Он сказал, чтобы я ни о чем не беспокоилась, обещал что-нибудь придумать, но я не могла ему этого разрешить. То была моя семья, мои проблемы, и решать их предстояло мне одной. Прежде всего я заставила Криса и Питера выдернуть наконец головы из песка, и, надо отдать этим лентяям должное, они сказали, что помогут приглядывать за папой.Дэниэл предлагал еще обратиться в социальную службу. Раньше я не могла бы представить себе большего позора, но теперь чувство стыда не мучило меня, поскольку я уже не чувствовала боли.Поэтому я принялась звонить в разные инстанции. По первому набранному мною номеру мне дали второй и велели звонить туда, а там сказали, что помочь мне должны те, кому я звонила сначала. Я опять позвонила туда и услышала, что правила изменились и на самом деле мне должны помочь те, кто отвечал по второму телефону.Снова и снова я занимала служебный телефон только затем, чтобы еще раз услышать: «Это не в нашей компетенции».Наконец, поскольку папа представлял несомненную опасность для себя самого и для других, они сделали для него исключение, прикрепили к нему социального работника и помощника по хозяйству.Я чувствовала себя предательницей.— Люси, у него все в порядке, — заверил меня Дэниэл. — О нем заботятся.— Но не я, — убито возразила я, раздавленная тем, что не справилась.— Заботиться о нем — не твоя работа, — мягко возразил он.— Знаю, но он же мой отец, — сокрушенно вздохнула я.Стоял январь. Все мы тосковали и маялись, по вечерам редко выбирались из дома, а я так вообще никуда не ходила. Разве только с Дэниэлом.Я неотступно думала о папе, пытаясь оправдать себя за то, что сделала.Мне пришлось выбирать между ним и собой, размышляла я. Я могла помочь только ему или только себе, но на двоих меня явно не хватало.И я выбрала себя.Борьба за жизнь — штука весьма неприглядная. А выживать за чужой счет тем более неприятно. Для любви, благородства, чести — для каких-либо чувств к ближнему, в данном случае к папе, — просто не остается места. Все только для себя одной.Я всегда считала себя хорошим человеком — добрым, щедрым, неравнодушным. И теперь для меня было настоящим шоком понять, что стоило дойти до края — и все мои доброта и щедрость растаяли, как дым. И я такой же затравленный зверь, как все.В таком качестве я не особенно себе нравилась, хотя это как раз не ново.
Я возобновила дружбу с Адрианом из видеопроката.Я пыталась взять «Когда мужчина любит женщину», а вместо этого ушла домой с «Двойной жизнью Вероники» Кшиштофа Кеслевского. Мечтала посмотреть «Письма из ниоткуда», а выбрала почему-то итальянский фильм, недублированный, да еще и без субтитров. Умоляла Адриана выдать мне «По дороге из Лас-Вегаса», а он всучил мне опус под названием «Eine Sonderbare Liebe», с которым я даже не удосужилась ознакомиться.Мне действительно не нужно было никуда ходить, потому что на работе я каждый день имела возможность наблюдать самую настоящую мыльную оперу, причем в прямом эфире. Меридия и Джед очень сблизились. Да, очень. Они всегда уходили вместе — хотя это как раз неудивительно: каждый служащий в нашей компании вскакивал с места, как подброшенный пружиной, едва стрелка часов подходила к пяти. Более существенно то, что и приходили на работу они тоже одновременно. Да и на службе были друг к другу весьма нежны. Они хихикали, переглядывались, потом вдруг смущались и краснели — кажется, Джед влип основательно. Еще у них была собственная игра, в которую не принимали больше никого: Меридия бросала через весь кабинет шоколадные драже или виноградины, а Джед пытался ловить их ртом, хлопал руками, как тюлень — ластами, и издавал трубные звуки.Я завидовала их счастью.Но радовалась тому, что они влюбились друг в друга прямо у меня на глазах. Я больше не могла зависеть от Меган, всегда снабжавшей меня романтическими историями. Она переменилась. Она уже не была похожа на прежнюю Меган, и доказательством тому стало резкое уменьшение количества ошивающихся у нашей комнаты молодых людей. Теперь мы могли свободно выходить в коридор, не проталкиваясь сквозь толпу со словами: «Позвольте, позвольте». Я не могла понять, в чем перемена, но потом меня осенило. Ну разумеется! Загар! Его больше не было. Зима жестоко расправилась с Меган, лишив ее кожу золотистого, идущего изнутри свечения. Без него она из величественной богини сразу превратилась в обычную, нескладную дурнушку с не всегда чистыми волосами.Но потом я еще поняла, что изменилась не только ее внешность. Сама Меган уже не была такой легкой, счастливой, энергичной, как раньше. Она больше не пыталась выяснить настоящее имя Меридии, стала обидчива и раздражительна, что меня всерьез беспокоило.Для меня это немалое достижение, учитывая, что я была полна жалостью к себе. Но о Меган я думала.Я пыталась выспросить у нее, в чем дело, — и не только из любопытства. Я приставала к ней до того дня, когда вкрадчиво спросила, не скучает ли она по Австралии, а она вскинулась и завопила:— Да, Люси, да, я ужасно тоскую по дому! И прекрати спрашивать, что у меня стряслось.Я понимала, каково ей, я сама всю жизнь тоскую по дому. Вот только, в отличие от Меган, не знаю, что такое мой дом и где он.Как только я поняла, что счастье Меган зависит от солнечного света, мне захотелось подарить ей немножко солнца, и, хоть я не могла купить ей тур в Австралию, билет в солярий рядом с работой оказался мне по карману. Но, когда я вручила ей билет, она как будто испугалась, уставилась на него, как будто на приглашение на казнь, и наконец выдавила:— Нет, Люси, я не смогу.Тогда я забеспокоилась по-настоящему: Меган, конечно, не жадина, но она очень уважает деньги, а в особенности то, что достается бесплатно. Однако, как я ее ни уговаривала, она по-прежнему твердила, что это слишком щедрый подарок и принять его она не может.Поэтому в конце концов я пошла в солярий сама, чем добавила к восьми миллионам уже имеющихся у меня веснушек еще столько же. 78 Единственный, с кем я хоть как-то общалась, был Дэниэл. Он соглашался идти со мной куда и когда угодно, потому что девушки до сих пор не завел — и, видимо, то был самый длинный в его жизни период одиночества, считая со дня появления на свет. Я не ощущала никакой вины за то, что он тратит на меня время, ибо считала, что одновременно удерживаю его от греха и спасаю какую-нибудь простушку от влюбленности в него.Встречам с ним я всегда радовалась, но сознавала, что радуюсь лишь тому, что он восполняет отсутствие в моей жизни отца. И полагала крайне важным постоянно говорить ему об этом — чтобы, сохрани боже, не подумал, будто я к нему пристаю. Поэтому каждую встречу я начинала словами: «Дэниэл, я очень рада тебя видеть, но только потому, что в моей жизни ты заполняешь пустое место». А он с нехарактерной для себя скромностью воздерживался от пошлых замечаний, какое именно из моих пустых мест желал бы заполнять. Отчего я начинала тосковать о тех днях, когда он не уставал отпускать подобные замечания.Про пустое место я говорила так часто, что в конце концов он стал меня опережать. Стоило мне сказать: «Привет, Дэниэл, я так рада тебя видеть», как он завершал фразу: «Но это только потому, что ты заменяешь мне отца».Мы встречались по два-три раза в неделю, но почему-то я никак не могла собраться с духом и сообщить об этом Карен. Разумеется, я хотела, но была столь поглощена стараниями ограничить количество встреч с Дэниэлом, что на Карен просто не оставалось сил.По крайней мере, такому объяснению мне самой хотелось верить. А не видеться с Дэниэлом ежедневно у меня действительно получалось с большим трудом.— Прекрати приглашать меня на свидания! — твердо сказала я как-то вечером, сидя у него дома. Сам Дэниэл в тот момент готовил нам ужин.— Извини, Люси, — кротко откликнулся он, шинкуя капусту.— Я не могу позволить себе зависеть от тебя, — продолжала я. — А такая опасность существует, потому что, видишь ли, без папы в моей жизни образовалась пустота…— …и тобой руководит безусловный инстинкт, велящий заполнить ее, — договорил он. — Сейчас ты очень легкоранима и не можешь позволить себе слишком сближаться с кем-либо.Я посмотрела на него с искренним восхищением.— Отлично, Дэниэл. Теперь заканчивай фразу. Особенно с кем? С кем мне не следует сближаться в первую очередь?— Особенно с мужчинами, — отчеканил он.— Правильно, — просияла я. — Высший балл. Да, кстати, — вспомнила я, — пошли завтра вечером в кино?— Я-то с удовольствием, Люси, но не ты ли только что говорила, что тебе нельзя слишком сближаться с мужчинами?..— Тебя я в виду не имела, — уточнила я поспешно, — как мужчина ты в счет не идешь.Он бросил на меня обиженный взгляд.— Брось, ты прекрасно знаешь, о чем я, — раздраженно воскликнула я. — Для других женщин ты, конечно, мужчина, но ты ведь мой друг.— И все же я мужчина, — буркнул он. — Даже если я твой друг.— Дэниэл, не дуйся. Подумай сам: разве для меня не лучше быть с тобой, чем с каким-нибудь другим парнем, в которого я бы, не дай бог, влюбилась? Ну, правда же?— Да, но… — растерянно начал он, но так и остановился на полуфразе.Растерялся не он один. Я и сама не знала — то ли мне безопаснее с Дэниэлом, который не дает мне сбиться с пути истинного, то ли я подвергаю себя смертельной опасности чрезмерного сближения. В итоге я пришла к мысли, что с ним безопаснее, чем без него. И держала дистанцию, постоянно напоминая ему, что дистанция существует. Общаться с ним было хорошо до тех пор, пока я напоминаю нам обоим, что это нехорошо. Или… как бы это поточнее сформулировать?.. В общем, проще не задумываться вообще.Время от времени я вспоминала, как он меня поцеловал, и предавалась этим воспоминаниям с упоением. Но, когда бы я об этом ни подумала, — что на самом деле случалось крайне редко, — в мозгу мгновенно вспыхивал тот вечер, когда он не захотел меня целовать, и приступ стыда надежно прекращал все мои томления.Так или иначе, мы с Дэниэлом вернулись к прежней дружбе и вдвоем чувствовали себя столь свободно, что могли даже вместе смеяться над нашим всплеском чувственности.Ну, скажем, это нам почти удавалось.Иногда, если он предлагал: «Хочешь еще выпить?» — я натужно смеялась и весело отвечала: «Нет, спасибо, мне достаточно. Не хотим же мы, в самом деле, повторения того вечера в папиной гостиной, когда я пыталась тебя соблазнить».Я всегда смеялась подолгу, надеясь, что со смехом уйдут остатки стыда и неловкости. Дэниэл не смеялся никогда, но ему опять-таки не обязательно, хватит и меня одной. 79 Январь превратился в февраль. Уже появлялись первые крокусы и подснежники. Люди понемногу сбрасывали зимнее оцепенение и выглядывали из своих коконов — особенно в дни получки, когда практически впервые после финансовой катастрофы рождественских праздников, мало-мальски рассчитавшись с долгами, держали в руках деньги. Меридия, Джед и Меган утратили интерес к моей личной жизни, поскольку теперь у них были средства ходить на вечеринки и создавать себе свою.Раз в неделю, по воскресеньям, я навещала папу. В воскресенье на меня все равно нападала смертельная тоска, и растрачивать ее попусту я считала неразумным. И, как ни терзало меня чувство вины, по силе оно не могло сравниться с папиной ненавистью ко мне. Разумеется, я всячески приветствовала его отвращение, потому что, по моему собственному убеждению, ничего лучшего просто не заслуживала.Февраль незаметно сменился мартом, и из всех Живых существ я одна до сих пор жила по законам зимы. Несмотря на то, что физически папа ни в чем не нуждался и заботились о нем исправно, от вины я ощущала себя нечистой. А единственным, кому могла без лишних угрызений излить душу, оставался Дэниэл. Что бы ни говорили, есть какой-то предел, дольше которого скорбеть уже неприлично, будь то скорбь по отцу, другу или паре туфель, не подошедших вам по размеру. У Дэниэла предел терпения оказался намного дальше, чем у всех остальных.На работе меня никто больше не мучил расспросами. По понедельникам на чье-нибудь: «Привет, как выходные, нормально?» я обычно отвечала: «Омерзительно, лучше б я умерла», но никто и бровью не вел.Наверно, без Дэниэла я сошла бы с ума. Он был мне вместо психотерапевта, с той разницей, что не драл с меня по сорок фунтов за час общения, не носил бежевых брюк и не надевал носков под сандалии.Я не всегда встречалась с ним в состоянии, близком к самоубийству, но в таких случаях он был великолепен. Раз за разом он слушал, как я мусолю одно и то же, распространяюсь о собственной вине и презрении к себе.Я могла пойти с ним выпить после работы, плюхнуться за столик со словами: «Не останавливай меня, если ты это уже слышал, но…» — и пуститься в очередную, знакомую до боли повесть о бессонной ночи, воскресенье в слезах, ужасном вечере, проведенном в безотчетной тревоге либо в терзаниях по поводу своей вины и стыда перед папой. И Дэниэл ни разу не посетовал на мою неизобретательность.— Прости, Дэниэл, — сказала я. — Хорошо бы моя тоска была хоть немного разнообразнее. Тебе, наверно, ужасно скучно.— Все в порядке, Люси, — улыбнулся он. — Я как золотая рыбка: у меня очень короткая память. Каждый раз слушаю тебя, точно впервые.— Ну, если ты уверен, — робко заметила я.— Уверен, — бодро подтвердил он. — Ну, давай, расскажи мне еще раз о воображаемой сделке, которую ты заключила с отцом.Я бросила на него быстрый взгляд, чтобы понять, не смеется ли он надо мной, но он не смеялся.— Что ж, ладно, — несмело начала я, пытаясь (в который раз) подыскать верные слова для описания своего душевного состояния. — Я как будто заключила с папой сделку. Правда, все это только у меня в голове, — пояснила я, — но я как будто сказала: «Ладно, папа, я знаю, что бросила тебя, но жизнь моя не стоит и ломаного гроша, потому что я ненавижу себя за то, что спаслась за твой счет. Так что мы квиты. Привет». Я правильно говорю, Дэниэл?— Абсолютно, — в неизвестно какой по счету раз согласился он.Меня бесконечно удивляло, какого высокого мнения я была теперь о Дэниэле. В продолжение всей истории с папой он был мне единственной опорой и утешением.— Ты хороший человек, — сообщила я ему однажды вечером, остановившись, чтобы передохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64