Стрела не свалила Пьетро наземь. Прошла секунда. Он чувствовал под собой коня, он дышал. Похоже, обошлось.
«Я жив. Слава Тебе, Господи, я…»
Передние копыта коня коснулись земли, и Пьетро, глотнув воздуха, закричал. Глаза у него едва не вылезали из орбит, в уголках появились слезы. Он посмотрел вниз и увидел… Стрела насквозь пронзила правое бедро повыше колена и застряла в плоти. Расстояние между стрелявшим и мишенью было слишком мало – наконечник пробил также кожаное седло и вонзился в железный панцирь скакуна.
Конь продолжал нестись, и при каждом ударе копыт Пьетро казалось, что в бедро ему входит молния, каждый скачок грозил разорвать его плоть. Юноша был пришпилен к крупу. Он вжался в седло, надеясь, что так его будет меньше трясти, но это не помогло. Кровь сочилась с обеих сторон раны.
Человек и конь превратились в одно обезумевшее от боли и страха существо, сила которого несла ему же погибель.
Пот и боль застилали Пьетро глаза, и все же он увидел, что падуанец перезаряжает арбалет.
– Только не это, – выдохнул юноша, вжимаясь в шею коня. Мысли путались, и лишь одно сидело в голове: останавливаться нельзя.
Гранде да Каррара окинул взглядом дрогнувших солдат и обратился к племяннику:
– Если они прорвутся, забудь обо всем и скачи во весь опор.
Затем перевел взгляд на одинокого всадника, приближавшегося к мосту.
– Вот это смельчак!
Марцилио тоже мог бы кое-что сказать о смелости всадника, но ему было не до того – он прицеливался. Смельчак, ха!
Спрятался за конской шеей, надеется на доспехи. Нет, коня останавливать Марцилио не собирался. Так называемый смельчак, по-видимому совсем юнец, помешал ему убить Кангранде, и молодой Каррара решил покончить с ним прежде, чем виченцианцы обратят их в бегство.
– Давай же, покажи лицо!
Боевой конь взбирался на груду лошадиных и человеческих трупов, ища опору в еще теплой плоти, нарываясь прямо на ощетинившиеся копья. Одно копье пробило металл, но Марцилио все равно не видел всадника. Конь нагнул голову, и шип, словно у единорога, зацепил сразу двоих.
Зато из-за склоненной шеи показался седок.
– Наконец-то! – возликовал Марцилио. И выпустил стрелу.
В шлеме Пьетро почти ничего не видел, однако почувствовал удар в районе «днища». Удар оглушил его и заставил наклониться вправо. Не в состоянии опереться раненой ногой о стремя, юноша начал медленно валиться из седла. В узкой прорези для глаз все плыло. По ноге прошлось что-то острое, и юноша застонал. В одном он не сомневался: падение неизбежно. Пьетро вытащил меч и раскинул руки, полагая, что кого-нибудь да зацепит напоследок. Вокруг кричали, но, когда пальцы Пьетро схватили что-то железное, он услышал только испуганный вопль. На секунду юноша оказался распятым между собственным седлом и тем, что он ухватил. Затем упал на землю и услышал, как его добыча тяжело грохнулась рядом.
Пьетро еле дышал, слезы застили глаза. Он пытался стащить шлем, который почему-то уже не был так велик. На земле рядом с ним лежал смуглый юноша со сломанным арбалетом в руках. Так как он был в доспехах, падение причинило ему немало вреда.
«Отлично», – подумал Пьетро и, дотянувшись до пояса арбалетчика, отцепил кинжал.
Однако где же солдаты? Пьетро приготовился к удару мечом по голове, который разрубит его напополам. Извернувшись, он вонзил кинжал… в воздух.
Прорыв обороны на мосту стал роковым. Тяжеловооруженные всадники в очередной раз обратились в бегство. Через несколько секунд мимо Пьетро с грохотом пронеслись виченцианцы, чтобы окружить и добить последних падуанцев.
Правда, один падуанец не пытался ускакать. Не слезая с коня, он поднял руки – жест, на всех языках означающий покорность победителю.
– Сдаюсь! – кричал некто иной, как Джакомо Гранде да Каррара, не сводя глаз с простертого на земле племянника.
Пьетро с недоумением огляделся, затем ощупал свой шлем. Под самым «днищем» обнаружилась стрела. Она пробила металл насквозь, наконечник вышел по другую сторону. Пьетро вспомнил удар, тяжко отозвавшийся в голове, и понял, что стрела прошла прямо над его теменем, сократив расстояние между головой и «днищем» более чем вполовину. Юноша рассмеялся полубезумным смехом.
Рядом тяжело заворочался и наконец сел Марцилио. В следующую секунду он вздрогнул от прикосновения к кадыку холодной стали. Увидев Пьетро, стоявшего над ним на коленях, падуанец заморгал. Ему показалось, что в карих глазах юноши светится насмешка и даже презрение.
Но Пьетро не чувствовал никакого презрения – он просто радовался, что остался жив. Неловко улыбнувшись, юноша произнес:
– Похоже, ты мой пленник.
Кангранде сам не стал преследовать падуанцев у Квартесоло. Он отправил за ними своих людей. Выполнение задания могло занять несколько дней. Падуанцы рассыпались по склонам, попрятались в канавах по обеим сторонам дороги. Некоторые бросились в речки, во множестве протекавшие в этой местности, и лишь потом задались вопросом, умеют они плавать или нет. Сейчас эти смельчаки барахтались в мутной воде, отчаянно стараясь снять тяжелые доспехи. Люди Кангранде, еще несколько минут назад убивавшие падуанцев, теперь стали их спасать. Они сбрасывали собственные доспехи и ныряли в воду.
Борьба закончилась. Битвы как таковой и не было – было бегство, однако сейчас уже больше никто никуда не бежал.
Кангранде спешился под деревом на холме к югу от Квартесоло. Он снял с запачканного кровью коня testiera, бросил его на землю и рассеянно стал гладить длинную морду. Измученный Юпитер упал у ног хозяина.
Кангранде даже не взглянул назад, на город, принадлежность которого теперь не вызывала сомнений. Кангранде смотрел на юг, поверх голов убегавших падуанцев, и на восток. Зеленела трава, в садах зрели плоды. Кангранде видел реки и виноградники, мельницы и фермы. Урожай собрали три недели назад. Эти земли – одни из самых плодородных в мире; борьба за них не прекращается веками. Это Тревизская Марка.
Кангранде делла Скала, титулованный викарий Тревизской Марки, смотрел на половину этой самой Марки, ему не принадлежавшую. Никто, кому довелось бы в этот момент увидеть лицо Кангранде, не смог бы сказать, что было в его глазах – обеспокоенность судьбой этой земли или восторг.
Кангранде исполнилось двадцать три года.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Казалось, сражение длилось несколько часов; на самом деле оно заняло не более двадцати минут. В ходе стычек пролилось не так уж много крови. Среди погибших числилось лишь семеро знатных падуанцев и пятьдесят семь пехотинцев. За исключением Джакомо да Каррары и его племянника, всем конным удалось скрыться. Многие пехотинцы получили ранения. Однако всего удивительнее было количество пленных: более тысячи тяжеловооруженных падуанцев сдались отряду в восемьдесят человек.
Кангранде, носивший прозвище нового Цезаря за милосердие к побежденным, решил и сегодня не отступать от своих правил. Возвратившись к северной границе Квартесоло, он принял знатных падуанцев как старых друзей. Поэта Альбертино Муссато нашли во рву. На теле его обнаружилось ни много ни мало одиннадцать ран, самыми опасными из которых были трещина в черепе и перелом ноги. Кисть его руки еле держалась на запястье, вывернутая под немыслимым углом. Кости поэту пересчитали копыта коней его же товарищей, однако он успел броситься с моста в грязную воду. Кангранде, обращаясь к Муссато, всячески подчеркивал его храбрость. Страдая на импровизированных носилках от нестерпимой боли, поэт старался отвечать возможно дружелюбнее.
Пьетро, неловко изогнувшись, перевязывал раненую ногу лоскутами, на которые пошла рубаха одного из убитых, и с удивлением наблюдал этот обмен любезностями. Он уже передал своих пленников Скалигеру. Тот пожертвовал поясом, чтобы наложить Пьетро жгут повыше раны. К счастью, деревянная стрела, застрявшая в ноге, препятствовала большой потере крови, однако боль причиняла адскую. Уверенный, что пленные падуанцы в надежных руках, Пьетро кое-как вскарабкался на подвернувшегося коня и отправился искать друзей. Пронзенный стрелой шлем он прихватил с собой. Позади него Кангранде всячески превозносил доблесть дяди и племянника.
– Поистине вы совершили подвиг, которому нет равных, – вдвоем остановили отступающую армию!
Гранде наклонил голову.
– Скорее, подвиг совершили вы, вселив ужас в сердца тысячи воинов.
– И все же вы, синьоры, достойны победы. Хотя бы за ваше беспримерное мужество.
– Не сомневаюсь, что наше мужество не помешает этому сопляку получить за нас хороший выкуп, – проворчал Марцилио.
Кангранде усмехнулся.
– Вы предпочли бы, чтобы Пьетро вас убил?
– Значит, его зовут Пьетро.
– Пьетро Алагьери, флорентинец, недавно прибыл из Парижа. Его путь лежал через Пизу и Лукку.
– На нашу голову, – заметил старший Каррара. – Он случайно не сын Данте?
– Сын.
– Храбрый юноша. Я так и сказал племяннику.
Марцилио открыл было рот, но Гранде наступил ему на ногу. Вместо собственных комментариев относительно душевных и физических качеств Пьетро младший Каррара неожиданно для себя выдал:
– Вашей армии здесь нет, не так ли?
– К сожалению, нет. Полагаю, сейчас моя армия как раз выходит из Вероны.
– Значит, ваша победа – чистой воды удача.
– Пожалуй, – улыбнулся Скалигер.
– Удача, а не ваш талант полководца, – не унимался Марцилио.
– Что поделаешь! – продолжал улыбаться Скалигер.
– Нельзя недооценивать удачу, – процедил Гранде.
– Полагаю, масштабы моего коварства привели бы тебя в бешенство. – Скалигер не сводил улыбки с молодого Каррары, как иные не сводят глаз.
– И каковы же эти масштабы?
Слова Марцилио прозвучали уже в спину Кангранде. Правителю принесли большой нагрудник, украшенный лазурной эмалью. Кангранде выслушал шепот на ухо, усмехнулся, посмотрел на нагрудник, перевел взгляд на старшего Каррару.
– Известно ли вам, кому это принадлежит?
– Известно.
– Как жаль, что он проигнорировал мое гостеприимство.
– Наверняка он потерял нагрудник в бою.
– Вы слишком великодушны.
Кангранде вручил нагрудник солдату и сказал:
– Возьми троих. Вместе идите туда, где ты нашел эту вещь, и отправляйтесь с того места в сторону Падуи самым коротким путем. Если вы через час не нагоните хозяина нагрудника, возвращайтесь. Да смотрите, не подъезжайте к Камисано. Вперед.
Солдат с поклоном удалился. Кангранде в нетерпении стал прохаживаться туда-сюда, на губах его играла довольная улыбка. Улыбка эта ясно говорила, что граф Сан-Бонифачо горько пожалеет о своем бегстве.
Кангранде, оставив падуанцев и инструкции по их содержанию всадникам, поехал к месту падения Антонио да Ногаролы. Пришедший в себя Ногарола проклятиями отвечал на уговоры слуг вернуться в Виченцу.
– Я прекрасно себя чувствую, черт подери! – рычал он, тщетно пытаясь остановить кровь из плеча с помощью разорванного рукава вражьей рубахи. Он даже пнул человека, пришедшего позаботиться о раненых. – Перевязывай кого-нибудь другого! Я в твоих услугах не нуждаюсь. Это не рана, а царапина!
– Ох, Антонио, вы хуже ребенка. – Кангранде нагнулся над Ногаролой, поднял окровавленную тряпку. – Рана серьезная. Можете пошевелить рукой?
– Более-менее, – проворчал Ногарола.
Кангранде промокнул основание стрелы, торчащей из плеча Антонио, свежей тряпицей.
– Так-то лучше. И вообще, отправляйтесь-ка домой да позовите лекаря. – И, хлопнув Ногаролу по здоровому плечу, Кангранде удалился.
Любой другой на месте Скалигера услышал бы в свой адрес немало нелестных слов. Ногарола поднялся и в сопровождении слуг направился в Виченцу.
Пьетро не пришлось искать долго. Антонио сидел, уронив голову на руки, а Мари полулежал на спине, опираясь на локти.
– Боже! – воскликнул Мари при виде ноги Пьетро.
– Рана не опасная, – скромно отвечал Пьетро.
– Нам до тебя далеко, – с завистью вздохнул Антонио.
Пьетро стал спешиваться. Боль переполнила его, но он не дал ей выплеснуться в крике и неловко опустился на колени рядом с Антонио и Марьотто.
– А это вы видели? – Пьетро гордо протянул друзьям свой шлем.
– Ты что, в мишень играл? – рассмеялся Антонио.
Они с Марьотто выслушали Пьетро. Юноша старался ничего не приукрасить, но все равно поверить в то, что он выбрался живым из такой переделки, было непросто. Антонио и Марьотто наперебой принялись рассказывать о своих приключениях.
– Выходит, в тебя попал тот же тип, что целился в Мари? – догадался Антонио.
– Никто в меня не целился! – перебил Марьотто. – Просто ты в седле держишься не лучше чурбана, а признавать этого не хочешь!
– Еще как целился! – кричал Антонио. – А вот всадника с копьем ты точно сам придумал.
– Да, и сам себе в грудь заехал, – парировал Мари, приподнимаясь и указывая на свою рану. От боли он тут же снова упал на спину.
– А может, ты в куст чертополоха угодил, цветик ты наш! – гоготал Антонио. – Откуда мне знать? – Юноши обменялись неприличными жестами, и Капеселатро продолжал: – В одном ты прав: я действительно упал. И тебя с коня свалил. Не сделай я этого, стрела бы раскроила тебе череп, как спелую дыню! – На слове «дыня» Антонио возвысил голос, затем закатил глаза, застонал и затряс головой. Пьетро и Мари разобрал смех. Антонио одарил их скорбным взглядом, вызвав новый приступ хохота.
Марьотто было больно смеяться. Переводя дыхание, он взглянул на свою рану и спросил:
– Как думаешь, шрам останется?
– Пожалуй, – со знанием дела отвечал Пьетро.
– Слава богу, – удовлетворенно выдохнул Марьотто.
К юношам приблизился Скалигер в сопровождении Юпитера, у которого язык все еще был на плече и бока ходуном ходили. Видя, что раны неопасные, Капитан спросил:
– Ну а здесь что произошло?
Антонио попытался поднять голову и скривился от боли. Марьотто попытался сесть ровно, но Пьетро ему не дал. Он только покусывал губу, чтобы не расхохотаться, слушая объяснения Антонио и Марьотто.
– Я ему жизнь спас…
– …а тут этот с копьем…
– …нет чтобы «спасибо» сказать…
– …я сам видел арбалет…
– Скоро у вас будет возможность рассказать все в подробностях, – пряча улыбку, произнес Скалигер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93