Коля посмотрел и сжался: у стены сидел с наганом в руке постовой Лукьянов. Он был мертв. Коля подошел к нему вплотную, разжал пальцы, взял наган. В барабане не хватало двух патронов. «Что ж, друг, — горько подумал Коля, — недосмотрел ты своего „безобидного“ старика… Эх, друг, друг…»
Записку, которую Ровский передал Пермитину у «Спаса на крови», и еще две аналогичные нашли при личном обыске бывшего заводчика. Все три лежали в правом наружном кармане, скомканные, — по всему было видно, что сам Пермитин не придавал им никакого значения.
«Пока не смог, — стояло в первой записке. — Завтра — непременно. Жди на остановке у Казанского».
— Объясните содержание, — попросил Бушмакин.
Пермитин насмешливо покосился:
— А я и сам ничего не понял, уважаемый. Васька Ровский на старости лет дурковатый стал. У него спросите.
— Спросим.
Конвоир привел Ровского. Его усадили напротив бывшего хозяина.
— Проводим очную ставку, — сказал Бушмакин. — Знаете ли вы друг друга, имеете ли какие личные счеты? Вы, Ровский?
— Мой хозяин, господин Пермитин, я его уважаю.
— Мой бывший служащий Васька-дурак, — зло сказал Пермитин. — Но я ему прощаю, ибо близко наше свидание с господом… — Он истово перекрестился.
— Вам вопрос, Ровский. Вот это вы писали? — Бушмакин пододвинул записку бухгалтеру.
Тот надел очки, прочитал:
— Я писал.
— Объясните, что вы имели в виду? — попросил Коля.
— Да просто, — сказал Ровский. — В тот день я не смог увидеться с ними, — он кивнул в сторону Пермитина. — И объяснил, что, мол, завтра — смогу.
— Это так? — Бушмакин повернулся к Пермитину.
— Раз он говорит, стало быть, знает, — равнодушно сказал Пермитин.
— Ладно, — согласился Бушмакин. — Значит, вы сообщали, что лично встретиться не сможете, и в то же время лично передали записку? Не вяжется.
— Я оттого написал, что в присутствии верующих разговаривать не хотел, — нагло прищурился Ровский. — Чего время теряем? К стенке пора.
— Сколько вы получили таких записок, Пермитин?
— Не считал.
— Вот еще две, — продолжал Коля. — Оглашаю первую: «Лежат надежно, затихнет — вынесу». Вторая: «Напрасно обижаетесь, я удобного случая жду». Почему вы не сожгли эти записки?
— Опыта нет, — усмехнулся Пермитин. — Меня торговать в коммерческом училище обучали. А записки жечь — не наше это дело.
— За нос вас водил господин Ровский, — сказал Бушмакин. — «Вынесу», «Жди»… А сам эти денежки и вправду вынес, да перепрятал надежно. Что же вы не спросите, зачем? Молчите? Ладно, я сам скажу: деньги Ровский решил заграбастать единолично, а вас, Пермитин, отправить вслед за собственной дочерью.
— Дешево, начальничек, — протянул Ровский. — Домыслы это все. Иван Сильверстыч вам не поверят-с.
— Уведите, — распорядился Бушмакин.
Конвоиры увели арестованных. Все сидели молча. Наконец Коля взял со стола все три записки.
— А в самом деле… — Коля задумчиво перебирал листки, вырванные из ученической тетрадки. — Сам Ровский записки писал, сам относил. Глупо как-то. Или нет?
— Образцы его почерка есть? — спросила Маруська.
— Есть, — сказал Коля. — Я передам это все графологам. Мало ли что.
Заключение графолога было готово в два часа дня. «Представленные на рассмотрение экспертизы записки в количестве трех написаны рукой постороннего человека», — утверждал эксперт.
— Выходит, у них есть еще один соучастник, — сказал Бушмакин. — Судя по их поведению, они его не выдадут.
— Ни за что, — согласился Коля. — Расстреляют их или не расстреляют, — для нас с вами не вопрос. А они надеются. Вопреки всему надеются. Думают: отсидим, что положено, а там выйдем на волю, свою долю получим. В общем, я так думаю: деньги Ровский передал какой-то связи. И связь эта на заводе.
— Почему? Ты докажи! — загорелся Бушмакин.
— Первое: завод — наиболее безопасное место для хранения краденых денег.
— Согласен, — кивнул Бушмакин.
— Второе. Если бы деньги были у Ровского, зачем, с какой целью и от кого стал бы он носить записки Пермитину? И последнее. — Коля задумался. — Вспомните текст: «Пока не смог…», «Затихнет — вынесу», «Удобного случая жду». Этот человек — с завода!
— Завод большой, — заметил Бушмакин. — Давай поуже.
— Сколько поступит денег, знают только в финчасти. Между прочим, два-три человека.
— Утечки информации ты не допускаешь? — спросил Бушмакин. — Кто-то разболтал, кто-то воспользовался!
— Не исключено. Но нас учили отрабатывать в первую очередь самую вероятную версию.
— Сделаем так, — сказал Бушмакин. — В финчасти проведем ревизию. Немедленно. Старшим назначим нашего эксперта-графолога, это я беру на себя. Пусть он сравнит почерк записок с почерками работников финчасти.
Ревизия началась в четыре часа дня. Возглавлял ее по договоренности с финансовыми органами сотрудник управления, эксперт. К шести вечера все документы финчасти были в основном просмотрены. Почерка, похожего на тот, которым были написаны записки, эксперт не нашел. Он уже было дал команду сворачивать ревизию, как вдруг натолкнулся на старый авансовый отчет одного из заводских инженеров. На отчете была наложена резолюция: «Пока вы не представите справку, ваш отчет утвержден не будет. Рыков». Конфигурация букв и манера их написания полностью совпадала с аналогичными признаками во всех трех записках. Эксперт вызвал Рыкова.
— Ваша резолюция, товарищ заведующий?
— Моя. — Рыков вернул авансовый отчет эксперту. — Разве она неверна или незаконна?
— Резолюция верна. А это кто писал, не вспомните? — Эксперт положил на стол все три записки. Заведующий прочитал их и улыбнулся:
— Это не мой почерк. А почему вы спрашиваете? Я не совсем понимаю. — Рыков повернулся, шагнул к дверям и вдруг с разбегу ударил их плечом. Поздно. В коридоре его тут же схватили за руки сотрудники УГРО.
Сбежались работники заводоуправления, окружили задержанного. Бушмакин подождал, пока толпа заполнила весь коридор и всю лестницу, и громко спросил у Рыкова:
— Где деньги? Разъясняю, что только добровольное признание может облегчить вашу участь.
— Деньги в моем сейфе. Вы можете их взять.
— Ровский сказал, что приказ о ревизии он подделал. Вы это тоже утверждали, — все так же громко продолжал Бушмакин. — Однако безупречная репутация покойного Анисимова свидетельствует против таких утверждений, Анисимов отлично знал вашу подпись и подделке не поверил бы.
— Подпись была настоящая, — сказал Рыков. — Меня не… расстреляют? Я бы мог не сознаваться, все равно Ровский сжег фальшивый приказ, я прошу учесть мою сознательность!
Коля открыл сейф. В секретном отделении лежал пакет. Коля положил его на стол и вскрыл. Посыпались пачки денег.
Подошел Витька, взял одну, покачал на ладони и бросил.
— Сколько людей погибло, — сказал он тихо. — Вот ведь какие дела.
Рыкова увели.
— Ладно, — сказал Бушмакин. — Сообщите по цехам. Можно выдавать зарплату. — Он посмотрел на часы: было восемнадцать часов тридцать одна минута. Заканчивался шестой день.
Спустя час Коля пришел домой и бессильно повалился на диван.
— Нашел? — спросила Маша. — Все в порядке?
Коля молча кивнул и сказал:
— Трепанова я в Москве видел. Привет тебе.
— В самом деле? — обрадовалась Маша. — Как он там? А Никифоров и Афиноген?
— В порядке… — Коля вяло махнул рукой. — Ты знаешь… Афиноген-то — он, оказывается, тебя очень любил, Маша.
Она покраснела, отвернулась:
— Я это знала, Коля.
— Откуда? — удивился он.
— Чувствовала, — сказала она. — Все женщины это очень чувствуют. Он женился?
— Он погиб, Маша. Четыре года назад, в тридцатом. Ты извини, что я тебе сразу не сказал.
Маша долго молчала. Потом села на диван рядом с Колей, обняла его:
— Может быть, только теперь я начинаю понимать, какая у нас с тобой трудная жизнь, браток, — сказала она с нежностью. — Не очень мы с тобой были сыты, не слишком тепло одеты. Друзей сколько потеряли. И молодость наша уже прошла, Коля. И не было в ней балов и прогулок около Колизея. А я все равно счастлива, и другой жизни мне не надо! Только бы вместе, до конца.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПЯТЫЙ ОБЕЛИСК
Тяжело терять боевых друзей — с каждым из них уходит в небытие частичка тебя самого… Но случаются такие потери, которые равнозначны собственной гибели… Каких пережить?
Из записок генерала Кондратьева

В мае 1937 года Николаю Кондратьеву было присвоено звание майора милиции, и он был назначен заместителем начальника Ленинградского уголовного розыска.
Утром Колю вызвал Бушмакин и дал прочитать приказ.
— А вы? — невольно вырвалось у Коли.
Бушмакин обнял его:
— Помнишь, как мы встретились? Думал ли ты, что придешь вот к этому. Майор, на такой должности. А не зря я тратил на тебя время, ох не зря! — пошутил Бушмакин. — Что касается твоего покорного слуги… — Бушмакин улыбнулся и развел руками: — Тебе сколь минуло?
— Тридцать шесть, как из ружья.
— А мне шестьдесят пять. Это, мил друг, уже не из ружья. Это — из пушки. Пора на заслуженный отдых. Теперь уж вы, молодые, попрыгайте.
— Виктор сегодня вечером уезжает, — сказал Коля. — И мой сорванец — туда же. Ни сладу, ни ладу. Я ему говорю: в шестнадцать лет на войну не ходят! А он мне: «Гайдар в шестнадцать лет полком командовал!»
Бушмакин внимательно посмотрел на Колю:
— Гайдар Гайдаром, а ты-то сам намного старше был, когда мы посольство на Екатерининском защищали? Тебе же всего семнадцать было…
— То революция. Время другое.
— У молодых оно всегда другое, — грустно сказал Бушмакин. — В Испанию Виктор собрался?
Коля молча кивнул.
Вечером собрались на Фонтанке, у Кондратьевых. Маленькая комната не привыкла к такому наплыву гостей, рассохшийся паркет жалобно скрипел, под потолком густо завихрялся табачный дым. Маша, Маруська и Тая хлопотали у стола и без конца бегали из комнаты в кухню и обратно. Муж Таи, Ганушкин, любой разговор сводил к своему заводу: балтийцы только что выполнили важный правительственный заказ и удостоились поздравительной телеграммы ЦК. По этому поводу Ганушкин успел основательно «напоздравляться» и никому не давал рта открыть.
Чтобы остановить его, Маша поставила новую, только что купленую пластинку — это было танго «Брызги шампанского».
— Кавалеры, приглашайте дам! — крикнула она.
Подошел Коля, поклонился.
— Позвольте?
Маша положила ему руку на плечо, улыбнулась:
— Ты уже почти совсем ком иль фо, милый…
— Почему почти? — обиделся Коля.
— У тебя поклон не поставлен, — пошутила Маша. — Продолжай тренироваться, и ты превзойдешь Дугласа Фербенкса! А Витя какой? Ты взгляни!
На Викторе ладно сидел отменно сшитый костюм. Рубашка с галстуком и модные ботинки совершенно преобразили его. Он словно сошел с рекламной картинки. С ним танцевала яркая, очень красивая девица лет двадцати.
— Кто такая? — ревниво спросила Маша.
— Эксперт. Из НТО. Катей звать.
— Красива… слишком, — скептически поджала губы Маша.
— А Витька? — поправил Коля. — Он, по-твоему, урод?
— Глупо! — рассердилась Маша. — Она излишне красива! Такая женщина всегда на виду! Она его не дождется, уплывет, вот что я хотела сказать!
— Ты же не уплыла? — заметил Коля. — А ведь ты куда красивее. — Он посмотрел на жену влюбленно и горячо, словно было ему не под сорок, а только восемнадцать, как тогда, в Москве.
— Я — другое дело, — безапелляционно заявила Маша.
— И она тоже, — серьезно сказал Коля. — Лишь бы вернулся.
Подошла Маруська, пряча тревогу, сказала:
— Мой-то каков? Нарком иностранных дел! — И, сдерживая слезы, добавила: — Боюсь я, миленькие. Там ведь стреляют не так, как здесь.
— Там легче, — сказал Коля. — Мы выходим один на один с бандитами. Другой раз — и нож в спину можем получить. А там товарищи и слева и справа. И враг перед тобой. И все ясно.
Бушмакин поднял рюмку, встал:
— Два слова скажу. Здесь все свои, все привыкли хранить секрет, как зеницу ока. Поэтому говорю открыто: ты, Витя, наш боевой оперативный работник, наша, можно сказать, гордость. Ты едешь помочь рабочим Испанской республики. Не знаю, что тебя ждет, но уверен: ты всегда будешь достоин и своей профессии, и своей Родины, которая доверила тебе такое дело.
С улицы донесся гудок автомобиля. Генка выглянул в окно, бросился к Виктору:
— Воюй, Витя. А я за тобой очень скоро, это уж будь спок!
— Я вот покажу тебе «будь спок», — заметила Маша.
— Не удержишь, мать, — серьезно сказал Генка. — Когда надо, отцы и матери — не указ.
Все вышли на улицу.
Виктор обнял Маруську, Машу, Генку, распрощался со своей девушкой и подошел к Коле.
— Тебе одно скажу, Николай. — Виктор с трудом сдерживал волнение. — Ты ни разу не пожалел, что подобрал меня тогда, на Дворцовой?
— Что ты, Витька, — Коля даже рукой махнул. — О чем ты говоришь…
— А нынче и вовсе не пожалеешь. Я знаю, куда и на что иду. Я это делаю потому, что все люди, по моему разумению, должны для справедливого дела отдать все! И я должен…
…Автомобиль свернул на улицу Белинского и скрылся. Коля долго смотрел ему вслед, потом подошел к Бушмакину:
— Пойдем, батя, посидим.
— Нет, мне пора. — Бушмакин надел кепку. — Знаешь, мы тут прощались, и я все думал: вчера это было. А жизнь-то уже прошла — как один день пролетела. Ребят-то хоть наших помнишь? Васю, Григория, Никиту? Смотри, Николай. Про это никогда забывать не смей. Иди, я сам доберусь, у тебя завтра дела.
Бушмакин ушел. Коля облокотился на чугунный парапет, задумался. По воде шла легкая рябь, светлые дорожки фонарей подрагивали на черной, стекловидной поверхности. Откуда-то издалека, с залива, порыв ветра донес печальный пароходный гудок. «Переживает старик, — подумал Коля о Бушмакине. — Трудно вот так, сразу, уйти от привычных забот, от напряженного ритма розыскной службы. Надо будет ему какую-нибудь работенку подыскать. Чтобы по силам и чтобы не расставаться нам всем».
Потянуло холодком. У «Анны пророчицы» слабо ударил колокол. Коля вынул часы — подарок наркома: они, как назло, стояли. Коля оглянулся. Неподалеку, у парапета, темнел силуэт человека.
— Товарищ! — крикнул Коля. — Который час?
Человек шагнул было навстречу Коле, но тут же повернулся и торопливо начал уходить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78