https://wodolei.ru/catalog/vanni/nozhki-dlya-vann/
Я слышал, они из-за тебя света белого невзвидели.
Антония хихикнула было, но сразу смутилась и осеклась. Взрослой девушке не пристало хихикать, ей же необходимо быть взрослой, особенно сейчас.
– Насколько я понимаю, Джакопо ты с собой не берешь?
– Боже сохрани! Хватит с меня и хромой ноги в качестве довеска. А такого, как Поко, никому не пожелаю.
Антония бросила взгляд на его правую ногу.
– Болит?
Пьетро подвинул ногу, так что она вытянулась на полу во всю длину.
– Болит, будто сам дьявол в нее раскаленные иглы втыкает. Но знаешь, что я тебе скажу? Если это и есть сегодняшняя цена за мою жизнь, я торговаться не стану.
– Ты сегодня даже бегал.
– Со страху еще и не то сделаешь, – рассмеялся Пьетро.
Антония не сводила с него глаз.
– Ты правда очень храбрый. Только не обижайся: от тебя я такого не ожидала.
Пьетро усмехнулся.
– Я сам от себя не ожидал. Просто обстоятельства так складывались. Никто не желает казаться хуже, чем сам о себе думает. По-моему, в этом все дело. Что такое храбрость? Это когда не хочешь, чтобы тебя считали трусом. Я, например, такие поступки совершал, на которые при здравом рассуждении никогда бы не решился.
– Отец говорит, что у тебя обостренное чувство справедливости.
– Отец слишком много говорит, – очень мягко заметил Пьетро. – Расскажи-ка лучше о себе. Как доехала? Как дела дома?
Антония рассказала, как добиралась до Вероны, затем перешла к флорентийским новостям. Она перечислила все события, какие только смогла припомнить, но главным образом говорила о новом соборе. За двадцать лет строители не продвинулись дальше каркаса. Ходили слухи, будто Джотто заказаны фрески, однако вся Флоренция острила, что ему придется нарисовать эскизы, по которым его внуки эти фрески напишут.
Антония рассказывала и о старых друзьях Пьетро. Некоторые из них собирались жениться, кое-кто уже женился.
– Пьетро, а ты никогда не думал о браке?
Юноша покачал головой.
– Только не в обозримом будущем.
– Скажи мне правду. Это твое желание уехать связано с Марьотто и Антонио?
Пьетро вздохнул.
– И да и нет. Я очень сержусь на Мари, но…
– Но?
– Но с ним говорить легче, чем с Антонио. В смысле, когда мы все вместе, все хорошо. Мы – трио. Да, я зол на Мари – но лишь за то, что он это трио разрушил.
– Бедный сир Капуллетто. Я его встретила сегодня утром. Он показал мне город.
– Антонио завтра уезжает к своему дяде в Падую, если тебе от этого легче. У дяди там некое дело. Если уж на то пошло, Антонио приглашен на свадьбу. Они с Мари оба приглашены, но теперь поедет один Антонио.
– Может, он встретит другую девушку и все как-нибудь уладится?
– Беда в том, что для Антонио существует только одна девушка – Джулия.
– Я думала, ее зовут Джаноцца.
– О, только не для него! Она всегда будет его Джулией, идеальной женщиной. Правда, не понимаю, как в одно и то же время можно быть идеальной и разбить ему сердце.
– Выходит, ты не веришь в настоящую любовь?
Пьетро воззрился на сестру.
– Вот не ожидал!
– …любовь больше, чем земная страсть.
В дверь постучали. Слуга впустил маленького человечка, лицо которого выдавало его семитское происхождение.
– Мануил! – Пьетро поднялся и обнял карлика, как старого друга. – Позволь представить мою сестру, Антонию. Антония, это Мануэлло, главный весельчак при дворе Кангранде.
Антония довольно невежливо сунула шуту руку. Она была набожна и верила большей части историй об убийцах Христа. Пожалуй, слухи о пожирании младенцев несколько преувеличены, да и рогатых жидов ей встречать не приходилось. И все же остальных россказней оказалось достаточно, чтобы Антония, судорожно отдернув руку, бегло пересчитала собственные пальцы.
Мануила немало позабавило поведение девушки.
«Ишь, смех какой зловещий», – подумала Антония.
Но тут Мануил обратился к Пьетро.
– Кангранде просил меня сообщить тебе имя моего двоюродного брата, который живет в Венеции, – к нему ты всегда сможешь обратиться за помощью. Просто скажи, что ты от меня. В смысле, назови мое имя. А то он любит розыгрыши и всегда готов подраться. Болван, но зато человек слова.
– Я буду осторожен, – заверил Пьетро. – Как его зовут?
– Шалах.
Пьетро сделал неуклюжую попытку повторить непривычные звуки:
– Ши – ло?
– Что с вас, не принадлежащих к избранному народу, взять? Смотри, вот я написал его имя, а заодно и адрес. Он должен быть в хорошем настроении – жена недавно подарила ему дочь. И передай ему от меня поздравления.
– Обязательно, – пообещал Пьетро, пряча клочок бумаги под рубашку.
Глаза шута озорно сверкнули.
– Ты песню мою помнишь? Я сочинил еще несколько куплетов.
И, к изумлению Антонии, шут запел безо всякого аккомпанемента:
Нынче соломенный
Цвет не в почете:
Рыцарь со свадьбой
Остался в пролете.
Черные кудри
Деве по нраву.
Где бы найти нам
На вора управу?
«Быть посему», –
Непреклонен синьор.
Только не вечен
Его приговор.
– Очень смешно, – сухо произнес Пьетро.
Раздался грохот, как будто в дверь метнули что-то тяжелое.
– Это, верно, отец твой пером скрипит? – произнес Мануил.
И тут терпение Антонии кончилось.
– Я вынуждена попросить вас покинуть этот дом.
Карлик осклабился.
– Боже меня сохрани мешать его обожаемой Музе. Пьетро, будь осторожен. Я не просто так песню спел – ты вернешься, даже не сомневайся. – Затем Мануил отвесил поклон Антонии, кончиками пальцев сняв шляпу и пройдясь ею по полу. – Enchante, mademoiselle. Уверен, мы скоро увидимся. Мы с вашим отцом любим вечерком сыграть партию-другую в шахматы. Не стесняйтесь – присоединяйтесь.
Еще раз поклонившись Пьетро, Мануил удалился.
Заметив, как скривилась сестра, Пьетро тоже не преминул скорчить рожу.
– Мануил такой забавный! И он хороший человек. Он не солгал – они с отцом действительно довольно близки. Так что можешь с чистой совестью ему симпатизировать.
Антония покраснела. Чтобы сменить тему, она ухватилась за новую информацию.
– Значит, ты едешь в Венецию?
Пьетро пожал плечами.
– Сначала в Венецию, а потом, скорее всего, в Болонью, в университет.
Антония испытала острый приступ зависти.
– И что ты будешь изучать?
– Не знаю. Может, медицину. Или право.
– Когда ты уезжаешь?
– Дня через два, не позже. Мне нужно еще нанять конюха, который согласится поехать со мной и будет ухаживать за лошадьми. Может, и пажа придется подыскать. Пока не знаю. Наверно, в среду, самое позднее в четверг. – Пьетро увидел слезы в глазах сестры, а также ее отчаянные попытки эти слезы сдержать. – У нас еще есть время. Присядь. Давай-ка я тебе расскажу о привычках отца.
Вышло так, что Пьетро уехал только в пятницу на рассвете – приготовления заняли куда больше времени, чем он предполагал. По настоятельной рекомендации супруги Скалигера – которая, кажется, прониклась к нему жалостью – Пьетро нанял двенадцатилетнего Фацио, сына одной из служанок донны Джованны, в качестве конюха и по совместительству пажа.
Разумеется, поползли слухи. Пьетро и месяца не прожил в Вероне на правах гражданина, а уже говорили, будто Кангранде в приступе гнева отправил его в изгнание. Это подпортило репутацию правителю Вероны, над Пьетро же сгустился ореол мученика. Несмотря на то что стало известно, будто Пьетро целую неделю провел, запершись с астрологом и его мавром. Говорили, будто Кангранде недоволен всеми троими. Причина оставалась неизвестной, хотя многие вспоминали об убийстве прорицательницы и строили разнообразные догадки.
Для Данте эта неделя оказалась плодотворнее, чем предыдущие несколько месяцев. Он завершил целых три песни, включая и инвективу против Италии, и главу о Долине земных властителей, в которой имел место диалог отца и сына – то есть хорошего и плохого.
Рано утром в пятницу, когда Пьетро упаковывал вещи, в дверь постучал Туллио Д’Изола. В руках он держал аккуратную стопку писем, каждое с подписью и печатью.
– Скалигер хочет, чтобы вы отдали письма посланнику Дандоло в Венеции, а также передали ему поклон.
Пьетро спрятал письма в заплечную кожаную сумку.
– Спасибо, Туллио.
– Меня также просили передать вам это, синьор Алагьери. – Главный дворецкий вручил Пьетро два запечатанных воском письма.
Одно было от Антонио. Тот благодарил Пьетро за поддержку его, Антонио, перед Скалигером. В простых выражениях, так же как говорил, Антонио писал: «Ты мой единственный друг. Если тебе когда-нибудь что-нибудь от меня понадобится – даже моя жизнь, – я, не задумываясь, сделаю для тебя все».
«Бедный Менелай», – пробормотал Пьетро. Через два дня после дуэли Данте в суде цитировал Гомера, называя Джаноццу Еленой, а молодого Монтекки – Парисом. Веронские остряки тотчас подхватили цитату, тем более что Марьотто отправляли во Францию (правда, не в Париж). Так Антонио получил обидную кличку Менелай.
Второе письмо было от Марьотто. «Парис» выражал глубокие сожаления по поводу своих действий, которые возымели такие последствия для Пьетро. В конце он писал: «Надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь и мы снова станем друзьями».
Пьетро спрятал оба письма.
– А еще, синьор Алагьери, – проговорил Туллио, – вам письмо от донны да Ногарола. Она велела передать вам его в собственные руки.
Катерина вместе с Ческо уехала в Виченцу на следующий день после дуэли. У Пьетро перехватило дыхание – пришлось закашляться, чтобы Туллио ничего не заподозрил. Развернув письмо (или, скорее, записку), Пьетро прочел несколько строк, написанных изящным почерком:
«Дорогой Пьетро!
Я знаю, из-за чего ты и мой брат поссорились. Я знаю даже больше. Мне очень жаль, что я поставила тебя в такое скверное положение. Изгнание продлится совсем недолго. Даю слово.
Катерина».
Бумага хранила тонкий аромат лаванды. Пьетро спрятал письмо на груди.
– Попрощайся от моего имени со всеми, – попросил он дворецкого. – Вы все очень гостеприимные люди – жаль, что наслаждаться гостеприимством пришлось недолго.
– Что поделаешь – такова судьба, – отвечал Туллио, откланиваясь.
«Как странно», – думал Пьетро, продолжая паковать вещи.
Через час он оседлал Каниса и присоединился к маленькой компании, покидавшей город. Они с Фацио были не одиноки. Из Вероны уезжали Игнаццио да Палермо и его мавр. Они также направлялись в Венецию и вызвались ехать вместе с Пьетро.
Игнаццио и Теодоро направились к понте Пьетро, мосту у восточных ворот. За боевого коня Пьетро, привязанного к седлу, нес ответственность Фацио. Пьетро придержал Каниса, чтобы Меркурио в последний раз ткнулся носом в ладонь Данте. Брат и сестра тоже вышли проводить Пьетро. Джакопо сострил, что самая жизнь остановится, если они задержатся где-либо слишком надолго. И он, и Антония махали вслед, однако на спине Пьетро чувствовал взгляд отца. У старика на ложь нюх, как у собаки. Поэт знал, что происходит нечто, но не знал, что именно. И ему это не нравилось.
Катерина, конечно, скажет ему, что Пьетро уехал из-за малыша. И это будет правда. Однако сама Катерина и знать не будет, насколько ее слова близки к истине.
Пьетро лгал родным с отвращением – но разве мог он сказать правду?
Правду о том, что он, астролог и мавр начали охоту на Пугало.
ЧАСТЬ IV ИЗГНАННИКИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Кальватоне, 27 октября 1315 года
Вконец измотанная армия Вероны устроила привал в одном из лагерей, окружавших почерневшие стены Кальватоне. Кальватоне – уже пятый город, что за этот месяц сдался Кангранде, но до чего же трудно было его взять! Наконец сегодня утром город капитулировал, и Кангранде разрешил своим людям всю ночь праздновать победу. Назавтра же им предстоял переход к главной цели – Кремоне.
Октябрь, конечно, был не самым подходящим месяцем для начала военной кампании, но лето выдалось не дай бог. Сперва невыносимая жара, затем проливные дожди, на корню сгубившие весь урожай на севере страны. Мясо и яйца подходили к концу, на каплунов и прочую птицу нашелся мор, откармливать свиней было себе дороже. Даже хлеб не пекли, предварительно не просушив зерна.
Пока не зарядили дожди, правителю Кремоны, стойкому гвельфу по имени Кавалькабо, пришлось изрядно поволноваться. Он слышал, будто Кангранде, заключивший перемирие с Падуей, вздумал расширить территорию в западном направлении под тем предлогом, что у Мантуи имеются права на Кремону и прилегающие земли. Однако выступать в поход без провианта – сущее безумие.
В первых числах октября Кангранде начал проявлять признаки этого безумия. Стянув силы из Мантуи, он наскоком взял понте ди Доссоло, Виадану и Саббионетту. Именно в Саббионетту Кавалькабо отправил свои капиталы и своих домочадцев, полагая, что там они целее будут, – вот почему взятие этого города явилось для него тяжелым ударом. Кангранде сделал Кавалькабо деловое предложение: продовольствие в обмен на родных. Кавалькабо разразился проклятиями, велел задержать гонца и стал тайно готовить Кремону к осаде.
Тем временем солдаты Кангранде пробавлялись припасами, награбленными в сдавшихся городах, – несмотря на то, что правитель Вероны обещал оставить в каждом добровольно сдавшемся городе достаточное количество продовольствия. Городам, которые, как Виадана, держались до конца, по-видимому, не суждено было пережить зиму.
Кангранде знал, что даже с конфискованным продовольствием его армии долго не продержаться. Своему другу Пассерино Бонаццолси он сказал: «Нам нужны молниеносные выступления. Стоит помедлить, и вся кампания пойдет насмарку».
В союзники Кангранде взял правителя Мантуи, пообещав ему власть надо всеми захваченными городами. Поэтому правитель Мантуи проявлял активность. Через неделю после взятия Саббионетты он повел своих людей на Пиадену и захватил ее. А ведь Пиадена всего в пятнадцати милях от Кремоны, по той же дороге.
На очереди был Кальватоне. К этому времени объединенная армия Вероны и Мантуи с огромным количеством наемников прекрасно приспособилась к осадам. Однако стойкие кальватонезцы отчаянно сопротивлялись. Трижды Кангранде лично возглавлял атаку, и каждый раз, когда солдаты уже готовы были лезть на стены, кальватонезцы отбрасывали захватчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Антония хихикнула было, но сразу смутилась и осеклась. Взрослой девушке не пристало хихикать, ей же необходимо быть взрослой, особенно сейчас.
– Насколько я понимаю, Джакопо ты с собой не берешь?
– Боже сохрани! Хватит с меня и хромой ноги в качестве довеска. А такого, как Поко, никому не пожелаю.
Антония бросила взгляд на его правую ногу.
– Болит?
Пьетро подвинул ногу, так что она вытянулась на полу во всю длину.
– Болит, будто сам дьявол в нее раскаленные иглы втыкает. Но знаешь, что я тебе скажу? Если это и есть сегодняшняя цена за мою жизнь, я торговаться не стану.
– Ты сегодня даже бегал.
– Со страху еще и не то сделаешь, – рассмеялся Пьетро.
Антония не сводила с него глаз.
– Ты правда очень храбрый. Только не обижайся: от тебя я такого не ожидала.
Пьетро усмехнулся.
– Я сам от себя не ожидал. Просто обстоятельства так складывались. Никто не желает казаться хуже, чем сам о себе думает. По-моему, в этом все дело. Что такое храбрость? Это когда не хочешь, чтобы тебя считали трусом. Я, например, такие поступки совершал, на которые при здравом рассуждении никогда бы не решился.
– Отец говорит, что у тебя обостренное чувство справедливости.
– Отец слишком много говорит, – очень мягко заметил Пьетро. – Расскажи-ка лучше о себе. Как доехала? Как дела дома?
Антония рассказала, как добиралась до Вероны, затем перешла к флорентийским новостям. Она перечислила все события, какие только смогла припомнить, но главным образом говорила о новом соборе. За двадцать лет строители не продвинулись дальше каркаса. Ходили слухи, будто Джотто заказаны фрески, однако вся Флоренция острила, что ему придется нарисовать эскизы, по которым его внуки эти фрески напишут.
Антония рассказывала и о старых друзьях Пьетро. Некоторые из них собирались жениться, кое-кто уже женился.
– Пьетро, а ты никогда не думал о браке?
Юноша покачал головой.
– Только не в обозримом будущем.
– Скажи мне правду. Это твое желание уехать связано с Марьотто и Антонио?
Пьетро вздохнул.
– И да и нет. Я очень сержусь на Мари, но…
– Но?
– Но с ним говорить легче, чем с Антонио. В смысле, когда мы все вместе, все хорошо. Мы – трио. Да, я зол на Мари – но лишь за то, что он это трио разрушил.
– Бедный сир Капуллетто. Я его встретила сегодня утром. Он показал мне город.
– Антонио завтра уезжает к своему дяде в Падую, если тебе от этого легче. У дяди там некое дело. Если уж на то пошло, Антонио приглашен на свадьбу. Они с Мари оба приглашены, но теперь поедет один Антонио.
– Может, он встретит другую девушку и все как-нибудь уладится?
– Беда в том, что для Антонио существует только одна девушка – Джулия.
– Я думала, ее зовут Джаноцца.
– О, только не для него! Она всегда будет его Джулией, идеальной женщиной. Правда, не понимаю, как в одно и то же время можно быть идеальной и разбить ему сердце.
– Выходит, ты не веришь в настоящую любовь?
Пьетро воззрился на сестру.
– Вот не ожидал!
– …любовь больше, чем земная страсть.
В дверь постучали. Слуга впустил маленького человечка, лицо которого выдавало его семитское происхождение.
– Мануил! – Пьетро поднялся и обнял карлика, как старого друга. – Позволь представить мою сестру, Антонию. Антония, это Мануэлло, главный весельчак при дворе Кангранде.
Антония довольно невежливо сунула шуту руку. Она была набожна и верила большей части историй об убийцах Христа. Пожалуй, слухи о пожирании младенцев несколько преувеличены, да и рогатых жидов ей встречать не приходилось. И все же остальных россказней оказалось достаточно, чтобы Антония, судорожно отдернув руку, бегло пересчитала собственные пальцы.
Мануила немало позабавило поведение девушки.
«Ишь, смех какой зловещий», – подумала Антония.
Но тут Мануил обратился к Пьетро.
– Кангранде просил меня сообщить тебе имя моего двоюродного брата, который живет в Венеции, – к нему ты всегда сможешь обратиться за помощью. Просто скажи, что ты от меня. В смысле, назови мое имя. А то он любит розыгрыши и всегда готов подраться. Болван, но зато человек слова.
– Я буду осторожен, – заверил Пьетро. – Как его зовут?
– Шалах.
Пьетро сделал неуклюжую попытку повторить непривычные звуки:
– Ши – ло?
– Что с вас, не принадлежащих к избранному народу, взять? Смотри, вот я написал его имя, а заодно и адрес. Он должен быть в хорошем настроении – жена недавно подарила ему дочь. И передай ему от меня поздравления.
– Обязательно, – пообещал Пьетро, пряча клочок бумаги под рубашку.
Глаза шута озорно сверкнули.
– Ты песню мою помнишь? Я сочинил еще несколько куплетов.
И, к изумлению Антонии, шут запел безо всякого аккомпанемента:
Нынче соломенный
Цвет не в почете:
Рыцарь со свадьбой
Остался в пролете.
Черные кудри
Деве по нраву.
Где бы найти нам
На вора управу?
«Быть посему», –
Непреклонен синьор.
Только не вечен
Его приговор.
– Очень смешно, – сухо произнес Пьетро.
Раздался грохот, как будто в дверь метнули что-то тяжелое.
– Это, верно, отец твой пером скрипит? – произнес Мануил.
И тут терпение Антонии кончилось.
– Я вынуждена попросить вас покинуть этот дом.
Карлик осклабился.
– Боже меня сохрани мешать его обожаемой Музе. Пьетро, будь осторожен. Я не просто так песню спел – ты вернешься, даже не сомневайся. – Затем Мануил отвесил поклон Антонии, кончиками пальцев сняв шляпу и пройдясь ею по полу. – Enchante, mademoiselle. Уверен, мы скоро увидимся. Мы с вашим отцом любим вечерком сыграть партию-другую в шахматы. Не стесняйтесь – присоединяйтесь.
Еще раз поклонившись Пьетро, Мануил удалился.
Заметив, как скривилась сестра, Пьетро тоже не преминул скорчить рожу.
– Мануил такой забавный! И он хороший человек. Он не солгал – они с отцом действительно довольно близки. Так что можешь с чистой совестью ему симпатизировать.
Антония покраснела. Чтобы сменить тему, она ухватилась за новую информацию.
– Значит, ты едешь в Венецию?
Пьетро пожал плечами.
– Сначала в Венецию, а потом, скорее всего, в Болонью, в университет.
Антония испытала острый приступ зависти.
– И что ты будешь изучать?
– Не знаю. Может, медицину. Или право.
– Когда ты уезжаешь?
– Дня через два, не позже. Мне нужно еще нанять конюха, который согласится поехать со мной и будет ухаживать за лошадьми. Может, и пажа придется подыскать. Пока не знаю. Наверно, в среду, самое позднее в четверг. – Пьетро увидел слезы в глазах сестры, а также ее отчаянные попытки эти слезы сдержать. – У нас еще есть время. Присядь. Давай-ка я тебе расскажу о привычках отца.
Вышло так, что Пьетро уехал только в пятницу на рассвете – приготовления заняли куда больше времени, чем он предполагал. По настоятельной рекомендации супруги Скалигера – которая, кажется, прониклась к нему жалостью – Пьетро нанял двенадцатилетнего Фацио, сына одной из служанок донны Джованны, в качестве конюха и по совместительству пажа.
Разумеется, поползли слухи. Пьетро и месяца не прожил в Вероне на правах гражданина, а уже говорили, будто Кангранде в приступе гнева отправил его в изгнание. Это подпортило репутацию правителю Вероны, над Пьетро же сгустился ореол мученика. Несмотря на то что стало известно, будто Пьетро целую неделю провел, запершись с астрологом и его мавром. Говорили, будто Кангранде недоволен всеми троими. Причина оставалась неизвестной, хотя многие вспоминали об убийстве прорицательницы и строили разнообразные догадки.
Для Данте эта неделя оказалась плодотворнее, чем предыдущие несколько месяцев. Он завершил целых три песни, включая и инвективу против Италии, и главу о Долине земных властителей, в которой имел место диалог отца и сына – то есть хорошего и плохого.
Рано утром в пятницу, когда Пьетро упаковывал вещи, в дверь постучал Туллио Д’Изола. В руках он держал аккуратную стопку писем, каждое с подписью и печатью.
– Скалигер хочет, чтобы вы отдали письма посланнику Дандоло в Венеции, а также передали ему поклон.
Пьетро спрятал письма в заплечную кожаную сумку.
– Спасибо, Туллио.
– Меня также просили передать вам это, синьор Алагьери. – Главный дворецкий вручил Пьетро два запечатанных воском письма.
Одно было от Антонио. Тот благодарил Пьетро за поддержку его, Антонио, перед Скалигером. В простых выражениях, так же как говорил, Антонио писал: «Ты мой единственный друг. Если тебе когда-нибудь что-нибудь от меня понадобится – даже моя жизнь, – я, не задумываясь, сделаю для тебя все».
«Бедный Менелай», – пробормотал Пьетро. Через два дня после дуэли Данте в суде цитировал Гомера, называя Джаноццу Еленой, а молодого Монтекки – Парисом. Веронские остряки тотчас подхватили цитату, тем более что Марьотто отправляли во Францию (правда, не в Париж). Так Антонио получил обидную кличку Менелай.
Второе письмо было от Марьотто. «Парис» выражал глубокие сожаления по поводу своих действий, которые возымели такие последствия для Пьетро. В конце он писал: «Надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь и мы снова станем друзьями».
Пьетро спрятал оба письма.
– А еще, синьор Алагьери, – проговорил Туллио, – вам письмо от донны да Ногарола. Она велела передать вам его в собственные руки.
Катерина вместе с Ческо уехала в Виченцу на следующий день после дуэли. У Пьетро перехватило дыхание – пришлось закашляться, чтобы Туллио ничего не заподозрил. Развернув письмо (или, скорее, записку), Пьетро прочел несколько строк, написанных изящным почерком:
«Дорогой Пьетро!
Я знаю, из-за чего ты и мой брат поссорились. Я знаю даже больше. Мне очень жаль, что я поставила тебя в такое скверное положение. Изгнание продлится совсем недолго. Даю слово.
Катерина».
Бумага хранила тонкий аромат лаванды. Пьетро спрятал письмо на груди.
– Попрощайся от моего имени со всеми, – попросил он дворецкого. – Вы все очень гостеприимные люди – жаль, что наслаждаться гостеприимством пришлось недолго.
– Что поделаешь – такова судьба, – отвечал Туллио, откланиваясь.
«Как странно», – думал Пьетро, продолжая паковать вещи.
Через час он оседлал Каниса и присоединился к маленькой компании, покидавшей город. Они с Фацио были не одиноки. Из Вероны уезжали Игнаццио да Палермо и его мавр. Они также направлялись в Венецию и вызвались ехать вместе с Пьетро.
Игнаццио и Теодоро направились к понте Пьетро, мосту у восточных ворот. За боевого коня Пьетро, привязанного к седлу, нес ответственность Фацио. Пьетро придержал Каниса, чтобы Меркурио в последний раз ткнулся носом в ладонь Данте. Брат и сестра тоже вышли проводить Пьетро. Джакопо сострил, что самая жизнь остановится, если они задержатся где-либо слишком надолго. И он, и Антония махали вслед, однако на спине Пьетро чувствовал взгляд отца. У старика на ложь нюх, как у собаки. Поэт знал, что происходит нечто, но не знал, что именно. И ему это не нравилось.
Катерина, конечно, скажет ему, что Пьетро уехал из-за малыша. И это будет правда. Однако сама Катерина и знать не будет, насколько ее слова близки к истине.
Пьетро лгал родным с отвращением – но разве мог он сказать правду?
Правду о том, что он, астролог и мавр начали охоту на Пугало.
ЧАСТЬ IV ИЗГНАННИКИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Кальватоне, 27 октября 1315 года
Вконец измотанная армия Вероны устроила привал в одном из лагерей, окружавших почерневшие стены Кальватоне. Кальватоне – уже пятый город, что за этот месяц сдался Кангранде, но до чего же трудно было его взять! Наконец сегодня утром город капитулировал, и Кангранде разрешил своим людям всю ночь праздновать победу. Назавтра же им предстоял переход к главной цели – Кремоне.
Октябрь, конечно, был не самым подходящим месяцем для начала военной кампании, но лето выдалось не дай бог. Сперва невыносимая жара, затем проливные дожди, на корню сгубившие весь урожай на севере страны. Мясо и яйца подходили к концу, на каплунов и прочую птицу нашелся мор, откармливать свиней было себе дороже. Даже хлеб не пекли, предварительно не просушив зерна.
Пока не зарядили дожди, правителю Кремоны, стойкому гвельфу по имени Кавалькабо, пришлось изрядно поволноваться. Он слышал, будто Кангранде, заключивший перемирие с Падуей, вздумал расширить территорию в западном направлении под тем предлогом, что у Мантуи имеются права на Кремону и прилегающие земли. Однако выступать в поход без провианта – сущее безумие.
В первых числах октября Кангранде начал проявлять признаки этого безумия. Стянув силы из Мантуи, он наскоком взял понте ди Доссоло, Виадану и Саббионетту. Именно в Саббионетту Кавалькабо отправил свои капиталы и своих домочадцев, полагая, что там они целее будут, – вот почему взятие этого города явилось для него тяжелым ударом. Кангранде сделал Кавалькабо деловое предложение: продовольствие в обмен на родных. Кавалькабо разразился проклятиями, велел задержать гонца и стал тайно готовить Кремону к осаде.
Тем временем солдаты Кангранде пробавлялись припасами, награбленными в сдавшихся городах, – несмотря на то, что правитель Вероны обещал оставить в каждом добровольно сдавшемся городе достаточное количество продовольствия. Городам, которые, как Виадана, держались до конца, по-видимому, не суждено было пережить зиму.
Кангранде знал, что даже с конфискованным продовольствием его армии долго не продержаться. Своему другу Пассерино Бонаццолси он сказал: «Нам нужны молниеносные выступления. Стоит помедлить, и вся кампания пойдет насмарку».
В союзники Кангранде взял правителя Мантуи, пообещав ему власть надо всеми захваченными городами. Поэтому правитель Мантуи проявлял активность. Через неделю после взятия Саббионетты он повел своих людей на Пиадену и захватил ее. А ведь Пиадена всего в пятнадцати милях от Кремоны, по той же дороге.
На очереди был Кальватоне. К этому времени объединенная армия Вероны и Мантуи с огромным количеством наемников прекрасно приспособилась к осадам. Однако стойкие кальватонезцы отчаянно сопротивлялись. Трижды Кангранде лично возглавлял атаку, и каждый раз, когда солдаты уже готовы были лезть на стены, кальватонезцы отбрасывали захватчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93