Но с другой стороны, она впервые в жизни была мамой больного ребенка.
В тот вечер они с Гартом отправились ужинать к Талвия, оставив удобно устроившуюся на кровати Пенни в обществе брата. Они вместе ели и болтали о жизни.
— Мы купили тебе небольшой подарок, — сказала Линда, когда они появились у нее.
— Еще один день рождения?
— Нет, — засмеялась Линда. — Просто нам с Долорес захотелось как-нибудь взбодрить тебя, поэтому мы купили тебе вот это. Веселенькое, не правда ли?
Это было платье из мягкой хлопчатобумажной ткани, все в цветах. Ярче этой расцветки не было ничего в гардеробе Стефании. Такие платья очень нравились Сабрине. Все ее лицо осветилось счастливой улыбкой, что явилось своеобразным знаком для Гарта, который тут же сердечно поблагодарил Линду за этот подарок его жене.
— Я буду ходить в нем на работу. Оно слишком красивое, чтобы пылиться в шкафу.
— Тебе, правда, понравилось? Долорес думала, ты скажешь, что оно слишком кричащее.
— Ничего подобного. Оно великолепно. У тебя чудесный вкус. Линда покраснела от удовольствия.
— А как ты узнала, что это я его выбрала?
— Ты же сама сказала, что Долорес оно не понравилось.
Она надела платье на следующий же день. Оно, действительно подняло ей настроение. Линда и Долорес купили это платье для нее, а не для Стефании. В последние три недели они общались между собой как верные подруги, практически каждый день сидели у кого-нибудь из них на кухне и пили кофе. Или вели бесконечные женские разговоры по телефону. И как бы они ее ни называли, именно ее, Сабрину, они считали своей подругой.
Она все еще не поговорила со Стефанией, но это не казалось уже таким важным. Если бы что-нибудь случилось, Стефания сама разыскала бы ее. А раз не звонит, значит, все нормально.
— Чудесное платье, — сказал Гарт. — Под стать тебе. Она смутилась:
— Спасибо.
— Ты выглядишь в нем просто великолепно. И не скажешь, что у тебя сломана рука.
— В самом деле, мне лучше. И Пенни почти выздоровела.
— Голова больше не болит?
— Нет, совсем отпустило. И шрамы прошли, их почти не вид… — Она осеклась.
— Вот и хорошо, — улыбнулся он. — Поначалу я думал, что не поеду на конференцию, но раз ты совсем поправилась… Я, пожалуй, поеду.
— На конференцию?
— Я рассказывал тебе… Или нет?
— Не думаю.
— Она начинается завтра, шестого октября. В Беркли. Я думаю, продлится неделю. Боже, неужели я и правда, забыл тебя предупредить? Хорош! Непростительная ошибка…
— Не укоряй себя из-за таких пустяков. Наверное, ты говорил, но я почему-то забыла.
«Великолепно! — ликовала она в душе. — Целая свободная неделя! И не надо будет каждый раз выдумывать предлоги для того, чтобы избежать близости. Какая я дура, что сказала про зажившие шрамы!.. Ну, ничего, раз он уезжает… Господи, неужели можно будет чуть-чуть расслабиться?»
— Я рада, что ты поедешь, — сказала она.
— Рада, что освобождаешься от меня на целую неделю? Она еле сумела скрыть свое смущение и страх. Когда это он научился читать ее мысли?
— Нет, при чем тут это? Просто я обрадовалась, что тебе не нужно будет из-за меня отказываться от того, что тебе нравится. За нас не беспокойся. С нами все будет в порядке, работай спокойно.
— Ты собираешься в понедельник идти в офис?
— Да. Да, конечно! А почему ты спрашиваешь?
— Дай тебе волю, ты бы никуда не пошла.
— Я же этого не говорила.
— Но думала.
— Я пойду на работу, потому что это моя обязанность, — повысив голос, произнесла она. — В конце концов, надо же возвращаться к людям. А то странное дело получается: с подругами я встречаюсь, а на работу нельзя, потому что рука сломана. Кстати, у меня назначено свидание с Вивьен. За обедом. Хотела спросить у тебя: что там с ее проблемами?
— Я никогда не рассказывал тебе мою «Теорию университета»? — с улыбкой проговорил Гарт. — Как и большинство прочих учреждений, он похож на черную патоку. Медленную, тягучую… Ну, ты понимаешь меня. Если где-то что не так, то рана тут же затягивается без всякого следа. Сабрина рассмеялась:
— Но, насколько мне известно, стоит только чуть-чуть подогреть черную патоку, как она становится легкой и подвижной.
— Именно! Поэтому мы и разведем небольшой костерчик под креслом вице-президента. Лойд Страус. Ты его знаешь.
— И он сделается более легким и подвижным?
— Как приливная волна. Пройдет неделя, и он обнаружит, что человечество, оказывается, наполовину состоит из женщин. Тогда он спросит пузатенького Уильяма Вебстера, почему наше заведение так сильно смахивает на консервативный мужской клуб. Потребует объяснений.
— Тебе бы хотелось отделаться от Вебстера.
— Это что, написано у меня на лбу? Насколько я знаю, кроме тебя, никто этого еще не видит. Ты думаешь, мне нужно его кресло?
— Нет.
— Правильно, черт возьми! Мне хочется больше времени проводить в лаборатории, а не разгребать бумаги на письменном столе.
— Дает ли тебе лаборатория Фостера то, что ты хочешь?
— Я все ждал, когда ты меня об этом спросишь.
— Я не хочу затевать с тобой спор. Просто интересно удовлетворяет ли тебя работа там… Он посмотрел на нее долгим, задумчивым взглядом.
— Не уверен.
— А что нужно сделать для того, чтобы ты был уверен?
— Думаю, мне надо прийти туда и еще раз все осмотреть.
Она кивнула.
— Комментариев не будет?
— А что ты от меня ожидаешь?
— Если бы я знал! Обычно слова лились из тебя мощным потоком. Если я пойду, ты пойдешь со мной?
— Не думаю. Тебе нужно все решить самому.
— Что-то новое в твоем подходе… До сих пор… Сабрина резко встала и расправила складки своего нового платья.
— Я пойду наверх. Хочу позвонить сестре.
— И ты думаешь, она испытывает аналогичное желание в пять тридцать утра?
— При чем тут утро? У них сейчас… — «Боже, какая я дура. Надо же вперед отсчитывать! А я назад начала… Конечно, сейчас она не станет со мной говорить. Ничего, позвоню завтра. А сейчас спать?»
— О лаборатории Фостера больше не будем говорить?
— Давай не будем. По крайней мере, не сейчас. Он выждал паузу.
— Ну, хорошо, ты права. К тому же мне завтра рано вставать.
— Спокойной ночи.
Она медленно поднялась по лестнице, продолжая укорять себя за то, что спутала время в Лондоне. И это после трех недель пребывания здесь!.. Причина случившегося виделась в странных отношениях между ней и Гартом. Легкая интимность их разговора беспокоила ее. Неужели она уже настолько понимает его, что знает, о чем он думает?
«Нет, мне это совсем не нужно», — подумала Сабрина. А что же ей нужно?
С одной стороны, она хотела быть на некоторой дистанции от него… С другой — постоянно ждала его высоких оценок и похвал.
Сабрина пыталась думать о нем как о скучном муже своей сестры… А получалось, что, восторгаясь им, она смеялась вместе с ним, считала его большим ученым и трепетно относилась к его работе.
Она напоминала себе порой, что Стефания называла его замкнутым и невнимательным к окружающим… Но сейчас она могла возразить сестре: нет, милая Стефания, Гарт заботится о своей жене, лелеет и защищает ее.
Лежа в кровати и думая о нем, она услышала, как он поднимается по лестнице. Он уже входил в спальню, как вдруг послышался кашель Пенни. Сабрина тут же сдернула одеяло и стала искать тапочки.
— Я схожу, — сказал Гарт. — Лежи. Гарт нашел Пенни сидящей на кровати. Он увидел ее маленькое бледненькое личико в луче света из коридора, и у него защемило сердце. Он налил в большую ложку противной микстуры. Проглатывая ее, она скорчила смешную рожицу:
— Господи, почему все лекарства такие гадкие?
— Чем хуже вкус, тем быстрее человек поправляется. Это, милая, не я сказал, а наукой доказано. А теперь ложись. Я тебя укрою, и только попробуй скинуть с себя ночью одеяло.
— Пап, останься на несколько минут. Он положил руку на ее лоб. Температуры, по-видимому, не было.
— Что, милая? — спросил он, садясь на краешек ее кровати.
— Пап, я спросила маму об уроках рисования. Она сказала, что не возражает, но нужно договориться с тобой.
— Да, она так сказала? Ну что ж, я думаю, это можно будет устроить. Когда начинаются занятия?
— Сразу после Рождества. Только тут одна проблема…
— Какая?
— Ну, мне нужно иметь краски, кисточки, угольный карандаш и холст… А все это стоит больших денег…
— Да? Не знал. Я думал, что ты вполне можешь продолжать рисовать обычными карандашами на обычной бумаге из альбома… Но если ты настаиваешь на том, чтобы иметь точно такое же оснащение, какое было в распоряжении Микеланджело… Я думаю, мы можем купить тебе все необходимое в качестве подарка к Рождеству.
— О! Папочка! — Она тут же скинула одеяло и бросилась Гарту на шею.
Он прижал дочку к себе.
— Ну а теперь спать. Спать! Вряд ли ты сможешь создать настоящее произведение искусства, если будешь через каждые тридцать секунд чихать и кашлять.
— Пап?
— Что-нибудь еще?
— А, правда, наша мама какая-то другая в последнее время?
Гарт внимательно взглянул на дочь:
— Как это «другая»?
— Ну, другая! Ну, ты меня понимаешь. Она обнимает нас теперь гораздо чаще, чем раньше. И почти совсем не бесится. А порой кажется, будто она совсем не обращает внимания на то, чем мы занимаемся. Иногда она так странно улыбается, когда смотрит на нас, а иногда совсем нас не замечает. А часто у нее такой вид, как будто она находится далеко-далеко… И думает все, думает. Как будто… Как будто она дома и одновременно еще где-то. Гарт стал задумчиво гладить дочь по волосам. Он размышлял над ее словами.
С какой стати Стефания станет кем-то прикидываться? Зачем? Он знал, что очень часто детям непонятны слова и поступки их родителей, но бывают такие времена, когда нет ничего более чуткого, чем видение ребенка. В чем-то они, безусловно, прозорливее взрослых.
— Я думаю, что у нее просто очень много забот и мыслей в голове, и она старается спокойно разобраться в них. Когда ты станешь старше, поймешь. В тридцать-сорок лет человек часто задаёт себе вопрос: а то ли я делаю, что хочу, и так ли я это делаю, как хочу? Поэтому нет ничего удивительного, что поведение человека со стороны кажется не много странным.
— Как будто он берет отпуск от реального мира и хочет отдохнуть в одиночестве, да, пап? Он был удивлен ее сравнением.
— Да, примерно так. Но почему ты об этом подумала?
— Так мне ответила мама, когда я говорила с ней.
— Да? А что она еще сказала?
— Что вы с ней не собираетесь разводиться.
— Что мы с ней…
— Но мне кажется, что она еще думает об этом.
Гарт повернулся лицом к лучу света из коридора и застыл. Господи, какой осел! Идиот! Это же надо! Ждать до тех пор, пока одиннадцатилетняя дочь не объяснит очевидное! Его рука инстинктивно сжала воображаемую теннисную ракетку, мышцы напряглись, и он сильным воображаемым ударом послал воображаемый мячик в противоположную стену комнаты. О Боже, какой осел! Какой идиот! Жить, смеяться, читать газеты, есть завтраки и не знать, что она собирается с тобой разводиться… Когда у нее появились эти мысли? Со времени поездки в Китай? Или еще раньше? Когда появились?
Пенни все известно. Пенни давно уже все известно. Она даже разговаривала с матерью. Это же надо! Но мне кажется, что она еще думает об этом. Разумеется, она думает. Кому это еще известно, кроме Пенни? Неужели он один такой слепец на всю округу? Какой позор! А может, все дело отнюдь не в слепоте? Может, он в глубине души тоже все знал, но боялся посмотреть истине в лицо?
Да, конечно, он знал. Прятал эту мысль в самом потайном уголке своей души. Подозревал, что она хочет от него уйти. Об этом свидетельствовало многое. Начиная с поездки в Китай и заканчивая ее отказом в близости, тогда, после веселого семейного ужина. Были и десятки других доказательств. Словом, все, решительно все, указывало, что она хочет от него уйти.
Все, кроме одного. До сих пор она жила дома и не делала каких-либо вызывающих попыток его покинуть. Кто знает, может, в глубине души она еще видела возможность остаться? И эта догадка также пришла ему в голову. Он изо всех сил уцепился за нее. Тем более что она подтверждалась косвенными доказательствами. Она хотела остаться, иначе, чем объяснить ее поистине героические усилия в последнее время слепить семью заново? Чем объяснить ее оживление за ужином, ее желание изменить свои старые привычки, даже в мелочах, ее интерес, который она усиленно демонстрировала по отношению к его работе? Чем еще это можно было объяснить, как не желанием сохранить распадающуюся семью? Она позволяла ему заботиться о ней, оказывать ей помощь в различных ситуациях, она умело организовывала увлекательные семейные вечера, пыталась расшевелить его. Что это, как не прозрачный намек, который он должен был понять и пойти ей навстречу? Чтобы у них началось все сначала, все заново.
Впрочем, ее оживление не было постоянным. Видно было, что она старается его поддерживать как можно чаще, но порой она сдавалась перед чем-то… Удалялась… Как будто ее мысли уносились далеко-далеко. Тут дочь права. Она думала… О разводе. Еще и еще раз взвешивала все за и против. Но еще не решила!
Гарт почувствовал удивительную нежность к ней, восхищение ее мужеством. Он и не подозревал, что она такая сильная. Ведь надо было обладать поистине железным упорством и неиссякаемым запасом энергии, чтобы раскачать его, заставить вновь ухаживать за ней, заставить себя ухаживать за ним… Не будучи уверенной, в том, что их ждет впереди, за очередным жизненным поворотом. Второе дыхание совместной жизни? Или расставание…
Да, она совсем не была похожа на саму себя.
Ему необходимо показать ей, что он ее понял, что он больше никогда не забудет, что у него есть семья, что он не позволит работе затянуть его, что он готов — черт возьми, готов — все начать заново, как бы трудно ни пришлось ему на этом пути. Только бы она дала еще один шанс! Это было все, что он мог сделать.
— Папа?
— Все хорошо, милая. Мы с твоей мамой действительно не собираемся разводиться. Многие взрослые люди, у которых есть семьи, временами думают о разводе. А когда на самом деле возникают серьезные проблемы, разводы становятся реальностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78