стряслось что?
Кутьков сжал кулаки, толкнул Машу, зашипел:
— Уйми старую галошу, а не то я ему потом такое сделаю…
— Все хорошо, не держите меня ради бога на пороге! — раздраженно крикнула Маша.
— А ты одна? — Кузьмин оказался очень любопытным.
— Да кому со мной быть в такой час! — Маша разозлилась. — Вы откроете или нет?
Звякнула щеколда, двери открылись. Бандиты выдернули Кузьмина из проема, надели на голову мешок. Кутьков бросился внутрь дома. Остальные, тяжело дыша, мчались за ним. Машу Кутьков не отпускал — тащил за руку. Вошли в комнату. Маша подвела Кутькова к стене, рванула обои. Обнажилась дверца. Кутьков поддел ее финкой, дверца отскочила. В квадратной нише стоял чемодан. Бандиты сгрудились вокруг.
— Всем быть на стрёме, — приказал Кутьков.
Бандиты разошлись, но тут же вернулись. Кутьков не стал спорить — понял, что бесполезно. Деньги — разве удержишь…
Сорвали крышку чемодана. Кто-то не выдержал, вскрикнул: чемодан был битком набит валютой: пачки долларов, фунтов стерлингов, франков. Кутьков запустил обе руки в нутро чемодана и, перебирая пачки, приговаривал:
— Доля моя, честная… Моя, честная доля… Рванем теперь за кордон в лучшем виде.
…В дверях появился Никифоров. Несколько мгновений он разглядывал бандитские спины, потом жестом позвал остальных. В комнату вошел Трепанов, следом за ним Афиноген и остальные сотрудники. Они молча перекрыли окна и двери.
— Делай, как велел, — приказал Кутьков.
— Поздно, — негромко сказал Трепанов. — Бросай оружие, руки вверх!
Упал первый маузер, за ним второй, третий… Кутьков криво улыбался, по его пухлым бабьим щекам катились крупные слезы. Внезапно он взвыл по-волчьи и рванулся к окну. Загремели выстрелы.
— Только живым! — крикнул Трепанов.
Зазвенело стекло — Кутьков вышиб раму и полетел вниз. Коля оттолкнул Трепанова и прыгнул вслед за Кутьковым. Тот уже мчался, прихрамывая, где-то в глубине двора: не знал, что вся территория вокруг надежно перекрыта милицией и ВЧК.
— Стой! — крикнул Коля, на ходу взводя курок кольта.
Кутьков обернулся, выстрелил три раза. Взвизгнули пули: Коля сунул кольт за ремень, злость и обида прибавили сил. Он догнал Кутькова и коротким ударом, с разворота, сбил с ног, вывернул руки, связал ремнем, обыскал. В боковом кармане лежала пачка визиток: «Берендей Кутьков, вор в законе». Коля не выдержал и швырнул визитки Кутькову в лицо.
Подбежали сотрудники опергруппы.
— Как? — спросил Коля, разряжая кутьковский маузер.
— Всех взяли, — сказал Афиноген. — На них, сволочах, пояса матерчатые, прямо на голое тело понадевали! А в карманах — валюта! Слышь, Кутьков, а зачем же ты свою долю Жичигину отдал?
— Больше всех захапал, на себе не смог унести, — сказал Никифоров. — Уведите его.
Кутькова увели. Коля поднял с земли две гильзы от кутьковского маузера, вынул из кармана те, что подобрал раньше. Сравнил. На всех гильзах капсюль был пробит сбоку.
— Ну вот вам и доказательство, — сказал Коля. Он разобрал кутьковский маузер и положил на ладонь боек. Жало было слегка погнуто.
Трепанов с уважением посмотрел на Колю, улыбнулся:
— Честно сказать, не очень я верил в это. Теперь вижу — был неправ. Наверное, надо гильзы собирать. Коллекцию такую сделать. Для сравнения.
Коля вернулся домой. Маша сидела на диване и равнодушно смотрела куда-то в угол. Коля бросился к ней.
— Маша, — сказал он дрогнувшим голосом. — Маша…
Она прижалась к нему — маленькая, несчастная, с опухшими от слез глазами.
— Я все поняла, Коля. Работа навсегда останется для тебя главным в жизни, но я примирюсь с этим, вот увидишь.
На следующее утро Коля и Маша пришли в МУР. Коля нес фанерный чемодан, в руках у Маши был маленький узелок. Поезд в Петроград уходил через два часа.
В дежурке сидел Никифоров. Увидев Машу, он широко улыбнулся:
— Ты, Маша, зла на меня не держи. Человек ты что надо. В общем, считай, что твое предсказание сбылось, и я у тебя попросил прощения.
— Да чего уж там, — махнула рукой Маша. — Я забыла.
— Я вот прочитал: архитектура — застывшая музыка, — сказал Никифоров. — Ты, Николай, прирожденный оперативник. А я в этом деле — просто способный, не больше. Мое призвание — дома строить. И вы, ребята, еще обо мне услышите! Держи, пригодится, — Никифоров протянул Коле маленький браунинг. — Фокус с резинкой помнишь? Ну и бери, не сомневайся.
— Спасибо, — Коля спрятал браунинг во внутренний карман.
Вошел Трепанов, следом за ним — Афиноген.
— Телеграмму получил? — спросил Трепанов. — Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля.
— Я ему еще ночью позвонил, — сказал Афиноген. — Не видите, — они с вещами!
— В самом деле, — грустно сказал Трепанов. — А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а?
— Нет, товарищ начальник, — ответил Коля. — Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду!
— Ну так, значит, так, — вздохнул Трепанов. — Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше.
— Раскрыли потому, что все головой работали, — сказал Коля. — Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем.
— Отчего же, — улыбнулась Маша. — Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек!
Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал:
— Зачем? Мы на трамвае.
Маша села на заднее сиденье, сказала:
— А я с удовольствием прокачусь!
— Наплачешься ты с ней, — усмехнулся Никифоров. — Хорошая она барышня, но что ни говори, — кисея из нее так и прет!
— Ничего, — вздохнул Коля. — Мы псковские, мы справимся.
Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад — до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В ОГНЕ
Мы жили тесной, дружной семьей, мы были спаяны общей опасностью. Мы знали преступный мир и преступный мир знал нас и знал хорошо, что нет ему от нас пощады и ни один из них не уйдет от наших рук…
Из записок генерала Кондратьева

Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, «поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь». За столом разговорились. Ганушкин сказал:
— Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
— Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! — горячо поддержал Бирюков. — У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли — двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской — пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
— Мимо витрин лучше не ходи, — горько махнула рукой Тая. — Сплошное огорчение.
— На витринах, как при государе-императоре, — неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
Коля посмотрел на нее с укором:
— Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать — ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры — мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. — Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
— Оно, конечно, верно, — протянул Ганушкин. — Однако многие не понимают и осуждают.
— Все эти «отступления» рискованны, — сказал Бирюков. — Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг — плохо будет.
— Не перестанет, — сказал Коля. — А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
— Дядя Коля! — срывающимся голосом кричал он. — Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
— Пойду, — улыбнулся Коля. — Ты чего на новоселье не приходишь?
— Тетю Марусю жду! — крикнул Витька. — Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
— Найду, — Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
— Маруська приезжает, — сообщил Коля. — Пойдешь встречать?
Маша покачала головой:
— Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
— А как? — искренне удивился Коля. — Машей, что ли? Так для меня одна Маша — ты.
— Марусей называй, — улыбнулась Маша. — А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это — просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
— Хватит тебе, — примирительно сказал Коля. — Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых — и «вышка». «А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги — настолько злобные и непримиримые, что иному „каэру“, контрреволюционеру, позавидовать…» — подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
— Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это — моя жена, Маша.
Маруська улыбнулась через силу:
— Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
— Да… — растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
«Сейчас будет охо-хо…» — только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
— Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
— Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! — кричал он сквозь слезы. — Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем!
Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал.
Маруська развела руками — расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал:
— Разве виноват я, если жизнь так повернула!
— Конечно, виноват. — Маша решила все обратить в шутку. — Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую — и взрослые, и дети, так проявляй осторожность!
С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. «И думать не думайте! — решительно заявил он Коле. — Вы — семья, новая, советская, а я — перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!»
Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга. Знала она множество интереснейших подробностей: про 47 букв в надписи на фронтоне Михайловского замка и сбывшееся предсказание юродивой Ксении, которая на всех углах кричала, что император Павел умрет на сорок седьмом году жизни; рассказывала о казни декабристов, о том, как их тела везли ночью на Голодай, чтобы тайно зарыть на берегу залива, — и все слушали восхищенно и только вздыхали, по-хорошему завидуя ее памяти и умению рассказывать… А с Витькой у Маши так ничего и не получилось. Мальчишка дичился, разговаривал неохотно и всячески давал понять, что слишком красивая Маша просто-напросто обобрала простофилю Маруську.
…Пришел поезд. Из третьего вагона вылетела улыбающаяся Маруська. Витька повис у нее на шее. Потом Маруська расцеловалась с Машей, а Коле пожала руку и сказала:
— Знаешь, кто выступал? Сам Калинин! Знаешь, что сказал? Главное, говорит, свято блюсти революционную законность. И черепок знаниями наполнять! Я к нему в перерыве подошла, говорю — а мы все на вашем станке в «Старом арсенале» работали! Вы, спрашивает, давно в милиции? Говорю: с первого дня. Он — веришь — при всех меня чмокнул и говорит: это очень хорошо, что в нашей милиции работают женщины! Потому что присутствие женщины всегда смягчает нравы и облагораживает окружающих, делает их гуманнее. А советская милиция должна быть прежде всего гуманной, потому что она — детище самой гуманной революции всех времен и народов!
— Хорошо сказал, — согласился Коля. — Только вот Кузьмичев считает, что твое присутствие в управлении как раз мешает. И знаешь, почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78