— К нему кто-нибудь приходил? — спросил Никифоров. — Женщины? Были пьянки? Эти… оргии?
— Никак-с нет-с, — поклонился понятой. — Тихо-с жили-с.
В гараже Госбанка все, к кому ни обращался Никифоров, недоуменно пожимали плечами. Нет, ничего предосудительного за Бахаревым не замечали. И более того: он был отзывчив, охотно давал деньги в долг, на женщин не заглядывался, спиртного в рот не брал… «Наша профессия не позволяет…», — объяснил Никифорову красноносый завгар, прикрывая рот ладошкой. Никифоров совсем уже было отчаялся и собрался уходить, но на всякий случай решил заглянуть в канцелярию управления делами — посмотреть личное дело Бахарева. Это дело все равно бы прислали в МУР — Трепанов его затребовал, но Никифорову хотелось хоть что-нибудь сделать самому, и он попросил у румяной сероглазой секретарши в старорежимных золотых сережках папку с личным делом шофера. Секретарша бросила на красавчика Никифорова многозначительный взгляд и небрежно швырнула папку на стол.
— Все вы, мужчины, одинаковы, — сказала она томно.
Никифоров перелистал папку. Дело как дело, обыкновеннейшая биография. Из рабочих, сочувствующий, был на фронте… Ну, что еще? Родители умерли, близких родственников нет.
— А чем же мы одинаковы? — спросил Никифоров и закрыл папку. — Вас как звать-то?
— Таня, — секретарша покраснела. — А тем, что он тоже липнул-липнул, да и сгинул, — она зло сверкнула глазами. — Вы извините, но я всегда говорила, что интеллигентной девушке такое быдло не пара, а он к тому же еще и лгун первостатейный!
— И чего же товарищ Бахарев лично вам наврал? — лениво спросил Никифоров.
— То-ва-а-рищ, — протянула она презрительно. — Знали бы вы, какой он товарищ. А наврал он то, что жениться обещал! — выкрикнула она.
— Тише… — Никифоров оглянулся. — Можете отлучиться со мной на полчаса?
— Смотря зачем… — Она игриво посмотрела на него и покраснела.
— Не за этим, — Никифоров тоже покраснел и разозлился. — Просто здесь неудобно разговаривать!
…На улице он подвел ее к извозчичьей пролетке, усадил и сам сел рядом.
— К разговору нашему не прислушиваться! — приказал Никифоров извозчику.
Поехали. Мягко цокали по заснеженной мостовой подковы. Таня зябко прижалась к Никифорову:
— Хорошо-то как… Будто до революции…
— Я вот тебе дам, — нахмурился Никифоров. — Настроение у тебя явно не то…
— У Бахарева вашего то… — сказала она обидчиво. — Он ко мне полгода приставал, а я — от ворот поворот. Не пара он мне.
— Ишь ты, — презрительно хмыкнул Никифоров. — Разборчивая.
— Подумаешь, шоферюга… — Она пожала плечами. — Мне надо не играться, а жизнь устраивать. Ну, пригласил он меня в «Яр», для сближения. Выпили. Он шампанского достал. Разговорился. Ты, говорит, думаешь, я — рабочий? Я говорю: а кто же ты? Тогда он говорит: а если бы я был, скажем, дворянин? Ты бы вышла за меня окончательно? Я говорю: если деньги есть и ты меня можешь обеспечить по гроб жизни, — выйду! Тогда он подзывает из-за соседнего столика толстого и лысого дяденьку в пенсне и говорит: знакомься, Таня, это есть мой родной дядя, профессор императорского университета… Ну тот само собой ручку мне поцеловал, сказал, что я шарман и душка, и ушел.
— А Бахарев? — от удивления Никифоров забыл закрыть рот.
— А что Бахарев? — она наслаждалась растерянностью Никифорова. — Бахарев говорит: дядя все свое состояние мне завещал…
— Так, — Никифоров тронул извозчика за плечо. — Давай, милый, в Гнездниковский, в МУР, а ты, Таня, иди на службу и жди нашего вызова и никуда, поняла? Ты нам можешь срочно понадобиться.
Таня выпрыгнула из пролетки и долго смотрела вслед Никифорову. Очень ей понравился этот ладный, решительный парень…
Она подумала, что идти на службу лучше всего проходными дворами — через Тверскую и Малую Дмитровку. Свернула в Георгиевский переулок, потом во двор, и тут ее окликнули. Таня обернулась и увидела двоих. Один был в бекеше, с маузером через плечо. На голове у него залихватски сидела кожаная фуражка с пятиконечной звездочкой. Это был Плавский, собственной персоной. Второй — усатый, в фуражке без звездочки — Кутьков.
— Здравствуйте, Таня. Вы нам нужны.
— Здравствуйте. А меня только что допрашивал ваш товарищ. Вы из ЧК?
— И о чем же он вас допрашивал? — улыбнулся Плавский.
— О Бахареве, — сказала Таня простодушно.
— А вы? — заинтересованно спросил Плавский.
— А я сказала, что Бахарев все врет и выдает себя за другого человека.
— Мы все знаем, — Плавский взял Таню за руку. — Идемте… Мы вас проводим.
Когда Никифоров вернулся в МУР, Трепанов принимал доклад Афиногена и Коли. Никифоров решил приберечь свою новость «на третье» и сел на стул, в углу кабинета.
— Так вот, эта самая Овчинникова Пелагея, — продолжал Коля, — из квартиры номер четыре, хорошая тетка, своя в доску, революцию приняла всей душой. Она нам говорит: прихожу дней за двадцать до октябрьских событий в Столешников — невестке колечко купить, день ангела у невестки, ну и прямиком в магазин Комкова: там как раз на витрине такие колечки были… Захожу, магазин пустой, а у прилавка мой сосед с Комковым ругается… Жичигин, значит… Мой, кричит, магазин! Еще раз, орет, замечу, — в порошок сотру! Ну я было назад, да поздно, он меня увидел. Смутился, растерялся и шмыг на улицу! Я и про кольцо забыла! Вот, думаю, оказия… Небогатый вроде бы человек, профессор всего-навсего, а на тебе! Тайно, на подставное лицо, владеет ювелирным магазином!
— Как это профессор? — подал голос Никифоров. — Какой профессор?
— Императорского университета! — торжественно объявил Коля. — Кутьков, паразит, в этом же доме и скрылся. А у кого? Да ясное дело — у этого Жичигина, больше не у кого!
— Ну, это еще проверить надо… — заметил Афиноген.
Никифоров хлопнул ладонью по столу:
— Шофер Бахарев связан с каким-то «профессором императорского университета»… Я прямо сейчас позвоню Тане!
— Что же получается? — вскочил Коля.
— А получается вот что, — подытожил Трепанов. — Если твой, Никифоров, профессор и этот Жичигин — одно и то же лицо, — похоже, связан этот Жичигин с Кутьковым.
— Еще бы! — крикнул Никифоров. — Ведь Бахарев — прямая связь Кутькова! Это факт! Я сейчас позвоню Тане, можно?
— Сейчас закончим — и звони, — сказал Трепанов. — Только пока все это не более чем предположение! Вот что, братки. Я займусь биографией Жичигина. Суть человека часто кроется в его прошлом, так меня учили.
— Кто вас так учил? — спросил Коля.
— Жизнь, — усмехнулся Трепанов. — В пятом году меня отдали под суд… Я тогда был матросом на миноносце «Стремительный», и старший унтер нашел у меня большевистскую прокламацию. Дали мне пять лет каторги. В десятом я вернулся в Москву, пошел регистрироваться в охранное отделение. Кстати, здесь, в нашем здании, и помещалось. Мне жандармский полковник говорит: не разрешим в Москве жить. Почему, спрашиваю? А потому, что суть ваша в вашем революционном прошлом. Вы, говорит, что вор прощенный. Но это я к слову… Вам же, братки, надо вот что сделать: пойдите на улицу, «пощупайте» блатных, но осторожно! Может, они чего и слышали, на какую-нибудь мысль нас наведут. И второе: под видом проверки квартир — к этому сейчас все привыкли, так что подозрения это не вызовет, — зайдите в дом четырнадцать, в квартиру четыре, к профессору Жичигину. Глаза держать разутыми, слушать в шесть ушей: о Бахареве — ни слова, никаких намеков, и все время помните: в любую секунду Жичигин, если он то, что мы подозреваем, может обронить слово и дать нам ключ к этой истории… А теперь ты, Никифоров, звони.
Никифоров набрал номер, но к телефону никто не подошел…
— Ладно, — сказал Никифоров. — И так ясно. Вернемся — я дозвонюсь к ней и все уточню.
Вечерело. Шли по пустым улицам. Фонари еще не зажигались. Афиноген поднял воротник пальто и поежился:
— Вот, говорят мне часто: ты начальник, то-сё… А у меня пальтецо — на рыбьем меху… А вообще-то несправедливо это… Мы служим революции, и могли бы нас одеть получше.
— Ерунду мелешь, — хмуро сказал Коля. — Служба революции — не билет в рай. Не будет так, чтобы одни ржавую селедку ели, а другие — осетрину копченую…
— Чего это ты? — удивился Афиноген.
— То… — Коля вздохнул. — Вспомнил свой разговор с приемным отцом… А это еще что такое?
В подворотне звенела гитара, хором пели похабные частушки.
— Отрыжка царизма проклятая! — выругался Афиноген. — В мешок их, а, Никифорыч?
Никифоров замедлил шаг. Блатные заметили оперативников:
— Почтение блюстителям, — гитарист выплюнул окурок и приподнял кепочку-малокозырку. — Желаете взять смехача на характер?
На тротуар вылетел раздетый догола парень. Он стыдливо прикрывался ладонями.
— Предлагает побеседовать с этим типом, — перевел Афиноген Коле воровской жаргон. — Они его якобы раздели…
— Как это якобы? — Коля рванул из-за пояса брюк кольт.
— Тихо… — Афиноген отвел руку Коли, спросил: — Слышь, Дуся, я тебя считал шутником. А ты так, фрайер с конфетной фабрики…
— Одевайся, Кныш, нечего дурака валять, — сказал Никифоров.
Голый юркнул в подворотню, раздался хохот.
— Молоток, кум, — сказал Дуся. — Хотели мы свосьмерить, да вы вовремя щекотнулись!
— Дела ждете? — спросил Никифоров.
— Фу, начальник, — сказал Кныш, выходя из подворотни уже одетым. — Такие вопросы… Я знал вас, как тактичного мента!
— Кутьков со своими троих оперативников убил, — тихо произнес Никифоров. — Напал на спецавтомобиль с валютой. Ежели вы не дураки — валите по домам…
Дуся и Кныш молча переглянулись. Все стали расходиться.
— Спасибо, что стукнул, начальник, — сказал Дуся. — Мы честные щипачи, с мокрушниками суп не варим… — Он дотронулся двумя пальцами до козырька своей кепочки и ушел.
— Пожалел? — спросил Коля у Никифорова.
— Нет, — сказал Никифоров. — Не их я пожалел. Они ушли — так что, считай, человек десять мы уже спасли от грабежа. А главное, придут ребята домой, раскинут мозгами, глядишь, кто-то и впрямь оставит кривую дорожку. Нам же меньше работы… Я тебе, Коля, так скажу: придет время, мы не преступников ловить будем, а неустойчивых людей от плохих поступков ограждать и вообще — перевоспитывать, понял?
— Кто его знает… — Коля хитровато улыбнулся, почесал в затылке. — Вообще-то убедительно говоришь. По-человечески… Да вот есть у нас в Питере такой Кузьмичев. Он нас так учит: сесть в засаду, взять с поличным и к стенке!
— Не знаю… — Афиноген пожал плечами: — Нас, милый, и на сто засад не хватит. А ежели делать, как учит твой Кузьмичев, — тысячу засад надо делать… Он кто такой, этот Кузьмичев?
— Есть там… один, — Коля не захотел продолжать разговор, стало обидно за своих. — Ладно. Ты лучше придумал, согласен. Хотя выдали блатным служебную тайну.
— Тю! — махнул рукой Афиноген. — Секрет полишинеля! Все блатные давно все знают, а кто сегодня не узнал — завтра будет знать, у них, милый, почта не хуже государственной, только по их почте весть о поступке Кутькова идет как романтика, а с наших слов им другая суть откроется!
— Слушай, — Коля с уважением посмотрел на Афиногена. — Все хотел тебя спросить: откуда ты столько слов ученых знаешь, не хуже Никиты моего, из Питера. Да ведь тот — бывший студент, — а ты — из рабоче-крестьян, а?
— Книжки читай — и ты будешь знать, — сказал Никифоров. — Вот, к примеру, что это за дом? — Никифоров показал на витиевато украшенное здание. — Либерти называется, выражает модерн буржуазной культуры. Самое большое буржуазное достижение, если по-русски сказать… У меня мечта есть. Сдам когда-нибудь свой браунинг и буду строить дома… Как это, Афиноген?
— Проектировать, — сказал Афиноген.
— Во! — кивнул Никифоров. — Хочешь, нарисую тебе собственный дом в три этажа с ванной и этим… унитазом?
— Ему не надо. У них в деревне избы. Зачем ему твой коттедж? — засмеялся Афиноген.
— Правильно, коттедж, — согласился Никифоров. — Но ты, Афиноген, неправ. Придет время, и у каждого будет коттедж, ванна и этот… унитаз… А вообще-то, братцы, не это в жизни главное.
Чуть в стороне горел костер. Группа парней и девушек разбирала мерзлую мостовую. Афиноген помахал им рукой, спросил:
— Привет… Чего это вы? Трудповинность отбываете? Буржуазные дети, что ли?
— Сам ты оттуда… — девушка откинула с потного лба прядь волос. — Берите лопаты да помогайте! Сытые, больно хорошо выглядите… Здесь, между прочим, детей рожают, — она кивнула на кирпичное здание с надписью «Больница». — А водопровод лопнул.
— Оно, конечно, — кивнул Никифоров. — Только у нас, девушка, своя работа.
— Вижу… — Она окинула его презрительным взглядом. — По улицам шляться — вот твоя работа.
— Шустрая ты, — улыбнулся Афииоген. — Ладно, бывай.
Из парадного с воплем выскочила пожилая женщина. Срывая голос, она выкрикивала только одно слово:
— Убили! Уби-и-или!!!
Афиноген выдернул из-за пояса наган:
— Кого убили? Где?!
Женщина остановилась, посмотрела на Афиногена дикими глазами.
— Да вы не пугайтесь, — успокоил Коля. — Мы из МУРа…
Девушка, оставив работу, подошла вплотную к Коле и Афиногену:
— Извините, ребята. Не то о вас подумала… Женщина, да вы успокойтесь! Объясните толком, что, где?
— Там… — она вытянула руку в сторону подъезда. — Там…
— За мной! — Никифоров побежал.
Влетели в парадное. В углу, на батарее парового отопления, висел человек. Никифоров подошел ближе и тихо вскрикнул: это была Таня.
— Чего же она, — убито сказал Никифоров.
— Да не сама она, — поморщился Коля и снял с груди Тани визитную карточку, приколотую булавкой: «Берендей Васильевич Кутьков, вор в законе», — прочитал он вслух.
— Виноват я, — горько прошептал Никифоров. — Не надо было ее отпускать… Ох, не надо!
— Наступает нам на пятки Берендей, — сказал Афииоген. — Крепко наступает.
Маша Вентулова, восемнадцатилетняя выпускница Смольного института, дочь отставного полковника, сгинувшего где-то на фронтах гражданской войны, в дом профессора Жичигина попала случайно. Осенью 18-го она решила пробиться в Новороссийск к родственникам отца. Маша уехала из Петрограда голодная, раздетая, с узелком в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78