— Если Колычев и такие, как он, будут и впредь помогать Советской власти, — упрямо сказал Бушмакин, — корабль революции только быстрее поплывет!
Кузьмичев задумался на мгновение:
— Ваша настойчивость и убежденность делают вам честь, товарищ Бушмакин. Хорошо, я разберусь.
— Ну вот и славно, — растаял Бушмакин. — Ухожу от вас в полной надежде, товарищ Кузьмичев!
Бушмакин ушел. Кузьмичев нажал кнопку звонка:
— Я вас вот о чем попрошу, — сказал он секретарю. — Направьте начальнику милиции напоминание: всех бывших полицейских уволить в течение десяти дней без всякого исключения! Это все. Впрочем, нет. Напомните, как фамилия товарища, который только вышел?
— Да вы его должны знать? — удивился секретарь. — Вы же с ним вместе работали!
— Я не спрашиваю вас, с кем я работал, — холодно заметил Кузьмичев. — Если вы не знаете, имейте партийное мужество честно сознаться в своей неосведомленности.
— Бушмакин его фамилия, — нахмурился секретарь.
— Вот видите, — назидательно сказал Кузьмичев. — На пустые пререкания мы с вами потратили несколько драгоценных минут. Это не по-государственному. Так вот, о Бушмакине… Составьте от моего имени докладную на имя первого секретаря. Отметьте, что Бушмакин — товарищ политически незрелый. Думается, уголовным розыском руководить ему рано.
— Да он пожилой уже! — наивно удивился секретарь.
— Значит, поздно, — отрезал Кузьмичев.
Колычев, конечно же, не догадывался о том, какие тучи собрались над его головой. Он настойчиво работал над делом Пантелеева, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь подходы к матерому бандиту. В обеденный перерыв Колычев пригласил Колю прогуляться. Они вышли на набережную Екатерининского канала. Была ранняя весна, над утомительной мозаикой «Спаса на крови» синело ситцевое петербургское небо, внизу, за чугунным парапетом, черная вода несла щепки, сломанные стулья и всякий хлам — городское хозяйство пока бездействовало.
— Красивая церковь? — вдруг спросил Колычев.
Коля всмотрелся:
— Пестрая… А вообще ничего, материал хорош — на века.
Колычев с уважением посмотрел на Колю:
— Честно сказать, поражен точностью вашего суждения, Коля. Профессионал-искусствовед не сказал бы лучше. У вас меткий, острый глаз. Вам бы книжки по искусству надо почитать. Грабаря, например. Историю русского искусства. Прекрасная вещь.
— Куда нам, — вздохнул Коля. — На Маркса и классиков времени не хватает. Что будем с Ленькой делать, Нил Алексеич, будь он трижды неладен?
— Есть у меня одна зацепка, — сказал Колычев.
— Ну-ну? — заинтересовался Коля.
Колычев покачал головой:
— Коля, вы прекрасный молодой человек, но позвольте заметить вам нелицеприятно, что «ну» говорят лошадям. Вы удивительно совмещаете тонкость с бестактностью.
— Лицеев не кончали, — обиделся Коля.
— Очень плохо! Нечем гордиться!
— Значит, если я от сохи, я уже и не человек? — с вызовом спросил Коля.
— Почему же. Учитесь — и вы станете именно человеком. С большой буквы! У вас все данные для этого. Неужели вы революцию совершили только для того, чтобы по примеру некоторых примитивных личностей грабить буржуев? Или изымать излишки, как это теперь называется…
— Это называется экспроприировать экспроприаторов, — налегая на «р», пояснил Коля.
— Возможно, — кивнул Колычев. — Я в марксистской терминологии не силен. Но я убежден, что смысл такой революции, как ваша, прежде всего в том, чтобы дать знания всему народу! А будете сохой гордиться — вас сомнут, молодой человек.
— А вас? — Коля в упор посмотрел на Колычева. — Давно хотел спросить: вы с нами на самом деле или так, до поры до времени?
— Вопрос прямой и требует прямого ответа, — сказал Колычев. — Я принимаю сущность Октябрьской революции, потому что не могу не видеть, что царизм прогнил насквозь и разложился. Взятки, лихоимство, блат во всем, как у преступников… Такой строй обречен. Что касается белого движения — жизнь доказала, что в его основе была такая же тухлятина… Все это так и все же, скажу вам честно, Коля, я не все понимаю и не все принимаю в нашей действительности. К власти рвутся разного рода проходимцы и бездари, вроде Кузьмичева. Их назначают, дают власть! Неужели вы не видите, не понимаете, что Кузьмичевы — первые враги ваши? Наши, если угодно! И… не время и не место об этом сейчас говорить, Коля. Давайте о деле. Зацепка вот в чем: мы все уверены, что нужна связь Пантелеева, не правда ли?
— Так, — кивнул Коля. — Это азбука нашей работы.
— Но это значит, — продолжал Колычев, — что нам придется окунуться в мир уголовников, а вы, я знаю, отрицательно относитесь к такому общению.
— Золотари тоже работают не с медом, — сказал Коля, — а не пачкаются же?
— Резонный довод, — усмехнулся Колычев. — Так вот, я знаю адрес одной биксы. Еще с дореволюционных времен. Тогда она была в теле, молода, к ней многие обращались, чтобы достать хороших девочек… Сам я стар, а вот вы вполне можете попытаться.
— Достать девочек? — ухмыльнулся Коля.
— Не говорите глупости! — рассердился Колычев. — Эта дама — прямая связь Леньки!
— Откуда вы знаете? — загорелся Коля.
— Я был у нее, — сказал Колычев. — Кстати, вам вручили фотографию Леньки?
— Они давно размножены, вот, — Коля показал Колычеву фотографическую карточку бандита.
— А теперь взгляните на это! — торжественно произнес Колычев и показал Коле еще одну фотографию.
Это была великолепно сделанная визитка. Улыбающийся Пантелеев смотрел прямо в объектив.
— Как вам удалось? — восхитился Коля.
— Пустяки, — вздохнул Колычев. — У нее полный альбом этих фотографий. Но на всякий случай вы положите ее на место, хорошо?
— Сделаем, — сказал Коля. — Какой предлог для знакомства?
— Надо подумать. Она недоверчива, капризна, на контакт сразу не пойдет. Нужен продуманный подход. Одно знаю: такие женщины при всей видимости счастья и удачи на редкость одиноки. Попробуйте роль мужчины, которому она просто понравилась.
— Сколько ей лет? — нахмурился Коля.
— Сорок пять, я думаю. А какое это имеет значение? В ее возрасте женщины склонны к флирту с юношами…
— А Маша? — Коля с трудом скрывал негодование.
— Я же не предлагаю вам бросить жену! — возмутился Колычев. — Что такое театр, балаган, знаете? Вот и сыграйте!
— Скажите лучше — обмани, Кондратьев, солги, и все! — взорвался Коля.
— Ну, знаете… — Колычев завел глаза под лоб. — Ваша наивность не делает вам чести. Скажите на милость, ну что плохого, если вы два-три раза встретитесь с этой женщиной? Что она, съест вас? А может быть, вы так на нее повлияете, что она отойдет от ворья и станет на путь исправления?
— Подумаю, — сказал Коля и улыбнулся. — А хитрый вы, Нил Алексеич. Вы и черта при случае уговорите, это уж точно.
После обеда их вызвал Бушмакин, выслушал и долго молчал.
— Претит мне общение с преступным миром. Может, как-нибудь иначе попробуем? Найдем честного человека, который знает Пантелеева, дадим ему задание, а? — тихо заговорил он.
— Сами знаете, нереально это, — сказал Колычев.
— А что, по-вашему, реально? — рассердился Бушмакин. — Послать Колю в пекло? В притон разврата? Это же мерзость, чтобы не сказать больше!
— Придется идти, батя!
Коля крайне редко называл так Бушмакина. Но когда называл — Бушмакин знал: Коля все решил… В глубине души Бушмакин понимал, что не запачкает этот притон Колю, а просто-напросто — очень опасное мероприятие предложил Колычев, потому что знакомство с дамочкой — это только первый шаг, а куда приведут следующие шаги, — этого не предусмотришь. Ведь не кто-нибудь перед ними — Пантелеев. Безжалостный, озверевший от безнаказанности и крови волк. Он еще не обложен, не загнан за красные флажки облавы. Он еще в апогее своей бандитской славы, он беспощаден ко всем и особенно будет беспощаден к тому, кто попытается его разоблачить и ликвидировать.
— Ладно, уговорили, — сказал Бушмакин. — Только ты, Николай, не шибко старайся. А то дамочку эту от преступной среды отобьешь и незаметно сам отобьешься от законной жены. Знаю вас, мужиков… Сам такой был.
Он подошел к Колычеву, пожал ему руку.
— От лица службы благодарю за ценное предложение. Вы свободны, Нил Алексеич…
Когда Колычев ушел, Бушмакин обратился к Коле:
— Звонил начальник кадра. Приказано направить Колычева за расчетом.
— Боятся, что он нас в дворянскую веру обратит? — невесело пошутил Коля.
— Шутку не принимаю, — свел брови Бушмакин. — Бывшие полицейские тормозят работу, вредят. Такие факты кое-где есть. Но вот что меня лично поражает и даже злит — так это дурацкая наша привычка всех стричь под одну гребенку! Где же наш хваленый «индивидуальный подход»? А эта гнида Кузьмичев? Знаешь, как товарищ Ленин о таких говорит? Читай, специально заложил… — Бушмакин протянул Коле папку с машинописными страницами. — Это было написано товарищем Лениным Богданову и Курскому. Товарищ Курский специально размножил, чтобы прочитали эти ленинские слова как можно больше работников аппарата.
— Здесь говорится о бюрократизме и волоките, — сказал Коля.
— Последние слова прочти, — улыбнулся Бушмакин.
— «Будем сажать за это коммунистическую сволочь в тюрьму беспощадно…» — оторопело прочитал Коля. — Ничего себе. Даже страшно.
— Не страшно, — уверенно сказал Бушмакин. — Хорошо! Дай бог, если Кузьмичев «святенький, но безрукий болван», как пишет товарищ Ленин. — Я-то думаю, что далеко не болван. Он именно матерая сволочь! Враг! В общем, так: Колычева я оставляю на свой страх и риск!
— А я в тебе никогда и не сомневался, батя, — с нежностью произнес Коля.
Выйдя в коридор, он увидел Никиту. Рядом с ним стояла веснушчатая девушка.
— Феня, домработница Богачевых, — представил ее Никита. — Катаемся с ней на трамваях, вдруг она узнает кого-нибудь из налетчиков? Представляешь, глупая девчонка, сразу же уехала в деревню, как будто мы там ее не найдем!
— Нашли, — прошептала Феня. — На мою погибель.
— Ладно, барышня, — рассмеялся Никита. — Нам с вами о погибели говорить рано. Мы еще с вами поживем и общими силами негодяю Пантелееву нос утрем!
— В случае чего — на рожон не при, — предупредил Коля. — Сам знаешь — Пантелеев не новичок, чуть что, — и будешь с дыркой. С девчонкой поаккуратнее. Сдается мне, от нее больше крику будет, чем толку.
— Хорошо, — улыбнулся Никита. — На скорую встречу с Пантелеевым я как-то не надеюсь. Как твои занятия?
— Читаю Соловьева, — сказал Коля. — Уже второй том. Честно признаться, даже подумать не мог, что русская история сплошь заполнена уголовниками.
— Эк куда тебя метнуло, — Никита весело толкнул Колю в плечо. — Осади, не с того боку подходишь. Хотя, если, скажем, взять Грозного или Годунова, то в чем-то ты и прав. Ладно, вечерком зайду, поспорим.
Никита схватил Феню за руку и потащил вниз по лестнице. Она хихикала и упиралась. Коля проводил их взглядом и пошел обедать. В столовой, пока официантка отрывала талоны и ходила за борщом и кашей со свиным жиром, Коля сидел и думал, что Никите давно уже пора поступать в университет и серьезно учиться. «Скажу ему об этом твердо», — решил Коля. Если бы он только знал, что ни вечером, ни на следующий день он уже ничего не скажет Никите. А в разговоре с Бушмакиным горько заметит: «Надо было мне с этой Феней ехать. У меня в наружном наблюдении опыт, и реакция хорошая. А Никита в этом всегда был слабоват…» — «Да, — ответит Бушмакин, — мы допустили ошибку…»
А Никита, между тем, решил проехать с Феней по 14-му маршруту. Они сели в трамвай. Народу было немного. Трамвай свернул с Забалканского на Сенную площадь и загромыхал по Садовой. Никита стоял на задней площадке моторного вагона и внимательно наблюдал за Феней. Она о чем-то оживленно болтала с кондукторшей. «Вот негодница, — подумал Никита. — Нашла время…» Он уже хотел было одернуть Феню, но в этот момент в трамвай вошел… Пантелеев. Бандит был в длинной шинели, с портфелем в руках. Никита замер. Теперь он молил судьбу, чтобы Феня продолжала разговаривать с кондукторшей и не увидела Пантелеева. «Надо же, — радовался Никита. — Вышли за случайной удачей, за любым паршивым сообщником, любому дерьму были бы до смерти рады, а тут „сам“ пожаловал! Козырной туз собственной персоной. Все, голубчик, отгулял…» Никита начал осторожно продвигаться по вагону. «Сейчас подойду к Фене, спокойно, с улыбочкой, велю ей идти домой. На следующей он не выйдет — из-за одной короткой остановки не стал бы садиться. Значит, как только она испарится, — еду с ним, выхожу следом и в укромном месте — мало ли, может, стрелять придется, — беру его…» Никита подошел к Фене и уже было открыл рот, как вдруг Феня увидела Пантелеева и отчаянно завопила:
— Ратуйте, православные! Это он! Он! Узнала я его!
— Дура, — вслух выругался Никита и бросился к Пантелееву.
— Держи его! — вопила Феня. — Хватай!
Пантелеев пятился к площадке вагоновожатого. Пассажиры пропускали его, мертвея при одном взгляде на маузер.
Вагоновожатый оглянулся и резво перевел руку динамо-машины — трамвай рванулся вперед. «Хоть этот понял, — с теплотой подумал Никита. — На быстром ходу Пантелеев не спрыгнет…»
— Стой! — Никита обнажил кольт.
Пассажиры шарахнулись в стороны.
«Нельзя, нельзя стрелять, — лихорадочно соображал Никита. — Женщины его перекрывают, задену наверняка».
— Стой! — снова крикнул он. — Бросай оружие!
Пантелеев криво усмехнулся, наклонился к вагоновожатому, что-то сказал — из-за грохота Никита не услышал, что именно, но понял, что бандит приказывает сбавить скорость.
— Быстрее, товарищ! — крикнул Никита. — Иначе он уйдет!
Пантелеев поднял маузер к виску вагоновожатого. Тот растерянно посмотрел на Никиту и сбавил скорость. Пантелеев ударил вожатого рукояткой пистолета по голове и резко крутнул ручку динамо-машины. Трамвай дернулся и встал. Пассажиры с криком попадали. Никита с трудом удержался на ногах, бросился вперед и спрыгнул с подножки следом за Пантелеевым. Тот выстрелил. Пуля с визгом прошла над головой Никиты. Где-то зазвенело разбитое стекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78