Долго и скучно пересказывать всю ту белиберду, которую он нес, пока нас не выгнали. Достаточно того, что бармен буквально выталкивал его из зала, а Гас упирался и вопил: «Чтоб тебе сдохнуть без покаяния!»Подумать только, я восхищалась им, считала его бунтарем!Дверь паба захлопнулась, и мы остались на улице.— Ну что, Люси, домой? — слегка пошатываясь, сказал Гас.— Домой? — вежливо переспросила я.— Да.— Очень хорошо, Гас, — кивнула я.Он улыбнулся улыбкой победителя.— А где ты теперь живешь? — поинтересовалась я.— Пока в Кэмдене, — неопределенно проронил он. — Но почему ты спрашиваешь?— Значит, едем в Кэмден, — резюмировала я.— Нет, — встревожился он. — Ко мне мы не поедем! Это невозможно!— Ладно, только в дом к моему отцу тебе нельзя.— Чего это? Я потолкую с твоим стариком и, думаю, мы друг друга поймем.— Да уж, — согласилась я, — этого-то я и боюсь.Он что-то темнил, и я всегда это знала. Наверно, в Кэмдене у него девушка, с которой он живет.Но мне было уже все равно. Я бы и в резиновых перчатках до него не дотронулась. Я вообще не понимала, как он мог мне так нравиться. Он был похож на маленького гнома, на нелепого пьяного тролля. Да еще в этой дурацкой шапке и грязном свитере неопределенного цвета.Чары развеялись. Все в Гасе отвращало меня. Даже пахло от него как-то странно. Точнее, противно: как от ковра наутро после очень шумной пьянки.— Побереги свои оправдания для других, — сказала я. — Не объясняй, почему не можешь привести меня к себе. И почему никогда не приводил. Другим рассказывай свои небылицы.— Какие еще небылицы? — спросил он, искренне изумляясь.— Дай вспомнить. Ты мог рассказывать, что присматриваешь за коровой твоего брата, держать ее, кроме спальни, у тебя негде, а она очень пугливая и боится чужих.— Правда? — задумчиво протянул он. — Да, наверно, ты права. Это на меня похоже. Ты исключительная женщина, Люси Салливан.— Да нет, — улыбнулась я. — Уже нет.Это совсем расстроило его и так одурманенный алкоголем рассудок.— Вот поэтому, — продолжал он, — придется нам ехать к тебе.— Я поеду, — сказала я, — а ты нет.— Нет, Люси, постой, — забеспокоился он. — Как же так?!Я остановилась и радушно улыбнулась.— Какие проблемы, Гас?— А как же я попаду домой? — спросил он обиженно. — Люси, у меня же нет денег.Я подошла ближе, заглянула ему в глаза и улыбнулась.Он улыбнулся в ответ.— Если честно, дорогой, — проворковала я, — мне наплевать!— В смысле?..— Говоря понятным тебе языком… — Я выдержала эффектную паузу и раздельно произнесла прямо ему в лицо: — Пошел ты!Затем сделала глубокий вдох и продолжала:— Выманивай деньги у других, пьяный урод! Мой кредит исчерпан.И, покачивая бедрами, пошла прочь, ухмыляясь, как довольная кошка, и предоставив Гасу остолбенело смотреть мне вслед.Через пару секунд я поняла, что иду не к метро, а в противоположную сторону, и повернула обратно, надеясь, что этот мелкий паршивец уже ушел. 75 А потом мне стало весело.Я поехала в Эксбридж, но лишь за тем, чтобы собрать вещи. В электричке пассажиры странно косились на меня и старались держаться поодаль. Я же все вспоминала, как гадко обошлась с Гасом, и торжествующий внутренний голос твердил мне: чтобы жить хорошо, иногда надо вести себя жестоко.Со злобным удовольствием я гадала, что успел расколотить папаша, пока меня не было дома. Этот пьяница вполне мог спалить дом. А если спалил, есть надежда, что и сам сгорел вместе с ним.Я представила себе, как там сейчас полыхает, и, вопреки всему, рассмеялась вслух.Я его ненавидела!Теперь я понимала, насколько плохо позволяла Гасу обходиться с собою — а ведь в точности так же обращался со мною мой отец! Я умела любить только пьющих, безответственных, безденежных мужчин. Потому что этому научил меня папаша.Но сейчас я уже не чувствовала, что люблю его. С меня довольно. С сегодняшнего дня пусть сам о себе заботится. И денег я больше не дам — ни одному, ни другому. В пылу моего гнева Гас и отец каким-то образом слились воедино.Вообще-то я была благодарна и Гасу, и отцу за то, что они так отвратительно ко мне относились. За то, что вытолкнули меня туда, где мне стало на них наплевать. Будь они чуть порядочнее, это могло бы продолжаться вечно. И я прощала бы их снова, снова и снова.На меня нахлынули воспоминания о других моих романах, которые я считала давно забытыми; о других мужчинах, других унижениях, других ситуациях, когда я клала жизнь на то, чтобы ублажать неудачников и эгоистов.И вместе с незнакомым гневом во мне родилось еще одно незнакомое мне странное чувство. Чувство самосохранения. 76 — Везет тебе, — завистливо вздохнула Шарлотта.— Почему? — удивилась я. По моему разумению, мало кому везло меньше, чем мне.— Потому, что теперь у тебя все устроилось, — сказала она. — Вот бы мой отец был алкоголиком! Вот бы я ненавидела свою маму!Этот разговор с Шарлоттой происходил на следующий день после того, как я съехала от папы и вернулась в свою квартиру на Лэдброк-гров. Он-то и заставил меня всерьез задуматься: не стоит ли все же вернуться обратно к папе.— Если б только я могла жить, как ты, — задумчиво продолжала Шарлотта. — Но мой отец если и выпьет, то в меру, и маму я люблю… Нет, никогда мне не стать самостоятельной! А ты, Люси, скоро встретишь того, кого надо, и будешь жить долго и счастливо.— Правда?Не спорю, услышать такое приятно, вот только откуда она это взяла?— Да! — Шарлотта помахала передо мной какой-то книжкой. — Вот, я здесь прочла, в одной из твоих дурацких книг. О таких, как ты. Ты всегда выбираешь себе мужчин, похожих на твоего папочку — ну, которые много пьют, не желают брать на себя никакой ответственности и все такое.У меня болезненно сжалось сердце, но я не перебивала.— Твоей вины тут нет, — продолжала Шарлотта. — Понимаешь, ребенок — то есть ты, Люси, — чувствует, что родитель — то есть твой отец — несчастен. И — вообще-то, я не очень понимаю, почему — потому, наверное, что дети вообще глупые, — ребенок начинает думать, что он в этом виноват. Что его долг сделать своего родителя счастливым. Так ведь?— Точно!Шарлотта была права. Сколько раз я видела, как папа плачет, а почему — не понимала. Помню только, как всегда хотела убедиться, что не я виновата в его слезах. И как боялась, что он никогда уже не будет счастлив. Чего бы я ни сделала тогда, чтобы помочь ему, чтобы ему стало легче!Шарлотта тем временем продолжала укладывать мою жизнь в рамки своей новой теории.— А когда ребенок — то есть опять ты, Люси, — становится старше, его привлекают ситуации, в которых эмоции детства… черт, забыла слово — ре… ре… реп…?— Реплицируются, — услужливо подсказала я.— Люси, откуда ты все знаешь? — ахнула она, потрясенная моей проницательностью.Разумеется, я знала. Ту книгу я перечитывала раз сто. Ну, один раз точно. И была хорошо знакома со всеми представленными там теориями. Просто до сих пор никогда не думала, что они применимы ко мне.— Это значит «повторяются», да, Люси?— Да, Шарлотта.— Ну так вот: ты чувствовала, что твой папа алкоголик, и пыталась его исправить. Но не могла. Люси, ты не виновата, — поспешно добавила она. — Ты ведь была только маленькой девочкой, что ты могла? Прятать бутылки?Прятать бутылки.У меня в голове тихо прозвенел колокольчик. Это было давно, двадцать с лишним лет назад. И вдруг я вспомнила тот день, когда Крис сказал мне, то ли четырех-, то ли пятилетней: «Люси, давай прятать бутылки. Если мы будем прятать бутылки, родителям станет не из-за чего ругаться».Меня захлестнула горячая волна жалости к малышке, которая прятала бутыль виски размером ненамного меньше ее самой в корзине, где спала собака. Но Шарлотта не умолкала ни на минуту, так что воспоминания пришлось отложить на потом.— И вот ребенок — то есть ты, Люси, — становится взрослой и знакомится со всякими разными парнями. Но тянет ее всегда к тем, у кого те же проблемы, что и у родителя ребенка — то есть у твоего папы. Понимаешь? «Повзрослевшему ребенку хорошо и уютно только с теми, кто злоупотребляет спиртным или не умеет обращаться с деньгами, или периодически прибегает к насилию», — зачитала Шарлотта.— Папа никогда не прибегал к насилию, — горячо возразила я.— Погоди, Люси, погоди, — подняла пальчик Шарлотта. — Это ведь только примеры. А смысл в том, что если папа всегда обедал, нарядившись в костюм гориллы, то ребенку будет комфортно и спокойно с теми, кто носит шубы или у кого спина волосатая. Понимаешь?— Нет.Она терпеливо вздохнула:— Это значит, ты знакомишься только с теми, у кого все не слава богу, нет работы, но есть ирландская кровь. Они напоминают тебе твоего папу. Но сделать папу счастливым ты не могла, поэтому чувствуешь, будто тебе дают еще один шанс, и думаешь: «Ну, хорошо, уж этого-то я исправлю!»Мне было так больно, что я чуть не попросила ее замолчать.— Точно, — твердо сказала Шарлотта. — Пойми, Люси, ты же не нарочно. Я не говорю, что ты виновата. Это работа твоего самосознания.— Ты хочешь сказать — подсознания?Она сверилась с книжкой.— Да, верно, самоподсознания. А какая разница?У меня не было сил объяснять.— И поэтому ты всегда влюбляешься в придурков вроде Гаса, Малакая или… как звали этого, который выпал из окна?— Ник.— Правильно, Ник. Кстати, как он там?— Все еще в инвалидном кресле, насколько мне известно.— Ужас какой, — испуганно прошептала Шарлотта. — То есть он калека?— Нет, — кратко ответила я. — Он практически здоров, но говорит, что в инвалидном кресле намного удобнее. Все жалеют.— А, ну тогда ладно, — облегченно вздохнула моя сострадательная подруга. — Я уж думала, он совсем-совсем ничего не может.Шарлотта продолжала:— А теперь, когда ты знаешь, почему всегда выбираешь не тех мужчин, ты больше этого не сделаешь. — Она радостно просияла. — Пошлешь куда подальше пьянчуг вроде Гаса, встретишь хорошего человека и будешь жить долго и счастливо!Улыбнуться ей в ответ столь же лучезарно я не могла.— Знаешь, — невесело рассмеялась я, — если даже я и понимаю, отчего обращаю внимание не на тех людей, это вовсе не значит, что я перестану это делать.— Чепуха! — воскликнула Шарлотта.— Может, я просто стану злобной стервой и возненавижу тех, кто пьет.— Нет, Люси, ты разрешишь себе быть любимой тем, кто тебя достоин, — процитировала она. — Смотри главу десятую.— Но сначала придется избавиться от глубоко укоренившихся привычек… Не будем забывать, что и я читала эту книгу. Глава двенадцатая.Моя неблагодарность ее потрясла.— Почему ты так зажата? — спросила она. — Ты сама не понимаешь, как тебе повезло. Чего бы я ни отдала за семью с проблемами!— Поверь, Шарлотта, дело того не стоит.— А если со мной и моей семьей все в порядке, как объяснить, почему все мои романы кончаются плохо? Получается, мне некого винить, кроме себя, так, что ли?И она опять уставилась на меня с нескрываемой завистью.— Слушай, а может, мой отец буян? — с надеждой спросила она.— Не похоже, — ответила я. — Я его мало знаю, но, по-моему, твой отец очень милый человек.— А может, он «слабый, бездеятельный и не внушает уважения как руководитель»? — прочла она, не отрывая глаз от книжки.— Совсем наоборот, — возразила я. — Он вполне внушает уважение.— А может, он зациклен на дисциплине? — умоляюще продолжала она. — Или у него магия величия?— Мания величия. Нет, нет.Шарлотта начинала злиться.— Люси, я, конечно, понимаю, что твоей вины в том нет, но ты заронила мне в голову мысли, — обиженно сказала она, — и теперь я просто не знаю, что и думать…— Если так, мне надо поставить памятник при жизни, — пробормотала я.— Это подло, — сказала она, и в ее глазах блеснули непрошеные слезы.— Прости, — смутилась я. Бедная Шарлотта! Как ужасно быть умной ровно настолько, чтобы сознавать собственную глупость.Но, слава богу, огорчаться надолго Шарлотта не умела.— Расскажи еще раз, как ты послала Гаса, — возбужденно потребовала она.Я рассказала — не в первый и, наверно, не в последний раз.— А что ты чувствовала? — жадно спрашивала она. — Власть? Торжество? Ох, были бы у меня силы поступить так же с этим гадом Саймоном!— Ты с ним давно говорила?— Я спала с ним во вторник вечером.— Да, но говорить-то говорила?— В общем, нет.И она рассмеялась.— Люси, я так рада, что ты вернулась, — вздохнула она. — Я по тебе скучала.— Я по тебе тоже.— А теперь, когда ты вернулась, мы отлично можем поговорить о Фруйде…— О ком? А, о Фрейде.— Как-как? Скажи еще раз, как его?— Фрейд. Почти как картошка фри.— Фрейд, — повторила Шарлотта. — Да, о Фрейде я читала… Так вот, Фрейд говорит, что…— Шарлотта, ты что делаешь?— Тренируюсь перед субботней вечеринкой, — с неожиданной горечью ответила она. — Меня уже тошнит от мужиков, которые думают, что, если у меня большая грудь, значит, я дура. Я им всем покажу. Как выдам что-нибудь о Фруде, ой, то есть о Фрейде… Хотя они, наверно, даже не заметят, мужики никогда не слушают, что я говорю, они общаются только с моей грудью…Но приуныла она ровно на секунду.— А ты что наденешь на вечеринку? Ты уже сто лет толком никуда не ходила.— И туда не пойду.— Ты что, Люси, с ума сошла?! Тебе надо развеяться.— Пока не хочу. Я еще в себя не пришла.Шарлотта закатилась смехом и не могла остановиться.— Дурочка ты, дурочка, — воскликнула она, давясь смехом, — послушать тебя, так можно подумать, будто ты в трауре!— Так и есть, — отрезала я. 77 Гнев, вспыхнувший во мне при встрече с Гасом, помог покинуть родительский дом без мук совести и раскаяния. Я вернулась к Карен и Шарлотте и стала ждать, когда жизнь наладится.Даже не знаю, как я могла тогда думать, что так легко отделаюсь.Не прошло и суток, как Чувство Вины сбило меня с ног. Муки совести терзали меня каждый день. И, как будто этого мало, я корчилась под сокрушительными ударами Тоски, Гнева и Стыда.Меня не оставляло ощущение, будто мой отец умер. В каком-то смысле так и было: человека, которого я считала отцом, для меня больше не существовало. Да, в общем, и никогда не существовало — разве что в моем воображении. Но оплакивать его я не могла, потому что он еще жив. Хуже того: он жив, а я сознательно бросила его. Чем лишила себя права скорбеть.Дэниэл вел себя потрясающе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64