Другой раз на допросе надо бы и матом завернуть, а нельзя. Хоть ты и опер, а все — женщина.
— Кузьмичев ваш — дрянь, — непримиримо сказала Маша. — Карьерист.
— Думаю, что он посложнее, — нахмурилась Маруська. — Ладно, поехали домой, братки. Кстати тебе, Коля, самый горячий привет от Трепанова, Никифорова и Афиногена. Между прочим, ухаживал за мной… — Она улыбнулась.
— Афиноген? — удивился Коля. — Вроде бы он женщинами никогда не интересовался.
— Не-е… — Маруська покраснела. — Никифоров. Но я ему прямо сказала: однолюбка я. Все понял, отстал. И тут, говорит, этот Кондратьев мне дорогу перешел!
— Пирог я сделала, — вздохнула Маша. — Поедемте, засохнет. С картошкой пирог, редкость…
— Ну, вот, — расстроилась Маруська. — Кажись, я тебя обидела. Ты извини. Я, Маша, человек открытый, говорю, что думаю. Шутила я, конечно. Но ваша любовь для меня — святая, ты это знай. А насчет пирога — в другой раз. Меня ждут в управлении. Витька, поедешь домой к тете Маше. Коля, ты со мной?
— С тобой, — Коля посмотрел на Витьку, подумал: «Сейчас скажет что-нибудь такое… нехорошее».
— Поеду, — сказал Витька. — Мы вас подождем.
— Подождем, — улыбнулась Маша. — Пасьянс разложим, я тебе про Смольный расскажу…
— Не-е… — Витька отмахнулся. — Пасьянс — это буржуазное.
Они ушли. Коля и Маруська сели на «пятерку». Трамвай загромыхал по Невскому.
— Ну как? — спросил Коля. — Какая обстановка?
— Голод, Коля, — тихо сказала Маруська. — Сотни тысяч умирают от голода. Уголовщина дала такую вспышку — никто и думать не мог. Страшно делается.
— Думаешь, не выдержим?
— Нет. Так не думаю. — Маруська посмотрела ему в глаза. — Только будет нам очень трудно и плохо, Коля. Всей стране. — Она нахмурилась. — Ничего… Поборемся. Главная задача сейчас — справиться с бандитизмом.
— Это мы понимаем. — Коля улыбнулся. — А я вот учиться надумал. За этот год одолею историю Соловьева. А на следующий — прочитаю всего Маркса!
Маруська посмотрела на него с уважением.
— А что. Ты упрямый, усидчивый. У тебя получится. А я вот никак не могу. Нет у меня задатков к этому делу.
— Неправда это, — Коля покачал головой. — Задатки у всех есть. Только один стремится, а другой топчется, вот и все. Ты вот что учти: придет такое время — и оно не за горами, — когда одним горлом не возьмешь. Знания потребуются, поняла?
— Все поняла, а читать не люблю, — грустно улыбнулась Маруська.
— Я тебя втяну, — сказал Коля. — Я как понимаю? Есть профессия: оперативный работник уголовного розыска. В чем она состоит? Применяя научно-технические и психологические методы розыска, проникать в самое нутро преступного мира и разлагать его. Пресекать возможные преступления. А уже совершенные — безотказно раскрывать! Что для этого надо? Опыт, знания, человечность. Правильно я говорю?
— Ох, Коля, — сказала Маруська не то в шутку, не то серьезно. — Будешь ты еще всеми нами командовать. И не здесь, в Петрограде. В Москве ты будешь. Народным комиссаром внутренних дел, попомни мое слово!
— Да будет изгиляться-то, — обиделся Коля. — Я тебе душу открываю, а ты…
— А я тебе о своей мечте говорю. И считай, что ты этой моей мечты очень даже достоин!
— Ладно, — покраснел Коля. — Уж я твое доверие постараюсь оправдать. Шутница.
…Вышли у Большой Морской, свернули направо, к арке Главного штаба. Впереди, на фоне Зимнего, выкрашенного в красно-бурый цвет, четким силуэтом рисовалась Александровская колонна.
Стремительно уходил в высокое бледно-голубое небо четырехконечный латинский крест.
— Знаешь, кто этот крест держит? — спросил Коля.
— Ангел? — удивилась Маруська.
— Царь, — сказал Коля. — Александр Первый. Я в одной книжке прочитал. Я думал, что памятники только вождям и царям делали, а все эти статуи для красоты ставили.
— Чудак ты! — вздохнула Маруська. — Бесхитростный ты какой-то, даже обидно за тебя.
Миновали своды арки. Коля замедлил шаг:
— Витьку я на этом самом месте нашел… Вырос парень. Совсем взрослый стал. Говорит «дядя Коля», «тетя Маруся», а уж ему впору меня просто Колей называть.
— Отец ему нужен, — вздохнула Маруська. — Ох, как нужен ему отец!
— Ну, ты уж так говоришь, словно от замужества навсегда отказалась! — улыбнулся Коля. — Девка ты что надо и человек хороший, так что я считаю, у тебя все «на мази!»
— Нет, Коля… Не будет у меня никакой «мази». Никогда. И не говори ты со мной об этом больше. — Она с тоской посмотрела на него. — Ни в жизнь не говори!
— Ладно. — Коля растерянно погладил ее по руке. — Извини меня. Я хотел как лучше.
…У Бушмакина шло совещание. Здесь были все старые друзья Коли: чернявый балагур Вася, с которым он познакомился на «Старом Арсенале», «вечный студент» Никита, в углу молчаливо сидел Гриша. Было много и новых сотрудников.
Увидев Маруську, Бушмакин широко улыбнулся, жестом пригласил сесть, привычно пригладил сильно поредевшие волосы, сказал негромко:
— Замечаю я, что в головах некоторых наших товарищей сплошная каша. Они не понимают причин нынешней вспышки бандитизма. Макаров, например, до того договорился, что бандитизм синематографом объясняет.
— И не откажусь я от этой вполне социальной точки зрения! — задиристо выкрикнул Макаров, совсем молоденький еще парнишка в вылинявшей гимнастерке. — Это мое личное открытие, товарищ Бушмакин. Путем личного наблюдения!
— Ладно, сядь пока, — добродушно одернул его Бушмакин. — О чем речь, товарищи? Макаров «открыл», что в некоторых синематографических лентах стреляют и даже убивают. И, больше того, показывают разных проходимцев и даже бандитов. Ну а публика смотрит-смотрит, да и подается в уркаганы. Так, Макаров?
— Так! — с вызовом сказал Макаров. — Мой сосед по квартире сел за разбой, а на допросе признался, что на преступление пошел, поглядев кино про этих… гангстеров. Уверен, что мой сосед не один. Кино про жуликов разлагает молодежь. Надо что? Про любовь, про танцы показывать, ну смешное там… И это повлияет в хорошую сторону, я уверен.
— Примитивно мыслите, — сказал Бушмакин. — Все гораздо серьезнее и глубже. Причины бандитизма, как и вообще причины преступности, лежат в политической и экономической областях, чтоб вы знали. Цитирую товарища Ленина: «Когда десятки и сотни тысяч демобилизованных не могут приложить своего труда, возвращаются обнищавшие и разоренные, привыкшие заниматься войной и чуть ли не смотрящие на нее, как на единственное ремесло, — мы оказываемся втянутыми в новую форму войны, новый вид ее, которые можно объединить словом: бандитизм!» Речь произнесена товарищем Лениным год назад, на десятом съезде партии, и вам, товарищ Макаров, следовало бы об этой исторической речи товарища Ленина знать!
Бушмакин помолчал и добавил:
— А когда причины преступности мы на самом деле сможем отыскать только в синематографе, как вы это предполагаете, я думаю, к этому моменту пройдет много лет. Это будет то счастливое время, когда мы раздавим профессиональную преступность. Вылечим социальные язвы. Всем дадим работу. Какие будут мнения по данному вопросу?
— Признаю свою ошибку, — хмуро сказал Макаров. — Вы мне доказали. А вообще-то беспощадно товарищ Ленин сказал… Даже страшно: наши, можно сказать, красноармейцы, сотни тысяч! И вдруг — не можем мы им дать работы, а они из-за этого в бандиты подаются! У меня даже ощущение, что такие слова товарища Ленина не стоило бы доводить до всеобщего сведения, потому что могут найтись люди и вообще — наши враги, которые эти слова неправильно, во вред нам истолкуют!
— А вот это уже глупость и политическая близорукость, товарищ Макаров! — не выдержал Коля. — Партия и товарищ Ленин в самые трудные минуты не позволяли себе затемнять положение дел. В этом наша сила, я считаю. А если какие-то отдельные сволочи используют эту правду во вред нам, — не страшно.
— В общем, ясно, — подвел итог Бушмакин. — Слово для информации имеет только что прибывшая из Москвы со съезда милицейских работников товарищ Кондакова.
Маруська поднялась и одернула гимнастерку.
— У меня хорошие новости, товарищи, — сказала она. — Нам вводят единую форму, это раз!
— УГРО это не касается, — впервые подал голос Вася.
— Второе, — не обращая на него внимания, продолжала Маруська, — оружие и боеприпасы будут приведены к одной системе.
— И это нам все равно, — выкрикнул неугомонный Вася. — Потому что у постовых наганы, а у нас — кольты и браунинги! Ихнее не подойдет нам. Наше — им.
— Есть нововведение, которое касается лично нас, — сказала Маруська. — Решено организовать научно-технический отдел, в котором будут сосредоточены все средства для раскрытия преступлений. И Центральное бюро дактилоскопической регистрации.
— Давно пора, — одобрил Никита. — А то сколько раз видел я на месте происшествия следы пальцев. Стоишь и думаешь: вот бы послать их в картотеку, сравнить с уже зарегистрированными, ан — нет! Хорошее решение, деловое.
— И еще я хотела сказать вам о той идее, которая, можно сказать, пронизывала красной нитью весь съезд. — Маруська прошлась по кабинету: — Все мы должны четко представлять себе наши функции и права, соблюдать революционную законность. Жулик — он тоже гражданин республики, только споткнувшийся, и наша задача — не пинка ему дать, а помочь встать на ноги! Наше дело какое? Задержать! И только! Следователь расследует, суд судит. Самое большее — мы должны оказать им всемерную помощь, и все! А то на съезде приводились такие примеры, когда наши работники, подчас из самых лучших побуждений, сами пытались и задержать, и следствие повести, и приговор вынести и исполнить, а уж это, братки, самое последнее дело, как говорит товарищ Трепанов из Московского уголовного розыска.
На следующий день Маша повела группу милиционеров в Эрмитаж. Начищенные и наглаженные, в ослепительно белых гимнастерках, милиционеры построились у подъезда управления. По-строевому печатая шаг, к Маше подошел старший:
— Товарищ Кондратьева! Группа к культурному походу готова!
— Ведите! — сказала Маша, заметно волнуясь. Это была первая ее экскурсия, и она всю ночь ворочалась с боку на бок — нервничала и совсем замучила Колю:
— Им будет неинтересно!
— Почему? — лениво, сквозь сон говорил Коля. — Спи…
— Потому что искусство — это очень сложно, очень! А какая у них подготовка?
— Господи, — вздохнул Коля. — Никакой! Но можешь не сомневаться: то, что иной подготовленный воспримет мозгом, — они поймут сердцем. — Коля совсем проснулся и сел, свесив ноги на пол. — Ведь как было? Скажем, я никаких картин, кроме икон, в жизни своей не видал! А думаешь, я не любил на них смотреть? Еще как! Бывало часами разглядывал и все думал: как хорошо, как славно изобразил богомаз небо и бога… На земле бы так… Красиво, по-доброму. А мать говорила: заслужи и увидишь все это. Только после смерти. А я с этим никак согласиться не мог и всегда с ней спорил. Надо, чтобы при жизни все было красиво, по-доброму. Пусть они, Маша, пока еще не очень грамотные и не шибко разбираются, но главное они поймут, я уверен! Придет время, они сами картины нарисуют, музыку сочинят!
— И книги напишут, — грустно улыбнулась Маша. — Ладно, спи… Мечтатель.
…Маша шагала в стороне, по тротуару, прислушиваясь к командам Макарова, — он был старшим в группе — и старалась идти в ногу со всеми. Впереди топали мальчишки, вместе с милиционерами они пели про белую армию и черного барона. Останавливались прохожие, провожали глазами веселых, чеканящих шаг милиционеров…
У Иорданского подъезда Зимнего дворца группа остановилась. К Маше подскочил улыбающийся Вася, следом за ним — Никита.
— А мы с дежурства! Глядим, Марь Иванна наших ведет! Ну, думаем, будет дело! Картины идете глядеть? — затароторил Вася.
— Угадал, — кивнула Маша. — Давайте с нами?
Вася и Никита переглянулись.
— А что, — сказал Никита. — Живопись в принципе облагораживает людей нашей профессии. Скажем, мадонна Рафаэля. Или Леонардо да Винчи.
— Это точно, — кивнул Вася. — Мне, если хорошую книгу прочитаю, целую неделю даже рюмки водки на дух не надо!
Милиционеры сгрудились вокруг Маши.
— Кто был в Эрмитаже? — спросила Маша.
— Я, — поднял руку Никита. — Один раз, еще до революции.
— А мы не разу! — сказал Макаров.
— Тогда вас ожидает большая радость. Потому что встреча с настоящим, большим искусством — это всегда радость… Вы увидите картины лучших художников мира. Они смеялись и печалились, жили и умирали, как все люди, как мы с вами, только разница в том, что свою радость и печаль, свои мысли они навсегда оставили нам и будущим поколениям в своих картинах, чтобы люди из года в год, из века в век становились добрее и лучше.
— Так получается, — заметил Вася, — что задача у художников сродни нашей, милицейской, а?
— Ну, это ты загнул, — сказал Никита. — А я, товарищи, вот что хочу дополнить. Внутри ничего не трогайте, не сорите, ты, Макаров, семечки грызть любишь, так вот — забудь! Тут ведь какое дело… Мы с вами, как это верно заметила Мария Ивановна, умрем, а Эрмитаж будет служить людям вечно!
…Милиционеры разбрелись по залам. Вначале Маша пыталась им что-то объяснить, задерживала их внимание на тех или иных картинах, а потом, поняв, что это лишнее, замолчала.
Вася сосредоточенно изучал «Данаю» Рембрандта. Он нагибался к самой картине, приводя в ужас смотрительницу зала, щурился, приседал, словно хотел преодолеть незримый барьер между собой и толстомясой Данаей, войти в картину и остаться в ней навсегда. Никита сказал ему об этом, но Вася даже не обиделся, настолько он был увлечен.
А Макаров стоял перед мадонной великого Леонардо и… поправлял прическу: стекло на картине служило ему зеркалом! Маша подошла, сказала, скрывая возмущение:
— У вас дома зеркала нет? Я вам подарю.
— Зачем? — удивился и обиделся Макаров. — Вы, наверное, думаете: дуб Макаров и даже — стоеросовый? Ладно. А вот у женщины этой ногти, между прочим, обгрызены!
Маша презрительно посмотрела на него:
— А вот когда невежество превращается в грубость, — это совсем плохо, товарищ Макаров!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78