Этим утром Кангранде отвел Пассерино в сторону.
– Вот мы и застопорились. Еще один такой день – и можно считать, что тут-то инерция и закончилась.
– Значит, начнем решительное наступление? – предположил Пассерино. – Разделим армию надвое и атакуем с двух сторон?
– Не хотелось бы устраивать бойню. Пожалуй, сделаю-ка я им предложение.
– Какое?
– Если сдадутся, не притронусь к их запасам. Да, знаю, знаю – солдаты хотят есть. Но именно поэтому кальватонезцы так отчаянно сопротивляются. Они не любят кремонцев, они не в восторге от Кавалькабо, и дело не в гордости, нет, – а в страхе. Мы их успокоим: дескать, ни волоска на вас не тронем, только впустите в город, а потом мы уйдем.
Пассерино решил, что план хорош.
– Кого пошлем?
– А кто у нас самый практичный? – усмехнулся Кангранде.
Волю Скалигера объявлял Нико да Лоццо. Стоя перед городскими воротами под флагом посла, падуанец-перебежчик огласил условия правителя Вероны.
– В обмен на вашу покорность достославный Кангранде делла Скала, Капитан Вероны и викарий Тревизской Марки, обещает сохранить жизнь каждому кальватонезцу, будь он молод или стар, будь он гвельф или гибеллин! Более того, Кангранде обещает, что провиант и вода, которые сейчас у вас имеются, у вас и останутся! Не будет ни экспроприации, ни мародерства! Все мужчины в Кальватоне останутся невредимыми, все женщины целомудренными, вся собственность нетронутой.
С крепостной стены свесился представитель города.
– Нам нужны гарантии! Чтобы никаких репрессалий!
– Не будет репрессалий, не бойтесь! Слово Скалигера! А он, как вам известно, человек чести. Он еще никогда не нарушал клятвы! И запомните: если Кальватоне не примет великодушного предложения Скалигера, Скалигер клянется стереть его с лица земли. Ни одна живая душа не узнает, что был когда-то такой город. Земля пропитается вашими слезами, на ней даже трава не будет расти.
– Он проиграет войну с Кремоной! – возразил со стены представитель. – Мы не заслуживаем такой страшной мести!
– На карту поставлена честь Скалигера! Он не потерпит неповиновения. Если вы не примете его великодушного предложения, честь его впервые в жизни будет запятнана! Скалигер не сможет ни есть, ни спать, покуда не сотрет это пятно! Граждане Кальватоне, зачем вам вызывать гнев Скалигера? Не испытывайте его терпения – ведь он всего лишь хочет обосноваться в вашем городе до тех пор, пока не разобьет Кремону! Что вам до Кремоны? Разве Кавалькабо ваш союзник? Разве он не тиран, который душит вас поборами и не желает заступаться за вас? Где ваш здравый смысл? Хотите ненавидеть Борзого Пса – пожалуйста, но не вызывайте его гнева! Потому что, смею вас уверить, у этого пса есть и клыки, и желание эти клыки в кого-нибудь вонзить!
Представитель скрылся. Нико с улыбкой оглянулся на своего пажа.
– Ну как? Не очень резко получилось? Я не проболтался? Если они откажутся, Скалигер, пожалуй, отступит. Он никогда не убивает мирных жителей, благослови, Боже, его чувствительное сердце. Дай-ка мне вино.
Джакопо Алагьери взял флаг в другую руку и протянул Пассерино фляжку. Данте упросил Кангранде позволить младшему сыну участвовать в походе. «Сделайте из него настоящего мужчину, – говорил поэт, – как из моего Пьетро».
– Пьетро и до моего вмешательства был настоящим мужчиной, – отвечал Кангранде. – Впрочем, как вам будет угодно.
Джакопо определили в пажи к Нико. Джакопо знал, что его синьор пока от него не в восторге. А все потому, что Поко не видел смысла в полировке меча – ведь не пройдет и часа, как меч опять потускнеет; или в смазывании маслом доспехов, которые в данный конкретный день вообще не понадобятся. Брату его не пришлось ходить в пажах, о нет. Сумасшедшая скачка в Виченцу – и пожалуйста, Пьетро стал рыцарем. Поко жаждал подобного случая, момента, когда он мог бы показать себя во всей красе. Возможно, такой момент настанет сегодня. Вот почему Поко, вместе со своим господином подъезжая к воротам осажденного города, вел себя безукоризненно.
– Смотрите, синьор! – указал он поверх плеча Нико. – Они открывают ворота!
– Еще бы им не открывать. Они же не дураки. – Нико вернул фляжку своему пажу, глаза которого чуть не выскакивали от невыразимой преданности, и не смог сдержать смех. – Успокойся – ты все сделал правильно. Если к полудню мой конь будет как следует вычищен, а мой шлем будет сиять как зеркало, я возьму тебя с собой в шатер Скалигера на неизбежный праздничный обед. А теперь соберись – ты должен казаться важным и суровым. Эти сукины дети поступили умно, однако некоторые из них все же чувствуют себя трусами. – Нико ухмыльнулся. – Вот умники вроде меня никогда себя в трусости не обвинят. Это удел людей, лишенных воображения. Так-то.
Поко поскакал вперед, чтобы представить Скалигеру старейшин Кальватоне, затем проехался по городу – выезд был заявлен как осмотр Скалигером башен и стен, но на самом деле имел целью показать Скалигера кальватонезцам во всей красе. Через час все вернулись в лагерь. В Кальватоне осталось только несколько германских наемников – они должны были выбрать дома для постоя.
В палатке у Нико да Лоццо Поко чистил, тер, полировал все, что попадалось под руку. Случайно он уничтожил тончайшую гравировку на наголеннике – взял не ту металлическую щетку, – но наголенник был уже предусмотрительно спрятан на самое дно сундука. Нико, вошедший в палатку переодеться к обеду, скроил именно такую физиономию, какую Поко ожидал увидеть в качестве награды за труды.
– Славно поработал. Пойди умойся да смени рубашку.
Вскоре Поко уже стоял позади своего господина в шатре Кангранде и наблюдал, как рассаживаются сам Кангранде и четверо его военачальников. Кастельбарко уселся напротив Нико, Баилардино да Ногарола подле него. Кангранде занял место во главе стола, Пассерино Бонаццолси – в дальнем конце.
– За мудрых кальватонезцев, – провозгласил Кангранде, поднимая кубок. – Я очень рад, что не пришлось соперничать с Оттоном. Пассерино, скажи, если бы я покончил жизнь самоубийством из-за поражения в битве, ты бы, подобно военачальникам Оттона, бросился в мой погребальный костер?
– Я бы бросил туда Нико, – отвечал Пассерино.
– Да, пожалуй, этого было бы достаточно, – кивнул Кангранде.
Нико хмыкнул.
– И это вместо благодарности моему серебряному языку, который открыл для вас ворота Кальватоне, словно девичий бутон расковырял.
– Тогда уж Кальватоне – не девушка, а дешевая девка, раз так легко уступила, – заметил Баилардино.
– Притом уродливая, – добавил Пассерино. – Видели, в каком состоянии у них ратуша?
– Бедность – не порок, – вмешался Кастельбарко.
– Конечно, не порок, а нехватка гражданской гордости.
– Виноват Кавалькабо, – сказал Кангранде. – Скряга и фанатик. А его бесспорный наследник, Корреджо, в десять раз хуже. Говорите что хотите о других гвельфах – они кто угодно, только не скупцы. Посмотрели бы вы на пригороды Флоренции, которые равны по статусу Кальватоне!
– Корреджо не так уж плох, – возразил Баилардино. – Его племянница просватана за моего брата.
– Ну, в таком случае он просто соль земли, – съязвил Нико.
– Если уж речь зашла о Флоренции, – произнес Кастельбарко, прежде чем Баилардино успел проглотить наживку да Лоццо, – Джакопо, говорят, флорентинцы решили простить твоего отца. Это правда?
Кангранде рассмеялся.
– Да, Джакопо! Расскажи им, расскажи!
Расплывшись в улыбке, Поко сделал шаг вперед и начал:
– В июле мой отец получил письмо…
– На имя Дуранте Алигьери из цеха аптекарей, – вставил Кангранде. – О поэзии ни слова. Извини, Джакопо. Продолжай.
– Так вот, в письме отцу предложили амнистию. Он может вернуться во Флоренцию, когда пожелает.
– И как это они сподобились? – произнес Пассерино.
– Нет-нет, подождите. Чем дальше, тем заманчивее, – снова перебил Кангранде. – Они условия ставят.
– Условия? Интересно, какие?
Поко закатил глаза.
– Во-первых, отец должен выплатить огромный штраф, во-вторых, принять публичное покаяние.
– И в чем же оно будет заключаться? – спросил Пассерино.
Кангранде опередил Поко с ответом.
– Ему нужно вползти в городскую тюрьму на коленях, а из тюрьмы выйти одетым во власяницу и дурацкий колпак, со свечой в руке. В таком виде нужно пройти по улицам до баптистерия Святого Джованни – святого, в честь которого Данте назвал своего умершего первенца, которого, кстати, старейшины ему не позволили похоронить на родине. В баптистерии Данте следует объявить себя виновным и раскаявшимся и молить старейшин о прощении.
– Полагаю, Данте отказался от подобной милости, – произнес Пассерино.
– Ко всеобщему изумлению, да.
Все засмеялись. Поко, раздосадованный тем, что Скалигер испортил ему весь рассказ, собирался уже уйти в тень своего синьора, как вдруг Баилардино спросил:
– А что твой брат, Джакопо? Как у него дела?
– Это ты интересуешься или моя сестра? – не преминул съязвить Кангранде.
– У меня, как ни странно, случаются и собственные мысли, – парировал Баилардино. – Итак, Джакопо, что поделывает твой брат?
– Он поступил в Болонский университет, – сказал Поко. – Надо думать, дела у него неплохи.
– Я позаботился, чтобы у него был доход, – добавил Кангранде самым что ни на есть ровным голосом. – Точнее, приход. Небольшой, в Равенне.
– Ты мог бы просто вернуть его, – заметил Кастельбарко.
– А еще проще было бы выслать тебя. А то ты много болтаешь.
Повисло неловкое молчание. Прервал его Нико.
– Я рад, что мы продвигаемся. Если мы возьмем Кремону, все разговоры вокруг Монтекатини сами собой прекратятся.
– Побойся Бога, Нико, – произнес Пассерино. – Угуччоне делла Фаджоула – наш друг и союзник, а ты ему одной победы жалеешь. Тем более, что ему нужно на одну победу больше, чем нам.
– Десять тысяч убитых и семь тысяч пленных, – присвистнул Баилардино. – Не так уж плохо.
– Без людей Кастракани он бы не справился, – сказал Кастельбарко. И добавил специально для Кангранде: – Вам никогда не приходило в голову, мой господин, что эти продажные кондотьеры еще себя покажут? Как только лето начинается, они выбирают, какая война им больше по нраву. Многие специально, год повоевав за одного правителя, на следующий год нанимаются к его противнику, чтобы война подольше не кончалась. Мы тратим на них огромные суммы, но ведь преданность за золото не купишь.
– Верно, – кивнул Кангранде. – Нико, скажи, за что можно купить преданность?
– За землю, – немедля ответил Нико. – За землю, и еще раз за землю. Одни сражаются в битве, а то и в целой войне, во имя князя или Господа. Но если вы хотите, чтобы человек сражался за вас до конца дней своих, дайте ему землю. Взять хоть Капуллетто. Вы наполнили его кошель золотом через край, вы пожаловали ему титулы, однако ничто не могло привязать его к вам крепче, чем поместье в окрестностях Бардолино. Теперь он предан вам более, чем если бы был вашим сыном.
На лице Кангранде отразилось сомнение.
– Хм. Поживем – увидим. Во всяком случае, Капуллетто ответил щедростью на щедрость. Пир, который он устроил в честь святого Бонавентуры, был просто великолепен. Я давно так не плясал.
– О да, праздник удался, – подтвердил Кастельбарко, передавая поднос. – Людовико заверил меня, что намерен каждый год устраивать нечто подобное.
– Позор, что Гаргано там не было, – произнес Баилардино.
– Его приглашали, – возразил Кангранде. – Я лично проверил. Однако он решил не ходить. Сказал, что не хочет портить людям удовольствие. Позор, самый настоящий позор.
Залпом осушив кубок, Нико принялся вертеть в руках нож.
– А знаете, синьоры, кто мне больше всех понравился? Бонавентура и его жена. Мне говорили, что она сумасшедшая; никогда не слышал такой великолепной словесной перепалки, как у этой молодой четы!
– Да уж, они все бельишко успели на людях прополоскать, – подхватил Баилардино и потянулся, чтобы вновь наполнить кубок Нико. – Выходит, праздник-то немного и в честь молодого Петруччо – он ведь Бонавентура. А его сумасшедшая жена, кажется, падуанка?
– Да, – подтвердил Кангранде. – Похоже, по нашей милости в Падуе скоро ни одной невесты не останется.
– Я слышал, она ждет ребенка, – встрял Поко, заслужив взгляд Нико, не обещавший ничего хорошего. Пажам не положено было говорить, когда их не спрашивают, и все остальные пажи соблюдали это правило. Однако новость Поко показалась настолько интересной, что благородные синьоры легко простили ему нарушение этикета.
Баилардино хлопнул в ладоши.
– Прекрасно! Что за год выдался – сплошные дети! Кто тебе сказал, Джакопо?
– Да, кто? – спросил, давясь от смеха, Кангранде. – Похоже, твои шпионы получше моих.
– Я тут вожу знакомство с одной девушкой из дома Бонавентуры… – начал Поко, скромно потупившись.
Ему отвечали смехом и ухмылками. Баилардино явно веселился.
– Так держать, Джакопо! Может, еще чья-нибудь жена в положении, а мы и не знаем?.. Какого черта!
Занавеску шатра довольно бесцеремонно откинули, и внутрь буквально ворвался один из солдат Кангранде.
– Мой господин, беда!
Пятеро военачальников мигом вскочили из-за стола. Опрокидывая скамьи, они бросились за солдатом вон из шатра. Поко и остальные пажи не отставали.
– Смотрите, мой господин! – И старый вояка махнул рукой в сторону Кальватоне.
Все устремили взоры к стенам города. Стены светились красным изнутри.
– Неужели измена? – вскричал Пассерино.
– Боюсь, что да, – мрачно произнес Кангранде. – Только, пожалуй, не такая измена, о какой ты подумал.
– Что же тогда? – удивился Кастельбарко. – Кремона атакует?
– Нет. Кто-то решил устроить погром, чтобы меня скомпрометировать. Седлать коней! К оружию! Посмотрим, может, еще удастся все исправить.
Нико подтолкнул Поко, который в ужасе смотрел на усиливающийся пожар.
– Шевелись, парень! Забудь о доспехах. Тащи сюда стеганый камзол, меч и шлем. Быстрее! – И Нико дал ему хорошего пинка.
Поко бросился бежать.
Пятнадцать минут спустя Кангранде уже предводительствовал конным отрядом. Вокруг царил хаос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93