– Присутствовать, ха! – загремел Баилардино. – Сегодня ты увидишь одно из чудес современного мира! Посмотришь на скачки, а там и в пустыню удалиться не жаль – все равно лучше ничего в жизни быть не может. Разумеется, кроме скачек, что состоятся в будущем году! – Взгляд Баилардино упал на костыль. – Хорошая штука, мне б такой. Женщины обожают раненых героев. Возьми хоть моего брата. Пока у него было две руки, он и на час красотку залучить не мог, а теперь, однорукому-то, ему отбою от них нет. У тебя небось тоже так? Признайся, девчонки в очереди стоят, чтоб твой шрам погладить, а заодно и прилегающие территории? – И Баилардино затрясся от хохота.
– Нет, синьор.
Пьетро с удивлением обнаружил, что улыбается. Жизнерадостность Баилардино оказалась заразительной. Тем более непонятно было, как Катерина вышла за него или почему Кангранде так его любил. Катерина и ее брат – люди сдержанные, а Баилардино – этакий рубаха-парень, фамильярный до неприличия. С другой стороны, Пьетро никогда не видел Катерину в обществе мужа. Возможно, с ней Баилардино ведет себя иначе. Или она – с ним.
Баилардино вышел из-за занавеса, отделяющего альков с небольшой купелью. Явился Скалигер, бросая своей выгоревшей гривой отсветы на стены часовни. В первый момент он казался мрачным, но, заметив Пьетро, воскликнул:
– Синьор Алагьери! Ну вот, теперь, кажется, и вы услышали. Да благословит вас Бог в этот важный для вас день. Баилардино вам, наверно, уже надоел?
– Я всего лишь учил его, как извлечь пользу из этого важного дня.
– Не слушай его, Пьетро, – посоветовал Скалигер. – Он уже из ума выжил.
Пьетро не нашелся что ответить и просто поклонился. Костыль, скользнув по каменному полу, издал громкий скрежет. Меркурио потянулся к Кангранде, требуя ласки, и получил причитавшееся ему поглаживание по узкой морде. Скалигер нарядился для праздника – поверх камичи с красно-белой вышивкой, изображающей пасторальные сценки, на нем был темно-красный фарсетто. Единственным украшением одежды Кангранде служили миниатюрные розовые бутоны из серебра, свешивавшиеся с бахромы на фарсетто, а также с отворотов сапог. Наряд Баилардино был кричащим, но одновременно и более удобным – дублет на шнуровке спереди и плащ, подбитый темным медвежьим мехом.
Не переставая играть со щенком, Кангранде произнес:
– Не стоит кланяться мне в церкви, Пьетро. Здесь нужно кланяться Господу.
Баилардино тряхнул льняными волосами.
– Он и мне поклонился. Бьюсь об заклад, по нему все девушки в округе сохнут.
– Нет, – отвечал Пьетро, поднимаясь. – Девушки сохнут по Марьотто.
Кангранде рассмеялся, но Баилардино гнул свое:
– Нет, так меня и так, говорю вам: против ран ни одна девица не устоит. Закатай штанину, чтоб показать ей шрам, и она стащит с тебя бриджи, чтоб увидеть остальное.
Пьетро вспыхнул и расплылся в улыбке. Не любить Баилардино было просто невозможно.
– Баилардино, – с упреком произнес Кангранде, – мы как-никак в доме Божьем.
Однако Баилардино нимало не смутился.
– Бог одобряет плотскую любовь. Иначе зачем Он сделал ее такой приятной?
Кангранде только вздохнул.
– Пьетро, Туллио был у тебя?
– Да, мой господин. Час назад. Благодарю вас.
– Извини, что я столько тянул.
– Подарки чудесные, мой господин, – с чувством произнес Пьетро.
– Ты, наверно, пришел на исповедь?
– Что я слышу? – встрял Баилардино. – Неужто Пьетро будет исповедоваться тебе?
– Да, на исповедь, мой господин, – отвечал Пьетро.
– Хорошо. Не могу же я доверить своих солдат человеку, который хоть в чем-то не соответствует рыцарским идеалам. Слишком многие их игнорируют. – Кангранде ткнул Баилардино под ребро. – Другие стараются, да получается не всегда. Но мы все должны стремиться к нравственному совершенству.
Пьетро перевел дух.
– Мой господин, меня переполняет благодарность за милости, что вы мне оказываете. – Видя, что Кангранде нахмурился, Пьетро заторопился: – Но я не могу принять должность, которую вы мне предлагаете. Равно как и жалованье.
Уф! Он сделал это.
Кангранде помрачнел.
– Могу я узнать причину отказа?
– Я никогда не смогу делать то, что требуется от начальника эскадрона, а значит, буду получать деньги под ложным предлогом.
Скалигер и Ногарола переглянулись. Во взглядах их мелькнула усмешка.
– Какая чепуха, Пьетро. Деньги не такие уж большие. Я плачу из собственного кармана, а не из государственной казны. И предлогов тут быть не может, ни ложных, ни истинных. Считай, что я вознаграждаю тебя за услуги, уже тобой оказанные. Один солидус в день – слишком скромная плата за мою жизнь.
– Скромная? – буркнул Баилардино. – Я бы и флорина не дал.
– Твой отказ, – произнес Кангранде, и глаза его сверкнули, – я сочту личным оскорблением. Своим отказом ты как будто заявляешь, что моя жизнь ничего не стоит. Кроме того, как ты собираешься платить за содержание лошадей?
– Они великолепны, – вставил Пьетро.
– Вороной – прямой потомок моего любимого скакуна. Когда я на нем не езжу, я отправляю его в конюшни Монтекки, чтобы он покрывал его кобылиц. Что же касается должности, которую я тебе предлагаю, тут все серьезно. Это не просто скачки, как ты, возможно, подумал. Баннарет поставлен во главе эскадрона, но он сам набирает этот эскадрон. Он сам платит людям жалованье, он отдает приказы, он несет ответственность за их поведение. Я буду рад видеть тебя в своей армии в любом качестве, однако в должности баннарета ты сможешь многому научиться, ты сможешь овладеть тактикой боя и искусством управлять людьми.
Пьетро беспомощно указал на костыль.
– Мой господин, это не для меня. Я ведь теперь…
Баилардино даже язык прикусил.
– Франческо, подумай, с кем ты связался? По-моему, парень глуповат. – Он хлопнул Пьетро по плечу. – «Рыцарь» значит «всадник», сынок. Рыцарю почти не приходится сражаться пешим. И вообще, только тупица может во время боя спрыгнуть с коня. – И Баилардино ткнул своего шурина локтем под ребро.
Кангранде сложил ладони и возвел глаза к кресту на противоположной стене.
– Боже, зачем Ты дал мне власть, если я не могу покарать тех, кто надо мной насмехается?
С улыбкой он обратился к Пьетро:
– Баилардино в основном прав. Ничто не мешает тебе прославить свое имя в битвах. Если, конечно, ты не думаешь, что звезды уготовили тебе другую судьбу.
– Не отвечай, Пьетро, – послышался знакомый насмешливый голос. – Он в судьбу не верит.
Пьетро не слышал этого голоса несколько месяцев, с того самого дня, как покинул палаццо в Виченце. Катерина была слишком занята приемным сыном; вдобавок кое-кто в Вероне не желал ее видеть. Пьетро обернулся. Катерина выходила из-за занавеса, скрывающего купель. На руках она держала ребенка – незаконнорожденного наследника Кангранде. Мальчик сильно подрос с той памятной ночи в часовне – младенческой пухлости больше не было, руки и ноги вытянулись. Глаза стали, кажется, еще больше. Малыш тихонько гулил и почему-то был весь мокрый.
От двери послышалось рычание. Пьетро увидел, что Меркурио прижал уши и виляет хвостом.
На пороге баптистерия появился священник-францисканец. Чувствуя себя круглым дураком, Пьетро наконец сообразил, какая связь была между альковом, водой, священником и ребенком.
Пьетро попытался было поклониться донне Катерине, но малыш схватил его за нос. Пьетро всхрюкнул. Взрослые засмеялись, однако малыш уже потерял интерес к своей добыче, каковую потерю выразил продолжительным зевком.
– Устами младенца!.. – Кангранде указал священнику на Пьетро. – Этот юноша желает исповедоваться немедленно, чтобы успеть одеться подобающим образом к первому сегодняшнему развлечению. – Он хлопнул Пьетро по плечу. – Одна из главных добродетелей рыцаря – пунктуальность!
Пьетро посторонился, пропуская семейство к обитым железом двойным дверям южного выхода. Меркурио дернулся было за ними, но его не пустила цепь.
– Пойдемте, сын мой, – пригласил священник. – Трудный день сегодня выдался.
– А ведь он еще толком и не начинался, – заметил Пьетро.
В глазах святого отца отражалась чуть ли не вся мировая премудрость.
– Я еще могу понять, что Капитан, как хозяин празднеств, захотел исповедоваться. Но зачем было еще и крещение назначать именно на сегодня? – Священник явно не одобрял эту затею. – А ребенок-то!.. Кстати, вам ни за что не угадать, как Скалигер его окрестил.
– Франческо.
– Так вы знали заранее? Лично мне это все не по душе. Капитан раньше никогда официально не признавал своих внебрачных детей.
– А этого признал? – насторожился Пьетро.
– Нет, – неуверенно протянул святой отец. – Однако ребенка воспитывает его родная сестра, да и имя он дал сыну свое. Сдается мне, он задумал… Если донна Джованна, прости меня, Господи, так и не родит… – Священник осекся. – Ну, да пути Господни неисповедимы. Идемте.
Пьетро вошел в исповедальню, однако мысли его вертелись вокруг ребенка. Франческо. Один только Пьетро знал, что малыш уже был крещен. Мать дала ему другое имя. Имя, которое Кангранде счел за лучшее стереть из памяти.
Пьетро в голову пришла и другая мысль. Считалось, что во время церемонии крещения из ребенка изгоняют бесов – поэтому-то он кричит и плачет. Этот ребенок не издал ни звука. Получается, бесы уже покинули его тело во время первого крещения? Или они просто затаились до времени?
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Пешая прогулка до Арены стала пыткой. После исповеди Пьетро поспешно заковылял домой. Два раза он пытался бежать, и оба раза падал. Поко получил от отца внушение, и теперь задействовал все свое красноречие на поздравления брату.
– Кого, как не тебя, и посвящать в рыцари! Это самое малое, что Кангранде может для тебя сделать. Он и так не слишком торопился. Что-то не похоже, чтоб он был сильно занят. Хотел бы я знать, чего он столько тянул?
– Замолчи, Поко, – велел Пьетро, поспешно одеваясь для церемонии.
Новый фарсетто вызвал у Поко живейший интерес.
– Капитан знает толк в сукне, – изрек он.
Взяв бриджи, Поко добавил:
– И какой он деликатный! Помнит, что ты теперь не носишь кольцони. А что за шляпа! Ты только посмотри на это перо! Оно великолепно. Яркое, но не кричащее.
Данте с трудом сдерживал смех.
– Поко, я серьезно. Замолчи, пожалуйста, – повторил Пьетро.
Но младший брат был в ударе. Пурпурный цвет наряда вызвал у него новый приступ красноречия.
– Ого, тирский пурпур! Только императорам да сенаторам было позволено носить такую одежду. Видишь, это не какой-нибудь там лиловый, это, скорее, оттенок спелой сливы. А знаешь, как добывают пурпур? Его добывают из чернильных мешочков средиземноморских мидий. Чтобы получить одну унцию, нужны сотни ракушек. Сначала ракушку разбивают, затем достают крохотный мешочек, в котором краски – всего несколько капель.
– Боже мой, Поко, откуда такие познания в красильном ремесле? – донесся из дальнего угла комнаты голос Данте.
– Когда мы жили в Лукке, я… я водил знакомство кое с кем из тамошней красильни.
Данте вскинул брови.
– Вот как? Почему же ты не представил мне этого кое-кого?
Джакопо пожал плечами и в глубоком раздумье пнул башмаком ножку кровати.
– Отец, вы не одобрили бы. Я хочу сказать, вы сочли бы это знакомство не соответствующим…
– И чему же она не соответствовала?
– Разве я сказал, что это была девушка?
– Не сказал, но уклончивый ответ паче присяги. Клянусь, Поко, если ты…
– Отец, – вмешался Пьетро, – Капитан ждет.
Нижняя челюсть Данте продолжала ритмично двигаться под покровом бороды. Поэт решил отложить допрос до лучших времен. Ворча, что и Поко не избежал тлетворного влияния современных нравов, Данте тщательно обматывал шею шарфом. В свои четырнадцать Поко уже имел за плечами интрижку. Пьетро почувствовал легкий укол зависти к младшему брату.
Они вышли из дома на рассвете. Меркурио деловито путался у Пьетро под ногами. Едва миновав арку с разукрашенной ради праздника костью чудовища, они стали свидетелями сугубо современного феномена. Толпа, заполонившая пьяцца делле Эрбе, узнала Пьетро. Словно рябь, пронесся ропот, и вот уже толпа аплодировала, причем не поэту Данте, а его старшему сыну. Баилардино был прав – боевые раны производили на людей особое впечатление. Рана являлась самым веским доказательством преданности ее обладателя правому делу и Богу.
Странным образом почтение к ранам переросло в страсть к увечьям. Стойкость и бесстрашие рыцаря считались прямо пропорциональными тяжести ранения. Сам Пьетро полагал такие рассуждения глупыми. Опытный, умелый воин – такой, как Скалигер, – избегает ранений. В то время как Кангранде в глазах простолюдинов был кем-то вроде ангела мщения, Пьетро молва почему-то возвела в ранг земного романтического героя. Ранение его было именно такое, как положено, – не изуродовав лица, оно оставило доблестную хромоту.
– Не спи, сынок, – шепнул Данте, когда Пьетро столкнулся с каким-то типом. – Ты уже не такой ловкий, как прежде.
– Mi dispiache, – бормотал Пьетро, стуча костылем, – толпа норовила подхватить его на руки и донести до Арены, и он изо всех сил старался казаться самостоятельным. Хуже того: несколько молодых особ бросали на него страстные взгляды. Верный Меркурио старался охладить их пыл рычанием.
Давка прекратилась только у Порта Борсари. Когда позади осталась старая римская арка, Пьетро предложил свернуть в переулок.
– Там будет меньше народу.
Поко предложение не понравилось, зато Данте скроил кривую улыбку.
– Так-то, сынок. Теперь тебя, а не меня преследуют поклонники. Ну и слава богу.
Под кривизною лица великий поэт пытался скрыть гордость за сына.
«Отец совсем не стар. Он только ведет себя как старик».
Годы, проведенные за чтением и письмом, сгорбили спину Данте, но Пьетро хорошо знал, что сутулость – отнюдь не признак старости. На заре нового века Данте было тридцать пять; последующие четырнадцать лет оказались куда сумрачнее леса, в котором очутился поэт, «земную жизнь пройдя до половины». Помимо прочих испытаний, Данте перенес конфискацию имущества и унижение заемщика, вынужденного существовать на приданое жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93