Теперь, пожалуй, не вспомню, о чем шла речь, но знаю, что говорили о бессмысленности и бесцельности всего сущего, о том, что все мы обречены, и наши рассуждения казались мне исключительно важными. Я полностью примирилась с собой, с миром и с Дэниэлом. Смутно помню, как Дэниэл стучал кулаком по столу и с жаром говорил: «Я совершенно с тобой согласен», потом остановил кого-то из официантов (Григория? Дмитрия?) и крикнул: «Слушайте эту женщину, она говорит правду, не лжет и не притворяется».Вечер был чудесный, и я, быть может, осталась там до сих пор, покрикивая: «Сиреневую! А сиреневая водка у вас есть?», если бы в какой-то момент мы с Дэниэлом не заметили, что остались в зале одни, а строй коренастых официантов внимательно смотрит на нас из-за буфетной стойки.— Люси, — прошипел Дэниэл, — по-моему, нам пора.— Нет! Мне здесь нравится.— Послушай, Люси, Григорию и всем остальным надо ехать домой, ресторан закрывается.Мне тут же стало совестно.— Конечно, надо. Конечно. А ведь им, бедным, еще много часов добираться до Москвы ночным рейсом… А завтра им всем наверняка рано вставать… — хихикала я.Дэниэл крикнул, чтобы несли счет. Благовоспитанность, с которой мы здесь начинали, давно куда-то делась.Счет принесли очень скоро. Дэниэл посмотрел на него.— Внешний долг Боливии? — спросила я.— Скорее Бразилии, — вздохнул он. — Впрочем, какая разница?— Точно, — согласилась я. — И потом, ты ведь богатый.— Вообще-то нет. Все относительно. Просто когда тебе платят ничтожно мало, ты думаешь, что всякий, кто имеет чуть больше, богач. А на самом деле, чем больше ты зарабатываешь, тем больше должен.— Дэн, это замечательно! Какая глубокая экономическая истина — в середине жизни мы все в долгах. Неудивительно, что у тебя такая хорошая работа.— Нет, Люси, — возразил Дэниэл, осипнув от возбуждения. — Замечательно то, что сейчас сказала ты. Это так верно — в середине жизни мы действительно все в долгах. Ты обязательно запиши это. И вообще мы должны записать все, о чем сегодня говорили.От того, какие мы с Дэниэлом умные, у меня слегка закружилась голова. Я тут же сказала ему об этом.— Спасибо, Дэниэл, — сказала я. — Было просто великолепно.— Рад, что тебе понравилось.— Знаешь, Дэн, я везде чувствую себя не к месту. И теперь я поняла, почему. Очевидно, я русская.— Как ты до этого додумалась?— Я несчастна, но счастлива. И здесь я чувствую себя уютно.— Ты, наверно, пьяная.— Не говори глупостей. Я и раньше бывала пьяная, но такого со мной никогда не было. Как думаешь, я найду работу в России?— Наверное, найдешь, но я не хочу, чтобы ты уезжала.— Ты будешь приезжать ко мне в гости. Тебе все равно придется, когда здесь кончатся девушки, с которыми можно ходить на свидания.— Умно придумано, Люси. Мы пойдем на ту вечеринку, куда звала нас Карен?— Да! А я и забыла. 17 — Ты много оставил им на чай? — шепотом спросила я у Дэниэла, когда мы наконец вышли из «Кремля», сопровождаемые преданными взглядами персонала.— Много.— Хорошо. Они такие милые.Я смеялась все время, пока мы поднимались по лестнице к выходу, а когда вышли на улицу, в холодную ночь, стала смеяться еще громче.— Классный вечер. Очень было весело, — выдохнула я, повиснув на руке у Дэниэла.— Рад за тебя, — ответил он, — а теперь веди себя прилично, не то мы никогда не поймаем такси.— Прости, Дэн, я, наверное, немножко пьяная, но мне так хорошо.— Прекрасно, только помолчи минутку, прошу тебя.Рядом с нами остановилось такси. За рулем сидел какой-то сердитый дядька.Я забралась в машину, Дэниэл сел рядом и захлопнул дверь.— Куда? — с сильным арабским акцентом спросил таксист.— Куда вам угодно, — сонно отозвалась я.— Не понял?— Куда хотите, — пояснила я. — Какая разница? Ведь через каких-нибудь сто лет вас здесь не будет, и меня не будет, и такси вашего уж точно не будет!— Люси, перестань, — шепнул Дэниэл, толкая меня локтем в бок и стараясь не смеяться. — Оставь его в покое. В Уимблдон, пожалуйста.— Давай остановимся у винного магазина и купим чего-нибудь выпить на вечеринку, — предложила я.— А что мы купим?— Решай сам.— Ради бога, Люси, не будь такой размазней и скажи мне, чего хочешь ты! Разве у тебя нет своего мнения? Почему ты всегда уступаешь и…— Я не размазня, и у меня есть свое мнение, — рассмеялась я, — просто мне на самом деле все равно. Ты же знаешь, я и не пью почти. Ну, может быть, «Гиннесс».Таксист возмущенно хмыкнул. По-моему, он мне не поверил.Мы остановились у маленького магазинчика, и через несколько минут Дэниэл вернулся с упаковкой пива.Музыку мы услышали, как только такси свернуло на нужную улицу.— Кажется, там у них весело, — заметил Дэниэл.— Да, — согласилась я. — Интересно, вызовут ли полицию — без этого праздник не в праздник!— Только не это. Соседи наверняка уже звонят в участок, так что давай поторопимся, а то не успеем повеселиться вдоволь, как всю компашку разгонят.— Не волнуйся, — успокоила я его. — В участок звонят часто, а вечеринки разгоняют очень редко.Затем случилась небольшая перебранка, потому что мы с Дэниэлом оба пытались заплатить таксисту.— Я заплачу.— Почему ты никогда не можешь расслабиться и позволить хоть кому-нибудь поухаживать за тобой? Ты такая…— Эй! Давайте там живее договаривайтесь! Я тут всю ночь стоять не хочу, — прервал таксист Дэниэла, и психоанализ моих глубинных комплексов так и остался незавершенным.— Заплати ему, — пробормотала я себе под нос. — Скорее, пока он не достал из-под сиденья кувалду.Дэниэл протянул хмурому дядьке деньги, причем наверняка опять с щедрыми чаевыми.— Ты своей ханум позволяешь слишком много разговаривать, — ворчливо заметил тот. — Терпеть нэнавижу болтливый женщин.И такси с ревом укатило.Я стояла, дрожа от холода и печально глядя вслед исчезающим вдали красным огонькам.— Хам какой! Ничего я не болтливая.— Вообще-то, доля истины в его словах есть. Иногда ты действительно болтлива.Я попыталась рассердиться на Дэниэла, но вместо того не сдержалась и прыснула.Мы позвонили в дверь дома, где шла вечеринка, но никто нам не открывал.— Может, не слышат звонка, — предположила я. Мы стояли, ежась от холодного ночного тумана, вслушиваясь в звуки музыки и взрывы хохота за тяжелой деревянной дверью. — Может, музыка слишком громкая.Мы подождали еще минуту.— Позволь мне отдать тебе хотя бы половину, — сказала я.Дэниэл посмотрел на меня внимательно.— Ты о чем?— О такси. Давай хотя бы пополам.— Люси! Вот так бы иногда и стукнул тебя! Ты меня доводишь до…— Тише! Кто-то идет.Дверь открылась, и на нас выжидательно уставился молодой человек в желтой рубашке.— Чем могу быть полезен? — вежливо осведомился он.Только тут до меня дошло, что я понятия не имею, к кому нас пригласили.— Э-э-э, — начал Дэниэл.— Нас позвал Джон, — промямлила я.— Ах вот что! — просиял владелец желтой рубашки, сразу став намного приветливее. — Значит, вы друзья Джона. Псих он ненормальный, верно?— Это точно, — бодро подтвердила я. — Как есть псих!Видимо, я нашла исключительно верные слова, потому что дверь тут же широко распахнулась и нам дозволили войти, принять участие в веселье и приобщиться к празднику. Окинув взглядом присутствующих, я с упавшим сердцем заметила, что девушек очень много — порядка тысячи на каждого мужчину, как это обычно бывает на вечеринках в городе Лондоне. И все они с явным интересом смотрели на Дэниэла.— Кто такой Джон? — прошипел мне на ухо Дэниэл, когда мы ввалились в холл.— Ты что, не слышал? Псих ненормальный.— Это я понял, но кто он?— Понятия не имею, — шепнула я, предварительно убедившись, что желтой рубашки поблизости не наблюдается, — но думаю, есть большая вероятность того, что некто по имени Джон когда-нибудь здесь жил или был другом тех, кто здесь живет. Закон частотности.— Ты чудо, — восхитился Дэниэл.— Нет, я не чудо, — возразила я, — это просто ты встречаешься с одними дурами.— Знаешь, ты права, — задумчиво произнес он. — Почему мне попадаются одни толстухи?— Потому что только они соглашаются иметь с тобой дело, — с приветливой улыбкой ответила я.Он тяжело вздохнул:— Ты очень злая, Люси.— Нет, я не злая, — уточнила я. — Это я для твоего же блага. Мне больнее об этом говорить, чем тебе — слушать. Ладно, не дуйся. Это выражение лица портит твой мужественный облик, ты всех девушек так распугаешь.Нашу назревающую ссору прервал звонкий, оживленный, истинно шотландский голос, закричавший:— А вот и вы! Молодцы, что пришли!Буравя нас взглядом, Карен пробиралась к нам, расталкивая локтями гостей, стоявших в холле с банками пива в руках. Небось весь вечер глаз не сводила с входной двери, недобро подумала я и немедленно почувствовала себя виноватой. Считать Дэниэла привлекательным — не преступление, а всего лишь вопиющее отсутствие художественного чутья и неумение разбираться в людях. Карен выглядела восхитительно, как раз во вкусе Дэниэла: белокурая, жизнерадостная и ослепительно красивая. Если она правильно себя поведет, если умерит свой бьющий в глаза ум, то, я уверена, у нее есть недурные шансы стать следующей подружкой Дэниэла. Карен весело сообщила, как она счастлива нас видеть, обрушила на нас град вопросов, на которые мы не успевали отвечать. Как нам показался ресторан? Как там кормят — должно быть, изумительно? Видели ли мы каких-нибудь знаменитостей? Первые несколько минут я имела глупость полагать, что это настоящий разговор и я принимаю в нем участие, но потом заметила, что мои брызжущие остроумием рассказы о Григории и Дмитрии Карен выслушивает с каменным лицом, но, стоит Дэниэлу открыть рот и вставить слово, покатывается от хохота, изящно вытирая набежавшие от смеха слезы. Как только я встречалась с ней взглядом, она начинала делать мне какие-то энергичные, многозначительные знаки — бешено двигала бровями вверх-вниз, вращала глазами, а потом я заметила, что она говорит что-то одними губами. Я прищурилась, следя за ее артикуляцией, пытаясь разобрать слова. Вот опять… Что это? Что она там изображает? Первая буква?.. Так, а дальше? Три слога?— Отвали!Она перегнулась ко мне и прошипела это прямо мне в ухо, пока Дэниэл отошел повесить пальто.— Отвали, бога ради!— Что? А, хорошо, сейчас.Оказывается, я напрасно расточала перлы своего остроумия. Я — лишний груз. Я балласт. Мне пора сматывать удочки. Если останусь, то назавтра меня ждет веселая жизнь.Я знаю, когда не нужна. На это у меня вообще исключительное чутье, и часто я все понимаю еще до того, как поймут другие. Но сегодня вечером я проявила несвойственную мне толстокожесть, это правда.Покраснев от смущения — ненавижу чувствовать, будто сделала что-то не так, — и пробормотав: «Ну, я тут рядом», я неторопливо отошла от увлеченных беседой Карен и Дэниэла и встала чуть поодаль.Никто из них и не возражал. Я почувствовала легкое разочарование оттого, что Дэниэл даже не попытался меня остановить, не спросил, куда я иду, но, с другой стороны, если бы все было наоборот и я была бы на его месте, то не поблагодарила бы его за то, что путается под ногами.Потом мне все-таки стало обидно — я была совсем одна, никого из знакомых вокруг не наблюдалось, я до сих пор не сняла пальто и не сомневалась, что все смотрят на меня и думают, что у меня нет друзей. Прежняя эйфория прошла, уступив место моему обычному недовольству собой. Я вдруг неожиданно и совершенно некстати протрезвела.Почти всю жизнь меня не оставляет чувство, что жизнь — праздник, на который меня не пригласили. Теперь я действительно оказалась на празднике, куда меня не пригласили, и почти с облегчением понимала, что чувства, с детства бывшие для меня главными — одиночество, неловкость, смущение, — единственно верные в данной ситуации.Я с трудом освободилась от пальто в страшной тесноте прихожей, растянула губы в ослепительной улыбке, надеясь убедить шумную, веселую толпу вокруг меня, что не только им здесь весело и хорошо. Что я тоже счастлива, жизнь у меня удалась, друзей полно, а если сейчас я одна, так это потому, что сама так решила, но стоит только захотеть, и я окажусь среди огромной толпы знакомых. Вообще-то я старалась зря, потому что никто не обращал на меня ни малейшего внимания. По тому, как одна девушка, со всех ног бежавшая открывать дверь, наткнулась на меня и с удобством постояла на моем мизинце, а другая опрокинула на меня бокал вина при попытке взглянуть на часы, я поняла, что меня просто никто не видит.Расстроило меня не столько мое мокрое платье, сколько то, как недовольно она покосилась на меня, как будто виновата была я, и я действительно почувствовала, что виновата во всем, и вообще нечего было стоять там на самом проходе.Наверно, всю жизнь меня бросает из одной в крайности в другую: то я слишком заметная, то абсолютно невидимая.Тут сквозь просвет в толпе я увидела Шарлотту, и у меня от радости екнуло сердце. Я широко улыбнулась, крикнула ей, что иду, но она в ответ еле заметно, но вполне определенно покачала головой. Кажется, она беседовала с каким-то молодым человеком.Так я бродила по квартире очень долго, улыбаясь, как деревенская дурочка, пока не придумала, что я могу сделать — я могу убрать пиво в холодильник! Я была в восторге: у меня появилась цель. Дело. Занятие. Я тоже на что-то гожусь!Гордая собой и своей новообретенной пользой, я протолкалась через толпу народа в прихожей и через еще большую толпу в кухне и поставила в холодильник четыре банки «Гиннесса». Затем взяла оставшиеся две под мышку и попыталась пробиться обратно, держа курс на большую гостиную, где и происходило главное веселье.Тогда-то я его и встретила. 18 В последующие месяцы я так часто проигрывала в голове сцену нашей встречи, что помню все, абсолютно все, до мельчайших подробностей.Я как раз выходила с кухни, когда услышала за своей спиной восхищенный мужской голос:— Остановись, мгновение! О, золотое видение! Богиня, истинно богиня!Разумеется, я продолжала работать локтями, пробираясь к выходу, ибо, помимо золотого платья, меня ладно облегал мой комплекс неполноценности, и я ни на секунду не задумалась, что богиней могли назвать меня.— И не просто богиня, — продолжал голос, — а моя самая любимая — богиня темного пива «Гиннесс».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64