Аксессуары для ванной, в восторге
Позову-ка я Пассерино. Тогда нас будет девятеро. Девятеро достойнейших. Твоему отцу это понравится.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Все уже собрались за столом, когда Пьетро в сопровождении Кангранде доковылял до обеденной залы. Скалигер сердечно приветствовал гостей, будто половина из них не были его заклятыми врагами, будто они не носили перья на шляпах над правым ухом и не прикалывали розы к плащам.
– Садитесь, синьоры! Это неофициальный ужин. Давайте наслаждаться обществом друг друга, раз нельзя наслаждаться враждой.
– Скажи Асденте, чтобы не вводил меня во искушение своими костями, – простодушно воскликнул Пассерино Бонаццолси. – А то я уже проиграл ему ренту за несколько месяцев.
Ванни дружелюбно раззявил свой ужасный рот.
– Отлично. Задействуем твои кости.
Кангранде представил юноше всех присутствующих. Последним он назвал имя единственного неизвестного Пьетро человека.
– Франческо Дандоло, венецианский посол и дважды мой тезка. Его тоже называют Псом. Не так ли, Дандоло?
Венецианец отвесил Пьетро глубокий поклон, проигнорировав укол Скалигера.
– Для меня честь познакомиться с вами, синьор. Я слышал, вы отличились уже в первой своей битве.
– Еще как отличился! – Скалигер опередил Пьетро с ответом. – И это человек, которого совсем недавно прочили в священники! Если бы события развивались по плану, в один прекрасный день синьор Алагьери выступил бы против вас от имени Папы!
Видя замешательство Пьетро, венецианец вздохнул:
– Мне было поручено отменить отлучение от церкви, которое Папа Климент возложил на Serenissima, наш великий город.
– Который так удачно расположен на болоте, – съязвил Кангранде. – А этот благородный синьор, да прославится его род…
– Ужин стынет, – встрял Гранде да Каррара.
Кангранде все равно не собирался продолжать – он и так уже заметно смутил венецианца. К чести Дандоло надо сказать, что он уселся на свое место в конце стола при полном самообладании.
Пьетро усадили посередине. Справа от него оказался Джакомо Гранде, а напротив – Марцилио. Он не желал ни говорить, ни даже смотреть на Пьетро, что вполне устраивало последнего.
Слева от Пьетро уселся Альбертино Муссато, заняв полскамьи своими шинами. У поэта были сломаны нога и рука, а на темени красовалась огромная шишка. На торце стола, на стуле с прямой спинкой, восседал Асденте. Голову его, словно тюрбан, венчала свежая повязка.
Данте и Муссато были знакомы – в свое время оба присутствовали на коронации последнего императора Священной Римской империи, что имела место в Милане. Едва усевшись, Данте спросил, насколько серьезно Муссато ранен в голову.
Альбертино скривился.
– Трудно сказать, протухнут теперь мои мозги или нет. Я в состоянии писать, однако нужно, чтобы мою писанину кто-нибудь прочитал и удостоверился, что она не бессмысленна.
– Я с удовольствием прочту, – великодушно предложил Кангранде, садясь во главе стола. Справа от него оказался Гранде, слева – правитель Мантуи Пассерино Бонаццолси. Кангранде скользнул взглядом мимо последнего и остановился на младшем Карраре. – Марцилио, вино возле тебя.
Молодой Каррара с мрачным видом передал кувшин.
– Пожалуй, вам не понравится моя новая работа, – предупредил Муссато. – По сравнению с вашими емкими произведениями она кажется скучной и растянутой.
Улыбка внезапно осветила лицо Данте.
– Неужели? Думаю, вы прибедняетесь, мессэр Альбертино.
– Вы правы, мессэр Данте. В душе я уверен, что вещь получилась блестящая. Однако я должен вас поздравить – ваш «Ад», мессэр Данте, лучшая поэма со времен великого Гомера.
– Ну или по крайней мере со времен Вергилия, – поправил Данте. Кангранде нарочно определил ему место напротив Муссато, чтобы поэты могли поговорить на профессиональные темы. Едва усевшись, они обсудили canticles и cantos, издателей и переписчиков. Муссато не жалел слов, превознося произведения Данте, хотя Пьетро казалось, что он не совсем искренен. Гранде деловито переговаривался с Кангранде, а Пассерино Бонаццолси обернулся к Данте, чтобы похвалить «Ад»:
– Прекрасное произведение. Правда, мне не нравится, как вы обошлись с прекрасной Манто. Вергилий – наш земляк, тоже мантуанец; так зачем же он перекраивает легенду об основании города, зачем пишет, что его создала Манто, а сын ее Окнус будто бы и ни при чем?
«И это говорит человек, отца которого так жестоко вывели в комедии, – подумал Пьетро. – Кажется, он больше расстроен тем, что в новой интерпретации Мантуя была построена без помощи волшебства».
Данте отвечал на похвалы вежливо, делая упор на божественный дар, а не на собственные заслуги. Муссато спросил:
– Слово «божественный» вы относите к Господу нашему или же к римским богам? Кажется, именно о них говорил ваш любимый Вергилий – конечно, вашими словами.
– Мой бедный учитель ничего не знал об Иисусе Христе, поскольку умер еще до рождения Спасителя, – отвечал Данте. – Он говорит о божественном словами, ему доступными. Однако если древним не выпало счастья познать истинного Бога, это еще не доказывает, что истина была полностью от них сокрыта.
Муссато взглянул на Скалигера.
– Сегодня это справедливо для множества людей.
В разговор вмешался Асденте.
– У нас в отряде был парень, который умел читать, – кажется, его вчера убили. Так вот, каждый вечер он читал молодым солдатам вашу поэму, так сказать, на сон грядущий. Вот была потеха глядеть, как они в штаны делали со страху! А я еще масла в огонь подливал. Вот, говорю, что вас ждет, ежели будете прелюбодействовать да нечестиво выражаться. И действовало! Дисциплина в отряде была на зависть. – И Беззубый зареготал.
– Так вот, – продолжал Муссато. – Вы великолепно используете contrapasso. Чего стоит хотя бы Бертран де Борн, несущий в руках собственную голову! Это одна из жемчужин «Комедии». Я даже хочу стащить у вас идею, чтобы прославить Борзого Пса. Ради всего святого, кто-нибудь, передайте вино. Голова раскалывается.
Вино передали. Данте вытянул руки на столе.
– Скажите, мессэр Альбертино, какую форму вы избрали для вашего произведения? Это эпическая поэма?
– Эпическая поэма в честь Кангранде? – вмешался Пассерино Бонаццолси. – Сниму перед вами шляпу, если вы наскребете событий из его жизни хотя бы на три строфы. Посмотрите, он же еще юнец. Будь он рыбой, я бы выпустил его обратно в реку!
– Чертовски везучий юнец, – проворчал Асденте куда-то в кубок с вином. Серебряный кубок отозвался эхом. – Всегда получает, что захочет.
– Так уж и всегда! Не преувеличивай, Ванни, – усмехнулся Кангранде. – Если бы я всегда получал что захочу, ты был бы веронцем и моим преданным слугой до гроба. А без тебя Падуе точно не выстоять.
Асденте хихикнул.
– Падуя выстоит против любых врагов – кроме тебя, Щенок!
– Щенок? – просиял Кангранде. – Давно меня так не называли! А как поживает доблестный граф Сан-Бонифачо?
– Полагаю, дела у него могли бы идти и получше, – произнес Джакомо Гранде. – Теперь ему придется признать, что его Щенок вырос в настоящего борзого пса.
– Причем с огромными клыками, – добавил Муссато. – Мне повезло, что правая моя рука еще способна нацарапать несколько строк.
– Что позволяет мне вернуться к моему вопросу, – терпеливо сказал Данте. – Итак, какую форму вы избрали для вашего произведения?
– Я пишу пьесу, – отвечал чрезвычайно довольный Муссато. – Сенека бы мною гордился.
– Пьеса в стиле Сенеки? – воскликнул Данте. – Восхитительно!
– Ради бога! – комично взмолился Асденте. – Я-то думал, поговорим по-человечески – о смерти, об изменах, об убийствах, о войне. Как же! Опять поэзия! О чем ни начнешь разговор, непременно его сведут к поэзии. Тьфу! – Он сплюнул, как будто хотел избавиться от самого этого слова.
Данте реплику Беззубого проигнорировал.
– Значит, это будет темная трагедия?
– Это будет трагедия для жителей Вероны, и я уж постараюсь сделать ее потемнее.
– А мне, выходит, вы отвели роль главного злодея? – не без гордости спросил Кангранде.
– Ах нет, что вы! Действие моей трагедии происходит во времена Эццелино да Романо. Я пишу о том, как он собирал кровавую жатву в предместьях – совсем как вы сейчас. Пьеса показывает, что бывает, если к власти приходит тиран. Ваше имя даже не упоминается.
Скалигер поднял кубок за здоровье Муссато.
– Когда закончите, пришлите мне экземпляр. Я оплачу первую постановку.
– И не жаль на это денег! – проворчал Асденте. – Всем известно, как ты любишь окружать себя актерами да прочими дармоедами.
– То же самое можно и о тебе сказать, дорогой мой Асденте.
Под смех и язвительные замечания подали первую перемену. Некоторое время все были заняты репой, запеченной в золе и политой соусом из специй, сыра и сливочного масла. Пьетро обрадовался такого рода смене деятельности. Ему было крайне неловко в компании титулованных особ; более же всего юношу раздражал младший Каррара – единственный его ровесник и вообще во всем равный ему человек волком глядел через стол.
Джакомо прожевал и указал ножом на Данте.
– Объясните, маэстро Алагьери. Вы ведь были преданным гвельфом, не так ли?
– Разве к белому гвельфу применимо слово «преданный»? – встрял Марцилио.
Не обращая внимания на племянника, Гранде продолжал:
– А теперь вы живете при дворе стойких гибеллинов и поддерживаете императора. Признаю, изгнание и меня восстановило бы против моей родины; понимаю: плохой Папа кого угодно способен настроить против Церкви; но скажите, неужели вы действительно верите в то, что император не должен подчиняться Папе?
– Да.
– Боже, – пробормотал Асденте, красноречиво закатывая глаза в сторону своего соседа Дандоло. – Вот и до Папы добрались.
– Ведь и война на этой почве началась! – воскликнул Марцилио да Каррара.
– Вовсе не на этой, – проворчал Асденте. – Война как война, из-за земель и налогов.
– По-моему, вы недооцениваете людей, – произнес венецианец Дандоло. – Верно, для некоторых главное деньги. Но для очень многих спор между императором и Папой является достаточным поводом к войне.
Кангранде поднял указательный палец.
– Обратите внимание, синьоры, так говорит гражданин государства, не имеющего политических позиций. Вы, Пес Дандоло, несомненно, политик из политиков.
– Он прав, – сказал старший Каррара, откидываясь на стуле и обращаясь к Данте. – Это повод к войне для людей вроде меня. Скажите, маэстро, обходите ли вы аргументы, выдвинутые в Книге Бытия? В ней написано, что есть два светоча, большой и малый, для дня и для ночи. Наука говорит нам, что малый светоч отражает лучи большого. Следовательно, если солнцем считать Папу, а луной – императора, последний должен получать власть от первого.
Данте улыбнулся в бороду и проглотил кусок репы.
– Это общий аргумент. Советую вам расширить горизонты. Господь в своей мудрости дал человеку двойственную природу. В человеке поровну божественного и земного. Власть Папы простирается на божественное в человеке – на его душу, на его дух, однако Папа не может управлять бренным в людях. Для этого есть император.
– А разве плоть не подчиняется душе?
– Не обязательно. Плоть бренна, это правда – мы стареем и умираем, – дух же не знает тления. Плоть и дух изначально разделены, следовательно, Господь ставил перед нами две задачи: Beatitudenem Huis Vitae et Beatitudenem Vitae Eternos. Я считаю, что власть императора должна происходить от Самого Господа, потому что императору поручено защищать мир и порядок во время краткого пребывания людей на земле. Именно облеченными во плоть мы можем доказать нашу веру. Задача императора важнее, чем задача Папы, – ведь как человек, так и его разум может полностью раскрыться только в условиях продолжительного мира. Лишь в том случае, если миром правит один человек, наделенный властью непосредственно от Бога, человечество способно достичь покоя, необходимого, чтобы возвратиться в блаженное состояние, как до грехопадения.
Марцилио да Каррара усмехнулся:
– Интересно, который из демонов внушил вам этот бред?
Все остальные гости, включая дядю Марцилио, поджали губы.
– Бред? – вмешался Пьетро. – Хотел бы я послушать, какие аргументы в защиту продажности Церкви приведешь ты. Вряд ли они будут звучать убедительнее, чем слова моего отца.
– Я языком молоть не привык, – фыркнул Марцилио. – За меня говорит мой меч.
– Все знают, что это не так, – парировал Пьетро. – Будь ты хоть вполовину так же хорош в честном бою, как в хвастовстве…
– Мой господин, – произнес Данте, повернувшись к Кангранде и водя рукой у собственного носа, будто отмахиваясь от насекомого. – Не прикажете ли принести еще одну жаровню? А то здесь два комара зудят. Хорошо бы их выкурить.
– Нет уж, в зале и без того у некоторых кровь кипит, – сказал Гранде, метнув на племянника взгляд, не обещающий ничего хорошего. Марцилио вспыхнул и прикусил язык. Пьетро сверлил его глазами, изо всех сил стараясь казаться уязвленным.
Асденте с явным удовольствием наблюдал за перепалкой Марцилио и Пьетро.
– Эх, молодость, молодость! Из юношей получаются самые лучшие солдаты. Им силу девать некуда!
– По-моему, дело в том, что в юности каждая малость имеет значение, – промолвил Пассерино Бонаццолси, отодвинув тарелку и облизав пальцы. – Любая кротовина представляется горой.
Гранде улыбнулся.
– В таком случае мои соболезнования веронцам – ими самовластно управляет юнец. Слава богу, в нашей Падуе все иначе.
Кангранде расплылся в улыбке.
– Хоть я и молод, во мне мудрость Соломонова, потому от меня исходит истинный, а не отраженный свет. И вдобавок мой собственный.
Подали вторую перемену – миндальные fricatella, с толчеными миндальными орехами, вымоченными в молоке и розовой воде, смешанными с рубленой куриной грудкой, мукой, яичными белками и сахаром. Все, кроме Пьетро и Марцилио, продолжавших сверлить друг друга глазами, с энтузиазмом принялись за еду.
Кангранде решил вернуть общество к светской беседе.
– Предлагаю возобновить спор, который мы вели, когда вы, синьоры, – Кангранде жестом указал на падуанцев, – штурмовали стены Сан-Пьетро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Все уже собрались за столом, когда Пьетро в сопровождении Кангранде доковылял до обеденной залы. Скалигер сердечно приветствовал гостей, будто половина из них не были его заклятыми врагами, будто они не носили перья на шляпах над правым ухом и не прикалывали розы к плащам.
– Садитесь, синьоры! Это неофициальный ужин. Давайте наслаждаться обществом друг друга, раз нельзя наслаждаться враждой.
– Скажи Асденте, чтобы не вводил меня во искушение своими костями, – простодушно воскликнул Пассерино Бонаццолси. – А то я уже проиграл ему ренту за несколько месяцев.
Ванни дружелюбно раззявил свой ужасный рот.
– Отлично. Задействуем твои кости.
Кангранде представил юноше всех присутствующих. Последним он назвал имя единственного неизвестного Пьетро человека.
– Франческо Дандоло, венецианский посол и дважды мой тезка. Его тоже называют Псом. Не так ли, Дандоло?
Венецианец отвесил Пьетро глубокий поклон, проигнорировав укол Скалигера.
– Для меня честь познакомиться с вами, синьор. Я слышал, вы отличились уже в первой своей битве.
– Еще как отличился! – Скалигер опередил Пьетро с ответом. – И это человек, которого совсем недавно прочили в священники! Если бы события развивались по плану, в один прекрасный день синьор Алагьери выступил бы против вас от имени Папы!
Видя замешательство Пьетро, венецианец вздохнул:
– Мне было поручено отменить отлучение от церкви, которое Папа Климент возложил на Serenissima, наш великий город.
– Который так удачно расположен на болоте, – съязвил Кангранде. – А этот благородный синьор, да прославится его род…
– Ужин стынет, – встрял Гранде да Каррара.
Кангранде все равно не собирался продолжать – он и так уже заметно смутил венецианца. К чести Дандоло надо сказать, что он уселся на свое место в конце стола при полном самообладании.
Пьетро усадили посередине. Справа от него оказался Джакомо Гранде, а напротив – Марцилио. Он не желал ни говорить, ни даже смотреть на Пьетро, что вполне устраивало последнего.
Слева от Пьетро уселся Альбертино Муссато, заняв полскамьи своими шинами. У поэта были сломаны нога и рука, а на темени красовалась огромная шишка. На торце стола, на стуле с прямой спинкой, восседал Асденте. Голову его, словно тюрбан, венчала свежая повязка.
Данте и Муссато были знакомы – в свое время оба присутствовали на коронации последнего императора Священной Римской империи, что имела место в Милане. Едва усевшись, Данте спросил, насколько серьезно Муссато ранен в голову.
Альбертино скривился.
– Трудно сказать, протухнут теперь мои мозги или нет. Я в состоянии писать, однако нужно, чтобы мою писанину кто-нибудь прочитал и удостоверился, что она не бессмысленна.
– Я с удовольствием прочту, – великодушно предложил Кангранде, садясь во главе стола. Справа от него оказался Гранде, слева – правитель Мантуи Пассерино Бонаццолси. Кангранде скользнул взглядом мимо последнего и остановился на младшем Карраре. – Марцилио, вино возле тебя.
Молодой Каррара с мрачным видом передал кувшин.
– Пожалуй, вам не понравится моя новая работа, – предупредил Муссато. – По сравнению с вашими емкими произведениями она кажется скучной и растянутой.
Улыбка внезапно осветила лицо Данте.
– Неужели? Думаю, вы прибедняетесь, мессэр Альбертино.
– Вы правы, мессэр Данте. В душе я уверен, что вещь получилась блестящая. Однако я должен вас поздравить – ваш «Ад», мессэр Данте, лучшая поэма со времен великого Гомера.
– Ну или по крайней мере со времен Вергилия, – поправил Данте. Кангранде нарочно определил ему место напротив Муссато, чтобы поэты могли поговорить на профессиональные темы. Едва усевшись, они обсудили canticles и cantos, издателей и переписчиков. Муссато не жалел слов, превознося произведения Данте, хотя Пьетро казалось, что он не совсем искренен. Гранде деловито переговаривался с Кангранде, а Пассерино Бонаццолси обернулся к Данте, чтобы похвалить «Ад»:
– Прекрасное произведение. Правда, мне не нравится, как вы обошлись с прекрасной Манто. Вергилий – наш земляк, тоже мантуанец; так зачем же он перекраивает легенду об основании города, зачем пишет, что его создала Манто, а сын ее Окнус будто бы и ни при чем?
«И это говорит человек, отца которого так жестоко вывели в комедии, – подумал Пьетро. – Кажется, он больше расстроен тем, что в новой интерпретации Мантуя была построена без помощи волшебства».
Данте отвечал на похвалы вежливо, делая упор на божественный дар, а не на собственные заслуги. Муссато спросил:
– Слово «божественный» вы относите к Господу нашему или же к римским богам? Кажется, именно о них говорил ваш любимый Вергилий – конечно, вашими словами.
– Мой бедный учитель ничего не знал об Иисусе Христе, поскольку умер еще до рождения Спасителя, – отвечал Данте. – Он говорит о божественном словами, ему доступными. Однако если древним не выпало счастья познать истинного Бога, это еще не доказывает, что истина была полностью от них сокрыта.
Муссато взглянул на Скалигера.
– Сегодня это справедливо для множества людей.
В разговор вмешался Асденте.
– У нас в отряде был парень, который умел читать, – кажется, его вчера убили. Так вот, каждый вечер он читал молодым солдатам вашу поэму, так сказать, на сон грядущий. Вот была потеха глядеть, как они в штаны делали со страху! А я еще масла в огонь подливал. Вот, говорю, что вас ждет, ежели будете прелюбодействовать да нечестиво выражаться. И действовало! Дисциплина в отряде была на зависть. – И Беззубый зареготал.
– Так вот, – продолжал Муссато. – Вы великолепно используете contrapasso. Чего стоит хотя бы Бертран де Борн, несущий в руках собственную голову! Это одна из жемчужин «Комедии». Я даже хочу стащить у вас идею, чтобы прославить Борзого Пса. Ради всего святого, кто-нибудь, передайте вино. Голова раскалывается.
Вино передали. Данте вытянул руки на столе.
– Скажите, мессэр Альбертино, какую форму вы избрали для вашего произведения? Это эпическая поэма?
– Эпическая поэма в честь Кангранде? – вмешался Пассерино Бонаццолси. – Сниму перед вами шляпу, если вы наскребете событий из его жизни хотя бы на три строфы. Посмотрите, он же еще юнец. Будь он рыбой, я бы выпустил его обратно в реку!
– Чертовски везучий юнец, – проворчал Асденте куда-то в кубок с вином. Серебряный кубок отозвался эхом. – Всегда получает, что захочет.
– Так уж и всегда! Не преувеличивай, Ванни, – усмехнулся Кангранде. – Если бы я всегда получал что захочу, ты был бы веронцем и моим преданным слугой до гроба. А без тебя Падуе точно не выстоять.
Асденте хихикнул.
– Падуя выстоит против любых врагов – кроме тебя, Щенок!
– Щенок? – просиял Кангранде. – Давно меня так не называли! А как поживает доблестный граф Сан-Бонифачо?
– Полагаю, дела у него могли бы идти и получше, – произнес Джакомо Гранде. – Теперь ему придется признать, что его Щенок вырос в настоящего борзого пса.
– Причем с огромными клыками, – добавил Муссато. – Мне повезло, что правая моя рука еще способна нацарапать несколько строк.
– Что позволяет мне вернуться к моему вопросу, – терпеливо сказал Данте. – Итак, какую форму вы избрали для вашего произведения?
– Я пишу пьесу, – отвечал чрезвычайно довольный Муссато. – Сенека бы мною гордился.
– Пьеса в стиле Сенеки? – воскликнул Данте. – Восхитительно!
– Ради бога! – комично взмолился Асденте. – Я-то думал, поговорим по-человечески – о смерти, об изменах, об убийствах, о войне. Как же! Опять поэзия! О чем ни начнешь разговор, непременно его сведут к поэзии. Тьфу! – Он сплюнул, как будто хотел избавиться от самого этого слова.
Данте реплику Беззубого проигнорировал.
– Значит, это будет темная трагедия?
– Это будет трагедия для жителей Вероны, и я уж постараюсь сделать ее потемнее.
– А мне, выходит, вы отвели роль главного злодея? – не без гордости спросил Кангранде.
– Ах нет, что вы! Действие моей трагедии происходит во времена Эццелино да Романо. Я пишу о том, как он собирал кровавую жатву в предместьях – совсем как вы сейчас. Пьеса показывает, что бывает, если к власти приходит тиран. Ваше имя даже не упоминается.
Скалигер поднял кубок за здоровье Муссато.
– Когда закончите, пришлите мне экземпляр. Я оплачу первую постановку.
– И не жаль на это денег! – проворчал Асденте. – Всем известно, как ты любишь окружать себя актерами да прочими дармоедами.
– То же самое можно и о тебе сказать, дорогой мой Асденте.
Под смех и язвительные замечания подали первую перемену. Некоторое время все были заняты репой, запеченной в золе и политой соусом из специй, сыра и сливочного масла. Пьетро обрадовался такого рода смене деятельности. Ему было крайне неловко в компании титулованных особ; более же всего юношу раздражал младший Каррара – единственный его ровесник и вообще во всем равный ему человек волком глядел через стол.
Джакомо прожевал и указал ножом на Данте.
– Объясните, маэстро Алагьери. Вы ведь были преданным гвельфом, не так ли?
– Разве к белому гвельфу применимо слово «преданный»? – встрял Марцилио.
Не обращая внимания на племянника, Гранде продолжал:
– А теперь вы живете при дворе стойких гибеллинов и поддерживаете императора. Признаю, изгнание и меня восстановило бы против моей родины; понимаю: плохой Папа кого угодно способен настроить против Церкви; но скажите, неужели вы действительно верите в то, что император не должен подчиняться Папе?
– Да.
– Боже, – пробормотал Асденте, красноречиво закатывая глаза в сторону своего соседа Дандоло. – Вот и до Папы добрались.
– Ведь и война на этой почве началась! – воскликнул Марцилио да Каррара.
– Вовсе не на этой, – проворчал Асденте. – Война как война, из-за земель и налогов.
– По-моему, вы недооцениваете людей, – произнес венецианец Дандоло. – Верно, для некоторых главное деньги. Но для очень многих спор между императором и Папой является достаточным поводом к войне.
Кангранде поднял указательный палец.
– Обратите внимание, синьоры, так говорит гражданин государства, не имеющего политических позиций. Вы, Пес Дандоло, несомненно, политик из политиков.
– Он прав, – сказал старший Каррара, откидываясь на стуле и обращаясь к Данте. – Это повод к войне для людей вроде меня. Скажите, маэстро, обходите ли вы аргументы, выдвинутые в Книге Бытия? В ней написано, что есть два светоча, большой и малый, для дня и для ночи. Наука говорит нам, что малый светоч отражает лучи большого. Следовательно, если солнцем считать Папу, а луной – императора, последний должен получать власть от первого.
Данте улыбнулся в бороду и проглотил кусок репы.
– Это общий аргумент. Советую вам расширить горизонты. Господь в своей мудрости дал человеку двойственную природу. В человеке поровну божественного и земного. Власть Папы простирается на божественное в человеке – на его душу, на его дух, однако Папа не может управлять бренным в людях. Для этого есть император.
– А разве плоть не подчиняется душе?
– Не обязательно. Плоть бренна, это правда – мы стареем и умираем, – дух же не знает тления. Плоть и дух изначально разделены, следовательно, Господь ставил перед нами две задачи: Beatitudenem Huis Vitae et Beatitudenem Vitae Eternos. Я считаю, что власть императора должна происходить от Самого Господа, потому что императору поручено защищать мир и порядок во время краткого пребывания людей на земле. Именно облеченными во плоть мы можем доказать нашу веру. Задача императора важнее, чем задача Папы, – ведь как человек, так и его разум может полностью раскрыться только в условиях продолжительного мира. Лишь в том случае, если миром правит один человек, наделенный властью непосредственно от Бога, человечество способно достичь покоя, необходимого, чтобы возвратиться в блаженное состояние, как до грехопадения.
Марцилио да Каррара усмехнулся:
– Интересно, который из демонов внушил вам этот бред?
Все остальные гости, включая дядю Марцилио, поджали губы.
– Бред? – вмешался Пьетро. – Хотел бы я послушать, какие аргументы в защиту продажности Церкви приведешь ты. Вряд ли они будут звучать убедительнее, чем слова моего отца.
– Я языком молоть не привык, – фыркнул Марцилио. – За меня говорит мой меч.
– Все знают, что это не так, – парировал Пьетро. – Будь ты хоть вполовину так же хорош в честном бою, как в хвастовстве…
– Мой господин, – произнес Данте, повернувшись к Кангранде и водя рукой у собственного носа, будто отмахиваясь от насекомого. – Не прикажете ли принести еще одну жаровню? А то здесь два комара зудят. Хорошо бы их выкурить.
– Нет уж, в зале и без того у некоторых кровь кипит, – сказал Гранде, метнув на племянника взгляд, не обещающий ничего хорошего. Марцилио вспыхнул и прикусил язык. Пьетро сверлил его глазами, изо всех сил стараясь казаться уязвленным.
Асденте с явным удовольствием наблюдал за перепалкой Марцилио и Пьетро.
– Эх, молодость, молодость! Из юношей получаются самые лучшие солдаты. Им силу девать некуда!
– По-моему, дело в том, что в юности каждая малость имеет значение, – промолвил Пассерино Бонаццолси, отодвинув тарелку и облизав пальцы. – Любая кротовина представляется горой.
Гранде улыбнулся.
– В таком случае мои соболезнования веронцам – ими самовластно управляет юнец. Слава богу, в нашей Падуе все иначе.
Кангранде расплылся в улыбке.
– Хоть я и молод, во мне мудрость Соломонова, потому от меня исходит истинный, а не отраженный свет. И вдобавок мой собственный.
Подали вторую перемену – миндальные fricatella, с толчеными миндальными орехами, вымоченными в молоке и розовой воде, смешанными с рубленой куриной грудкой, мукой, яичными белками и сахаром. Все, кроме Пьетро и Марцилио, продолжавших сверлить друг друга глазами, с энтузиазмом принялись за еду.
Кангранде решил вернуть общество к светской беседе.
– Предлагаю возобновить спор, который мы вели, когда вы, синьоры, – Кангранде жестом указал на падуанцев, – штурмовали стены Сан-Пьетро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93