https://wodolei.ru/catalog/accessories/polka/
Старуха поворотила клячу, и Пьетро упустил друзей из виду.
Они обогнули Арену трижды. Марцилио все время махал зрителям и потрясал сцепленными над головой руками. После третьего круга мальчик и старуха вывели лошадей на улицы. Трибуны громко выразили неудовольствие; толпа за пределами Арены, напротив, разразилась радостными криками.
– Теплый прием, – бросил через плечо Марцилио.
– Ты же этого хотел, разве нет? – неожиданно для себя бросил Пьетро. Он вовсе не собирался вступать в перепалку с Марцилио. Он вообще не хотел разговаривать.
– Ты имеешь в виду несчастный случай? – Падуанец тщательно взвешивал слова. – Отличный скакун, – заметил он, окинув взглядом клячу, и снова скроил улыбку на радость толпе. Пьетро показал ему фигу.
– А вы не слушайте его, синьор, не слушайте, – прошамкала старуха, ведшая клячу. – Это самый что ни на есть благороднейший конь, благороднее и не сыщете! Да, синьор, не сыщете, помяните мое слово. Капитан взял его у самого Бонавентуры. Горячий был скакун, ровно огонь. Хоть жену Капитана спросите.
Целый час Пьетро ездил по улицам Вероны на «благороднейшем коне». Каррара удостоился красной ленты с надписью «Гордость Меркурия» через плечо, а Пьетро, как самый медлительный всадник, – свиного окорока, привязанного к задней ноге клячи. Однако постепенно чувство унижения улетучилось. Самый воздух был пропитан торжественностью, и даже законченным неудачникам доставалось немного радостного тепла. Толпа насмехалась не по злобе, а просто потому, что так было принято. Ничего личного в шутках Пьетро не слышал. Вскоре он стал отвечать насмешникам, потрясать кулаками – в общем, играть роль, уготованную ему звездами или обычным невезением.
Никто не предупредил Пьетро об этой части церемонии. Горожане выхватывали ножи, кидались к окороку и отрезали от него куски. За клячей стаей бежали собаки – несколько человек были приставлены специально, чтобы их отгонять. Обструганную кость старуха то и дело заменяла свежим окороком. Кроме собак, никто не ел солонины – в конце концов, шла первая неделя Великого поста, – однако каждому непременно хотелось получить свой кусок. Наверно, окорок приносит удачу.
Они проехали по нескольким большим площадям. На каждой имелись животные, в клетках или на привязи. Самые пьяные из толпы, оттяпав солонины, дразнили ею животных. Таких граждан люди Кангранде бросали зверям. Оказавшись в непосредственной близости от клыкастых морд, пьяные быстро трезвели.
Пьетро жалел, что выбросил табарро – холодно было невообразимо, особенно когда кляча заворачивала за очередной угол. Толпа не дала бы замерзнуть, а на возвышении, если так можно назвать провислый круп, Пьетро был открыт всем ветрам. Час назад пошел снег, легкий, пушистый. Из каждого рта вырывались клубы пара. Пьетро хотелось оказаться притертым с обоих боков, однако он вспомнил о смраде, исходящем от черни. Нет уж, довольно с него и вонючей клячи.
Пьетро так озяб, что ничего и никого вокруг не замечал. Не заметил он и неожиданной преграды на пути. Двое юнцов в теплых плащах перекидывали друг другу единственный кинжал.
– Я придержу коня! – воскликнул один. – А ты хватай его.
Они схватили клячу под уздцы и аккуратно срезали по хорошему куску окорока. Серебряным кинжалом.
Пьетро только хмыкнул.
– Бери что хочешь, Мари. Мне уже все равно.
Марьотто откинул капюшон, осветив улицу неотразимой улыбкой. Антонио впился зубами в кусок окорока, забыв, очевидно, что на дворе Великий пост. Впрочем, он сразу выплюнул мясо.
– Сколько же тут соли!
– Большинство людей, – терпеливо объяснил Мари, – срезает с окорока куски отнюдь не для еды. Куски вешают над дверями для отпугивания злых духов.
– И как, помогает?
– Духов отпугивает не очень эффективно, зато собирает бродячих собак.
Марьотто и Антонио спешились и стали по обе стороны от клячи.
– Рад вас видеть, – сказал Пьетро.
– А мы рады видеть тебя, – делано проворчал Антонио. – Ты не ранен?
– Нет. – Кляча не вышла ростом, так что Пьетро едва на голову возвышался над здоровенным капуанцем. – А вы с Мари не пострадали?
– Не пострадали, – нахмурился Антонио.
– Разве что этот сукин сын мое седло в клочья изрезал, – произнес Марьотто, глядя исподлобья. «Сукин сын» в это время усиленно махал восхищенным поклонникам, улыбаясь в меру самодовольной улыбкой.
Друзья рассказали Пьетро о том, как почти победили. Пьетро пришел в ярость и в свою очередь рассказал о трюке с флажком.
– Вот мерзавец! – вскипел Антонио. – Хорошо бы от его задницы кусок отхватить!
Марьотто хлопнул в ладоши.
– А давайте устроим его коню падение, а его свяжем этой вот лентой.
Каррара с довольной улыбкой оглянулся.
– Эй, ребятишки, кажется, это ваше!
Марьотто поймал на лету серебряный кинжал, Антонио показал падуанцу фигу. Тот в ответ помахал рукой.
Они ехали вдоль Адидже, которая как раз в этом месте образовывала крутой изгиб. Район был застроен богатыми особняками и палаццо. Точно на севере высилась крыша собора. К ней примыкала церковь Сан Джованни, в обширной библиотеке которой хранились редкие манускрипты.
Между этими двумя церквями и площадью располагались роскошные частные дома новой постройки – свидетельства подъема купечества как класса. Граждане Вероны, которые жили и работали около Адидже, теперь переселялись в постоянно растущие пригороды, в то время как в центре города во множестве строились дома для богатых. Во Флоренции тоже так, вспомнил Пьетро: у всех преуспевающих синьоров имеются усадьбы в предместье, однако в последние годы каждый считает своим долгом отстроить дом непосредственно в городе. В Вероне особенным спросом пользовалась земля в районе, который на севере огибала река. Маленькие частные дома сносились, на их месте вырастали трех– и четырехэтажные особняки с балконами, оранжереями и лепниной. У семейства Монтекки тоже был великолепный дом неподалеку.
На одном из балконов появился молодой человек лет двадцати, широкоплечий и мускулистый. Пьетро сразу его узнал – на свадьбе Чеччино делла Скала молодой человек оплакивал свои шансы найти невесту в Вероне.
«Бонавентура, друг Чеччино», – вспомнил Пьетро.
Некогда изящная бородка Бонавентуры была теперь сальной и клочковатой. С его открытого дублета свисали нарядные ленты, сверху же он накинул домашний халат из тяжелого красного полотна с парчовыми вставками. Однако дорогую материю покрывали пятна, видимо, от жирного мяса и вина. Шляпа сидела косо. Темные кудрявые волосы, влажные от пота, словно в июльский день, сбились и спутались. Несмотря на холод, камича была расстегнута чуть ли не до пупа. Пот заливал Бонавентуре глаза. Казалось, он как минимум спасается на балконе от пожара.
В руках Бонавентура держал кусок ткани, когда-то бывший женским платьем, вероятно, очень красивым – лавандового цвета, с серебристой нижней рубашкой, со вставками из тончайших кружев. Однако теперь великолепной гамурре недоставало одного рукава, а на лифе красовалась прореха.
Пробежав по балкону, Бонавентура с криком: «Она недостойна моей жены!» перебросил гамурру через перила, на радость толпе.
В тот момент, когда Бонавентура разжал пальцы, на балкон, визжа, выскочила молодая женщина. На ней было платье кремового цвета – не менее изысканное, чем то, что выбросил Бонавентура; возможно, даже лучшее ее платье. Впрочем, кремовому платью досталось еще больше, чем лавандовому, парившему теперь над толпой в окружении снежных хлопьев. От пояса ткань покрывала густая грязь, парча местами оторвалась – полоски ее жалко свисали с лифа. Прическа женщины была под стать наряду – огненно-рыжую копну волос кое-как скрепляли несколько шпилек. В волосах каким-то чудом сохранились крохотные цветки апельсина. Женщина бросилась с балкона за платьем, совершенно не задумываясь о собственной безопасности. Бонавентура успел схватить ее за талию и тем спасти от падения под ноги зевак, с нетерпением ждавших продолжения семейной сцены.
– Пусти! – кричала женщина, изо всех сил работая локтями и пятками.
– Как скажешь, дорогая, – с готовностью отвечал Бонавентура. Он разжал объятия, и рыжеволосая больно ударилась животом о низкую каменную ограду балкона. Толпа вздрогнула.
Медленно женщина поднялась и взглянула прямо в лицо своего мучителя.
– Мне нравилось это платье, муженек, – прорычала она.
– Платье никуда не годилось, милая женушка. Не потерплю, чтобы моя супруга в святой день вышла из дому в платье, которое пристало только продажным женщинам. – Бонавентура рыгнул и вытер рот рукавом.
– Платье было красивое. И скромное. И вообще, оно мне нравилось.
– А я говорю, дорогая моя, это платье тебе не пристало. Если хочешь пойти прогуляться, давай подыщем для тебя что-нибудь более подходящее.
Бонавентура шагнул к ограде, чтобы бросить взгляд на лавандовое платье, и женщина, словно хорошо обученный солдат, тотчас повторила его движение. Теперь она смотрела на него из угла балкона, и по лицу ее было видно, что она что-то задумала.
– Подходящее, значит. Хорошо же, – произнесла женщина.
Пальцы ее побежали по кружевам кремового платья. Она отрывала кружева вместе с присохшими лепешками грязи. В толпу полетели чулки и туфли, за ними последовала кремовая нижняя рубашка. Рука взметнулась вверх, и через мгновение немногочисленные шпильки были выхвачены из рыжей копны, и целый огненный водопад обрушился ей на плечи. Толпа охнула и подалась назад. Рыжеволосая женщина, абсолютно голая, уперла руки в бока. Ее не волновали ни холод, ни общественное мнение, в то время как холеное тело ее покрылось гусиной кожей.
– Ну что? Так лучше? – обратилась она к мужу.
Внизу образовалась давка – всем хотелось получше рассмотреть сумасшедшую аристократку. Женщина по-прежнему не обращала внимания ни на людей, ни на погоду. Она в упор смотрела на мужа. Муж бросил вызов. Она не только приняла его вызов – она бросила свой. Теперь она с нетерпением ждала реакции.
Бонавентуру выходка жены ошеломила. Казалось, он вот-вот сбросит свой халат и накинет его на жену – по крайней мере, любой другой на его месте так бы и поступил. Бонавентура, однако, застыл на месте, глядя жене прямо в лицо. Она тоже не сводила с него глаз. Поняв, что муж не знает, что делать, и потому не сделает ничего, женщина победно вскинула подбородок.
Возможно, именно этот жест вывел Бонавентуру из столбняка. Он окинул жену оценивающим взглядом и произнес, потирая руки:
– Прекрасное решение, дорогая!
Бонавентура одним прыжком оказался на ограде балкона и закричал:
– Вы все свидетели! Я с ног сбился, ища хорошего портного. Все портные Вероны – плуты! Моей жене придется примириться с этой горькой истиной. Говорю вам – в Вероне нет ни одного платья, подобающего моей несравненной супруге!
Женщина в ужасе смотрела на мужа. Кажется, в первый раз ей стало стыдно. Она обхватила себя руками за плечи. Впрочем, возможно, ей стало не стыдно, а просто холодно.
Бонавентура крикнул в открытую дверь:
– Кузен Фердинандо, позови моих слуг! Грумио, седлай коней! Я и моя молодая жена поедем на пир к Скалигеру!
Толпа возликовала; многие предлагали новобрачной коней под мужским седлом. Бонавентура балансировал на узкой ограде.
– Едем, Кэт! Сам Скалигер нас пригласил!
– Нет, муженек, – спокойно произнесла Кэт, – я с тобой не поеду.
И она изо всех сил обеими руками толкнула Бонавентуру. На секунду он завис над толпой, беспомощно размахивая руками, едва касаясь подошвами ограды, но в конце концов опрокинулся и, вопя, полетел с высоты второго этажа.
А Кэт, даже не полюбопытствовав, благополучно ли приземлился ее супруг, гордо развернулась и скрылась в доме. Слуга с безумными глазами поспешно затворил за ней двойные двери.
– Что это было? – воскликнул Пьетро.
Антонио плакал от смеха и хватал ртом воздух. У Марьотто, похоже, имелось объяснение, однако озвучить его помешало появление Бонавентуры. Счастливого новобрачного вовремя подхватила толпа; теперь его передавали с рук на руки, не опуская на землю. Он тоже, не в силах больше смеяться, утирал слезы. Оказавшись в непосредственной близости от клячи, Бонавентура правой рукой потянулся к окороку. Окорока он не захватил, однако тут же не менее дюжины ножей обкорнали для него поросячью ногу. Люди упрашивали Бонавентуру взять солонину, и он согласился.
– Отдам это мясо моей Кэт, а то она уже несколько дней ничего не ела. Мой повар никуда не годится! – Бонавентура снова усмехнулся. Людская река уносила его сквозь снегопад все дальше от дома.
«Может, и к лучшему, – подумал Пьетро. – Если у этого сумасшедшего осталась хоть капля ума, он домой не вернется. По крайней мере, пока там эта ведьма».
Ближе к вечеру Массимилиано да Виллафранка пришел в палаццо Скалигера. С полудня Скалигер ездил по городу, разбирая несчастные случаи. Это было лишь начало. Два человека погибли в драке, несколько получили увечья во время гусиных боев – на них напал свирепый гусь, которому не нравилось быть предметом забавы. Восемнадцать человек выловили из Адидже – они свалились туда в ходе боев на дубинках. Кангранде обо всем докладывали слуги. Барджелло застал Кангранде, когда тот отдавал распоряжения Туллио Д’Изоле относительно компенсации семьям погибших и выдачи призов победителям.
– Синьор делла Скала, – вкрадчиво начал Виллафранка. Он сто лет знал Скалигера. На каждую степень секретности доклада имелась своя форма обращения.
Скалигер отослал Туллио и произнес:
– У тебя одна минута. Если меня хватятся, кто-нибудь явится на поиски.
Массимилиано понимающе кивнул.
– Она мертва.
Если Скалигер и удивился, по лицу его этого было не видно.
– Это не самоубийство?
– Она погибла от раны в грудь, а еще… я, право, не знаю, как это вышло, но ее голова…
– Ей отрубили голову?
– Нет. Не отрубили, а повернули задом наперед.
– Понятно, – спокойно произнес Кангранде. – Выходит, мы никогда не узнаем, кто ее нанял.
– Ни рядом с ней, ни в складках одежды не было денег, кроме тех, что вы ей дали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Они обогнули Арену трижды. Марцилио все время махал зрителям и потрясал сцепленными над головой руками. После третьего круга мальчик и старуха вывели лошадей на улицы. Трибуны громко выразили неудовольствие; толпа за пределами Арены, напротив, разразилась радостными криками.
– Теплый прием, – бросил через плечо Марцилио.
– Ты же этого хотел, разве нет? – неожиданно для себя бросил Пьетро. Он вовсе не собирался вступать в перепалку с Марцилио. Он вообще не хотел разговаривать.
– Ты имеешь в виду несчастный случай? – Падуанец тщательно взвешивал слова. – Отличный скакун, – заметил он, окинув взглядом клячу, и снова скроил улыбку на радость толпе. Пьетро показал ему фигу.
– А вы не слушайте его, синьор, не слушайте, – прошамкала старуха, ведшая клячу. – Это самый что ни на есть благороднейший конь, благороднее и не сыщете! Да, синьор, не сыщете, помяните мое слово. Капитан взял его у самого Бонавентуры. Горячий был скакун, ровно огонь. Хоть жену Капитана спросите.
Целый час Пьетро ездил по улицам Вероны на «благороднейшем коне». Каррара удостоился красной ленты с надписью «Гордость Меркурия» через плечо, а Пьетро, как самый медлительный всадник, – свиного окорока, привязанного к задней ноге клячи. Однако постепенно чувство унижения улетучилось. Самый воздух был пропитан торжественностью, и даже законченным неудачникам доставалось немного радостного тепла. Толпа насмехалась не по злобе, а просто потому, что так было принято. Ничего личного в шутках Пьетро не слышал. Вскоре он стал отвечать насмешникам, потрясать кулаками – в общем, играть роль, уготованную ему звездами или обычным невезением.
Никто не предупредил Пьетро об этой части церемонии. Горожане выхватывали ножи, кидались к окороку и отрезали от него куски. За клячей стаей бежали собаки – несколько человек были приставлены специально, чтобы их отгонять. Обструганную кость старуха то и дело заменяла свежим окороком. Кроме собак, никто не ел солонины – в конце концов, шла первая неделя Великого поста, – однако каждому непременно хотелось получить свой кусок. Наверно, окорок приносит удачу.
Они проехали по нескольким большим площадям. На каждой имелись животные, в клетках или на привязи. Самые пьяные из толпы, оттяпав солонины, дразнили ею животных. Таких граждан люди Кангранде бросали зверям. Оказавшись в непосредственной близости от клыкастых морд, пьяные быстро трезвели.
Пьетро жалел, что выбросил табарро – холодно было невообразимо, особенно когда кляча заворачивала за очередной угол. Толпа не дала бы замерзнуть, а на возвышении, если так можно назвать провислый круп, Пьетро был открыт всем ветрам. Час назад пошел снег, легкий, пушистый. Из каждого рта вырывались клубы пара. Пьетро хотелось оказаться притертым с обоих боков, однако он вспомнил о смраде, исходящем от черни. Нет уж, довольно с него и вонючей клячи.
Пьетро так озяб, что ничего и никого вокруг не замечал. Не заметил он и неожиданной преграды на пути. Двое юнцов в теплых плащах перекидывали друг другу единственный кинжал.
– Я придержу коня! – воскликнул один. – А ты хватай его.
Они схватили клячу под уздцы и аккуратно срезали по хорошему куску окорока. Серебряным кинжалом.
Пьетро только хмыкнул.
– Бери что хочешь, Мари. Мне уже все равно.
Марьотто откинул капюшон, осветив улицу неотразимой улыбкой. Антонио впился зубами в кусок окорока, забыв, очевидно, что на дворе Великий пост. Впрочем, он сразу выплюнул мясо.
– Сколько же тут соли!
– Большинство людей, – терпеливо объяснил Мари, – срезает с окорока куски отнюдь не для еды. Куски вешают над дверями для отпугивания злых духов.
– И как, помогает?
– Духов отпугивает не очень эффективно, зато собирает бродячих собак.
Марьотто и Антонио спешились и стали по обе стороны от клячи.
– Рад вас видеть, – сказал Пьетро.
– А мы рады видеть тебя, – делано проворчал Антонио. – Ты не ранен?
– Нет. – Кляча не вышла ростом, так что Пьетро едва на голову возвышался над здоровенным капуанцем. – А вы с Мари не пострадали?
– Не пострадали, – нахмурился Антонио.
– Разве что этот сукин сын мое седло в клочья изрезал, – произнес Марьотто, глядя исподлобья. «Сукин сын» в это время усиленно махал восхищенным поклонникам, улыбаясь в меру самодовольной улыбкой.
Друзья рассказали Пьетро о том, как почти победили. Пьетро пришел в ярость и в свою очередь рассказал о трюке с флажком.
– Вот мерзавец! – вскипел Антонио. – Хорошо бы от его задницы кусок отхватить!
Марьотто хлопнул в ладоши.
– А давайте устроим его коню падение, а его свяжем этой вот лентой.
Каррара с довольной улыбкой оглянулся.
– Эй, ребятишки, кажется, это ваше!
Марьотто поймал на лету серебряный кинжал, Антонио показал падуанцу фигу. Тот в ответ помахал рукой.
Они ехали вдоль Адидже, которая как раз в этом месте образовывала крутой изгиб. Район был застроен богатыми особняками и палаццо. Точно на севере высилась крыша собора. К ней примыкала церковь Сан Джованни, в обширной библиотеке которой хранились редкие манускрипты.
Между этими двумя церквями и площадью располагались роскошные частные дома новой постройки – свидетельства подъема купечества как класса. Граждане Вероны, которые жили и работали около Адидже, теперь переселялись в постоянно растущие пригороды, в то время как в центре города во множестве строились дома для богатых. Во Флоренции тоже так, вспомнил Пьетро: у всех преуспевающих синьоров имеются усадьбы в предместье, однако в последние годы каждый считает своим долгом отстроить дом непосредственно в городе. В Вероне особенным спросом пользовалась земля в районе, который на севере огибала река. Маленькие частные дома сносились, на их месте вырастали трех– и четырехэтажные особняки с балконами, оранжереями и лепниной. У семейства Монтекки тоже был великолепный дом неподалеку.
На одном из балконов появился молодой человек лет двадцати, широкоплечий и мускулистый. Пьетро сразу его узнал – на свадьбе Чеччино делла Скала молодой человек оплакивал свои шансы найти невесту в Вероне.
«Бонавентура, друг Чеччино», – вспомнил Пьетро.
Некогда изящная бородка Бонавентуры была теперь сальной и клочковатой. С его открытого дублета свисали нарядные ленты, сверху же он накинул домашний халат из тяжелого красного полотна с парчовыми вставками. Однако дорогую материю покрывали пятна, видимо, от жирного мяса и вина. Шляпа сидела косо. Темные кудрявые волосы, влажные от пота, словно в июльский день, сбились и спутались. Несмотря на холод, камича была расстегнута чуть ли не до пупа. Пот заливал Бонавентуре глаза. Казалось, он как минимум спасается на балконе от пожара.
В руках Бонавентура держал кусок ткани, когда-то бывший женским платьем, вероятно, очень красивым – лавандового цвета, с серебристой нижней рубашкой, со вставками из тончайших кружев. Однако теперь великолепной гамурре недоставало одного рукава, а на лифе красовалась прореха.
Пробежав по балкону, Бонавентура с криком: «Она недостойна моей жены!» перебросил гамурру через перила, на радость толпе.
В тот момент, когда Бонавентура разжал пальцы, на балкон, визжа, выскочила молодая женщина. На ней было платье кремового цвета – не менее изысканное, чем то, что выбросил Бонавентура; возможно, даже лучшее ее платье. Впрочем, кремовому платью досталось еще больше, чем лавандовому, парившему теперь над толпой в окружении снежных хлопьев. От пояса ткань покрывала густая грязь, парча местами оторвалась – полоски ее жалко свисали с лифа. Прическа женщины была под стать наряду – огненно-рыжую копну волос кое-как скрепляли несколько шпилек. В волосах каким-то чудом сохранились крохотные цветки апельсина. Женщина бросилась с балкона за платьем, совершенно не задумываясь о собственной безопасности. Бонавентура успел схватить ее за талию и тем спасти от падения под ноги зевак, с нетерпением ждавших продолжения семейной сцены.
– Пусти! – кричала женщина, изо всех сил работая локтями и пятками.
– Как скажешь, дорогая, – с готовностью отвечал Бонавентура. Он разжал объятия, и рыжеволосая больно ударилась животом о низкую каменную ограду балкона. Толпа вздрогнула.
Медленно женщина поднялась и взглянула прямо в лицо своего мучителя.
– Мне нравилось это платье, муженек, – прорычала она.
– Платье никуда не годилось, милая женушка. Не потерплю, чтобы моя супруга в святой день вышла из дому в платье, которое пристало только продажным женщинам. – Бонавентура рыгнул и вытер рот рукавом.
– Платье было красивое. И скромное. И вообще, оно мне нравилось.
– А я говорю, дорогая моя, это платье тебе не пристало. Если хочешь пойти прогуляться, давай подыщем для тебя что-нибудь более подходящее.
Бонавентура шагнул к ограде, чтобы бросить взгляд на лавандовое платье, и женщина, словно хорошо обученный солдат, тотчас повторила его движение. Теперь она смотрела на него из угла балкона, и по лицу ее было видно, что она что-то задумала.
– Подходящее, значит. Хорошо же, – произнесла женщина.
Пальцы ее побежали по кружевам кремового платья. Она отрывала кружева вместе с присохшими лепешками грязи. В толпу полетели чулки и туфли, за ними последовала кремовая нижняя рубашка. Рука взметнулась вверх, и через мгновение немногочисленные шпильки были выхвачены из рыжей копны, и целый огненный водопад обрушился ей на плечи. Толпа охнула и подалась назад. Рыжеволосая женщина, абсолютно голая, уперла руки в бока. Ее не волновали ни холод, ни общественное мнение, в то время как холеное тело ее покрылось гусиной кожей.
– Ну что? Так лучше? – обратилась она к мужу.
Внизу образовалась давка – всем хотелось получше рассмотреть сумасшедшую аристократку. Женщина по-прежнему не обращала внимания ни на людей, ни на погоду. Она в упор смотрела на мужа. Муж бросил вызов. Она не только приняла его вызов – она бросила свой. Теперь она с нетерпением ждала реакции.
Бонавентуру выходка жены ошеломила. Казалось, он вот-вот сбросит свой халат и накинет его на жену – по крайней мере, любой другой на его месте так бы и поступил. Бонавентура, однако, застыл на месте, глядя жене прямо в лицо. Она тоже не сводила с него глаз. Поняв, что муж не знает, что делать, и потому не сделает ничего, женщина победно вскинула подбородок.
Возможно, именно этот жест вывел Бонавентуру из столбняка. Он окинул жену оценивающим взглядом и произнес, потирая руки:
– Прекрасное решение, дорогая!
Бонавентура одним прыжком оказался на ограде балкона и закричал:
– Вы все свидетели! Я с ног сбился, ища хорошего портного. Все портные Вероны – плуты! Моей жене придется примириться с этой горькой истиной. Говорю вам – в Вероне нет ни одного платья, подобающего моей несравненной супруге!
Женщина в ужасе смотрела на мужа. Кажется, в первый раз ей стало стыдно. Она обхватила себя руками за плечи. Впрочем, возможно, ей стало не стыдно, а просто холодно.
Бонавентура крикнул в открытую дверь:
– Кузен Фердинандо, позови моих слуг! Грумио, седлай коней! Я и моя молодая жена поедем на пир к Скалигеру!
Толпа возликовала; многие предлагали новобрачной коней под мужским седлом. Бонавентура балансировал на узкой ограде.
– Едем, Кэт! Сам Скалигер нас пригласил!
– Нет, муженек, – спокойно произнесла Кэт, – я с тобой не поеду.
И она изо всех сил обеими руками толкнула Бонавентуру. На секунду он завис над толпой, беспомощно размахивая руками, едва касаясь подошвами ограды, но в конце концов опрокинулся и, вопя, полетел с высоты второго этажа.
А Кэт, даже не полюбопытствовав, благополучно ли приземлился ее супруг, гордо развернулась и скрылась в доме. Слуга с безумными глазами поспешно затворил за ней двойные двери.
– Что это было? – воскликнул Пьетро.
Антонио плакал от смеха и хватал ртом воздух. У Марьотто, похоже, имелось объяснение, однако озвучить его помешало появление Бонавентуры. Счастливого новобрачного вовремя подхватила толпа; теперь его передавали с рук на руки, не опуская на землю. Он тоже, не в силах больше смеяться, утирал слезы. Оказавшись в непосредственной близости от клячи, Бонавентура правой рукой потянулся к окороку. Окорока он не захватил, однако тут же не менее дюжины ножей обкорнали для него поросячью ногу. Люди упрашивали Бонавентуру взять солонину, и он согласился.
– Отдам это мясо моей Кэт, а то она уже несколько дней ничего не ела. Мой повар никуда не годится! – Бонавентура снова усмехнулся. Людская река уносила его сквозь снегопад все дальше от дома.
«Может, и к лучшему, – подумал Пьетро. – Если у этого сумасшедшего осталась хоть капля ума, он домой не вернется. По крайней мере, пока там эта ведьма».
Ближе к вечеру Массимилиано да Виллафранка пришел в палаццо Скалигера. С полудня Скалигер ездил по городу, разбирая несчастные случаи. Это было лишь начало. Два человека погибли в драке, несколько получили увечья во время гусиных боев – на них напал свирепый гусь, которому не нравилось быть предметом забавы. Восемнадцать человек выловили из Адидже – они свалились туда в ходе боев на дубинках. Кангранде обо всем докладывали слуги. Барджелло застал Кангранде, когда тот отдавал распоряжения Туллио Д’Изоле относительно компенсации семьям погибших и выдачи призов победителям.
– Синьор делла Скала, – вкрадчиво начал Виллафранка. Он сто лет знал Скалигера. На каждую степень секретности доклада имелась своя форма обращения.
Скалигер отослал Туллио и произнес:
– У тебя одна минута. Если меня хватятся, кто-нибудь явится на поиски.
Массимилиано понимающе кивнул.
– Она мертва.
Если Скалигер и удивился, по лицу его этого было не видно.
– Это не самоубийство?
– Она погибла от раны в грудь, а еще… я, право, не знаю, как это вышло, но ее голова…
– Ей отрубили голову?
– Нет. Не отрубили, а повернули задом наперед.
– Понятно, – спокойно произнес Кангранде. – Выходит, мы никогда не узнаем, кто ее нанял.
– Ни рядом с ней, ни в складках одежды не было денег, кроме тех, что вы ей дали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93